— Что?! — Я подавилась третьим огурцом.
После завтрака я пошла осматривать новые владения. Ощущать себя чуть ли не помещицей было здорово и непривычно. Несмотря на доставшееся мне от отца наследство, я никогда не мечтала о собственном доме. Я женщина городская и до хозяйственной деятельности ленивая. У меня и в квартире всегда кавардак. И если бы не мама, я наверняка была бы завалена падающими на меня отовсюду вещами. Как поддерживать порядок в новых условиях, я себе не представляла. А потому меня, безусловно, обрадовало наличие «уже готового» работника, но при этом несколько беспокоили как его необычные религиозные воззрения, так и странная половая жизнь.
Я прошла по периметру бетонного четырехметрового забора, осмотрела автоматические ворота, которые вчера с помощью дистанционного пульта открыл водитель Алексей. Затем направилась к теплице и к флигелю. И сразу же налетела на Евпатия. Он был уже не голый, на нем имелась чистая льняная рубаха и короткие льняные штаны, подвязанные на поясе веревкой. Язычник примостился на пластмассовом садовом стуле и… плел лапти. Завидев меня, он отложил свою работу на низенький столик, встал и церемонно поклонился:
— Здравствуйте, хозяюшка!
— Добрый день! — ответила я. — Мама мне про вас рассказывала, Евпатий…
— Микулович! — подсказал он. — Вообще-то батюшку моего Михаилом величали, равно как и меня нарекли при рождении Евгением. Но я имена все в загсе поменял, дабы не отрываться от исконных корней.
Я не знала, как реагировать на его откровенность, и перешла на более прозаическую тему:
— А огурцы с помидорами у вас замечательные уродились. Я утром пробовала. Не оторваться.
Как у всех рыжих, кожа у него была тонкая, и он буквально на глазах краснел то ли от смущения, то ли от удовольствия.
— Благо дарю! — Он произнес именно раздельно: не «благодарю», а «благо дарю», и в пояс поклонился. — Но огурец — это не исконный наш продукт, равно как и помидор. Вы вот попробуйте взращенную мною репу! Не побрезгуете ли, хозяюшка, пройти в мое обиталище?
Честно говоря, помня увиденное утром, я немного замешкалась у входа во флигель. Однако, осознав, что ничего мне угрожать не может, прошла. Могло показаться, что я попала в краеведческий музей: куча каких-то деревянных орудий труда и неведомых мне приспособлений, глиняные горшки, ухваты и расшитые льняные тряпочки и салфетки.
Евпатий протянул мне деревянную миску, наполненную нарезанной соломкой желтой репой с луком, солью, подсолнечным маслом и разнообразной зеленью. Я зачерпнула этот салат здоровенной деревянной ложкой и попробовала. Было вкусно.
— И кваску попейте моего, — Евпатий протянул мне деревянную кружку и наполнил ее из кувшина приятно пахнущей влагой. — Квасок-то у меня не простой, а на меду! Русскому человеку вообще сахар белый ни к чему — испокон веков наши предки бортничали, и от меда все сладости и пития русские шли.
Напиток действительно был замечательным. Я совершенно искренне похвалила и квас и репу.
— Репа сейчас редкость, — вздохнул он. — Все на картошку индейскую перешли. А она нашему исконному корнеплоду не ровня! И витамин в ней, в картошке, не тот! Редька да репа — вот то, что нам надобно! И никаких там докторов Аткинсов заморских почитать ни к чему. Питались бы, как русским людям испокон положено, так не нужно было бы по докторам, по диетологам всяким шляться — животы бы не росли, да и не болели бы!
Я вспомнила, как выглядело сверху его голое костистое тело.
— А сами вы ничем не болеете? — поинтересовалась я у Евпатия.
— Я плохой пример, — грустно ответил он. — Меня сколько по тюрьмам мучили за правдивое мое слово… Понятное дело, что здоровья это не прибавило.
— Так вы диссидентом были?
Он тоскливо взглянул на меня:
— А как вы думаете, хозяюшка, как называли и куда отправляли думающего человека, имеющего к тому же твердые убеждения?
— Простите, Евпатий Микулович, я пока так и не поняла, какие у вас, собственно, убеждения? Вы националист?
— Да охрани меня Ярило! — воскликнул он. — Я за то, чтоб каждый народ в своей природной вере жил. И немчура католическая да лютеранская, и магометане, ежели мирная, и китайцы всякие там буддийские…
— А вы сами какую религию исповедуете, Евпатий?
— А я ничего не исповедую! Я поклоняюсь! Всему, чему русский человек испокон веков поклонялся: Земле-матушке-кормилице, Ярилу-солнышку, Даждь-богу — дождю и ветру. Вы обратите внимание, разве православие ваше привилось русскому человеку?
— Да, в общем-то, не мое оно!
— А вы к словам не придирайтесь, хозяюшка! — чувствовалось, что он волнуется. — Я образно сказал! Вы у любой старухи в церкви спросите, читала ли она Библию, Новый Завет, Псалтирь — все те книги, которыми ее заклинают? Отвечу — нет, не читала! Зато от матери и от бабки собственной все приметы знает: и с какой ноги вставать, и как в зеркала глядеться, когда воротилась. И про бабу с пустыми ведрами знает, голубушка. А что это, как не корневая наша языческая вера! И в ней хорошо наш народ жил до князя-крестителя. И земля родила, и мир со всеми народами был.
Евпатий в очередной раз тяжко вздохнул.
— Да, вам, наверное, все это скучно, хозяюшка… Заболтал я вас!
— Напротив! Вы очень заинтриговали меня вашими религиозными воззрениями. Расскажите, пожалуйста, подробнее о своем, так сказать, жизненном пути!
— Вам действительно интересно?
— Очень!
Евпатий устроился удобнее и устремил взор к небесам. «Только гуслей ему не хватает!» — подумала я про себя.
— Все было у меня, как у всех в семидесятые годы, — начал он. — После школы поступил на исторический факультет пединститута имени Ленина. И, будучи человеком убежденным и увлеченным своими воззрениями, сразу начал собирать вокруг себя молодых людей, призывал их совместно бороться за возрождение древних обычаев. Был я, кстати, тогда еще комсомольцем, как все, и с властью конфликтовать не собирался. Наоборот — помочь хотел! Тогда советское руководство разработало Продовольственную программу, чтобы справиться с дефицитом продуктов питания в стране. А я незадолго до того вступил в группу последователей старца Порфирия Иванова и узнал от старших товарищей о древнерусском обычае перед посевом оплодотворять землю. Посоветовавшись со учителем, собрал я небольшую группу прогрессивно настроенных единомышленников, чтобы совершить этот древний обряд перед посевной.
— А в чем этот обряд заключается?
Евпатий снова густо покраснел.
— Мне, конечно, вам, как даме, неудобно несколько…
— Да ладно вам! Я женщина взрослая, и нервы у меня хоть куда!
— Хорошо! — решился продолжать Евпатий. — В общем, так! Все очень просто. На поле, уже вспаханное, но покуда еще не засеянное, выходит ватага голых мужиков и вступает в интимный контакт с матерью сырой землей.
— Как вступает в контакт?! — опешила я.
— Самым натуральным образом, извините, конечно! Как, извините, муж с женой!
Суть утренней сцены мне начала проясняться.
— Ложишься в пашню — и вперед! Главное, чтобы баб поблизости никаких не проходило, а то очень ревнивая она, земля-матушка!
— Какой ужас! — вырвалось у меня невольно.
Он чуть ли не рассердился:
— Это только предрассудки в вас говорят и снобизм ваш, не в обиду вам будет сказано! А что для истинно русского человека слаще, чем соитие с родной землей, скажите на милость?! Это вам не в церкви перед иконой поклоны бить!
— Это уж точно!
— Вот видите! Вы уже стали меня понимать! Так вот, нас, единомышленников, тогда собралось всего пять человек. Двое с исторического факультета, химик, математик и еще биолог один, здоровенный такой детина, мордвин. Понятное дело, я был лидером, и мой авторитет оставался непререкаемым. Если бы не милиция наша родная, что всех нас, как известно, бережет, мы провели бы наш обряд уже в восьмидесятом году. И тогда по нашему примеру все мужики в стране вместо того, чтобы на политинформациях штаны просиживать, может, этим делом занялись. Может, и с продовольствием бы все решилось, через одиннадцать лет и Советскому Союзу распадаться не пришлось…
— А при чем здесь милиция?
Глаза Евпатия затуманились. Я заметила, что в них стояли самые настоящие слезы.
— Я был задержан нарядом милиции в Филевском парке в тридцатиградусный мороз в январе тысяча девятьсот восьмидесятого года. В этот день я принял решение провести на самом себе очень важный эксперимент. Оставалось всего два месяца до посевной, и меня, понятное дело, мучило беспокойство — смогу ли я в ответственный момент не оплошать и достойно совокупиться с едва оттаявшей после зимних холодов пашней. Разумеется, мне не хотелось в этой ситуации стать посмешищем для небольшой, но сплоченной группки своих сторонников, признавших во мне лидера. Эксперимент этот я решил провести тайно, чтобы по завершении ознакомить сотоварищей с результатом и дать рекомендации, которые мне еще только предстояло для них сформулировать. Я тогда был еще молодым максималистом и решил попытаться возбудиться, извиняюсь, в сексуальном плане, сидя по горло в проруби!
