Из библиотеки все трое направились в огромное здание, где помещался промышленно-механический факультет.
Из всех его частей более всего заинтересовало финансового чародея электрическое отделение. И на этот раз голос его зазвучал уверенно, когда он, смотря прямо в лицо доктору Бумеру, начал:
— Вот как, — воскликнул Бумер с чувством глубокого уважения и облегчения, — у вас сын?
В его словах чувствовалось полное торжество. Теперь, мы, дескать, знаем, на чем вас можно поймать, — и он обменялся многозначительным взглядом с профессором греческого языка.
В продолжение пяти минут президент Томлинсон и доктор Бойстер серьезно обсуждали вопрос, на каких условиях и каким путем Фред мог быть принят на промышленно-технический факультет. Но, конечно, о действительных условиях, на которых они согласны были зачислить Фреда в университет, не было сказано ни слова.
Только в одну дверь факультета, тяжелую дубовую дверь в конце коридора с надписью: «Геологическая и металлургическая лаборатория», они не проникли, так как на ней висела записка: «Занят, прошу не беспокоить».
Доктор Бумер взглянул на записку и сказал:
— Да, Гилдас, должно быть, занят своими анализами.
Не будем ему мешать.
Президент всегда был горд, когда оказывалось, что профессор чем-либо занят; это производило хорошее впечатление.
Но если бы президент Бумер знал, что происходило за дубовой дверью геологической и металлургической лаборатории, он был бы очень встревожен.
Ибо здесь почтенный профессор геологии Гилдас снова сидел при голубом свете горелок за своими анализами, от которых зависела судьба «Объединенного общества Эри-золото» и всего того, что было связано с ним.
Профессор Гилдас производил анализ лежавших перед ним проб и по окончании исследования укладывал каждую из них в отдельную белую коробочку, старательно подписывая иод ней изящным почерком: «Колчедан настоящий».
Сзади профессора работал молодой лаборант, студент последи его курс
— Что вы нашли? — спросил он.
— Сернистое железо, — ответил профессор, — или железистый колчедан. По цвету и по виду он очень похож на золото. И действительно, во все века… — продолжал он, впадая в роль лектора.
— Он ценен? — перебил его лаборант.
— Ценен, — сказал профессор. — Ах да, вы ведь имеете в виду с коммерческой точки зрения? Нисколько. Гораздо менее ценен, чем, например, простая глина… Он ничего не стоит.
На минуту воцарилось молчание.
Затем Гилдас заговорил снова.
— Странно только то, что в первых присланных мне образцах заключалось настоящее золото, — в этом не может быть никакого сомнения. Это самый интересный вопрос. Эти господа, вошедшие в предприятие, потеряют, конечно, свои деньги, и я должен буду отказаться от очень приличного вознаграждения, которое они мне предложили за мои услуги. Но основной факт, и наиболее любопытный, состоит вот в чем: мы видим здесь, без сомнения, случайное отложение — «карман», как говорят горняки, — чистого золота в девонской формации. Но раз это установлено, мы должны пересмотреть всю принятую в науке теорию вулканического и плутонического происхождения скал. Я готовлю доклад об этом для геологического съезда и надеюсь прочесть его на ближайшем заседании.
Молодой лаборант взглянул на профессора, прищурив
— На вашем месте я не стал бы этого делать, — сказал он.
Молодой лаборант не имел никаких, но крайней мере практических, сведений по геологии, так как происходил из очень богатой и известной в городе семьи, и геология ему была не нужна; но, будучи сметливым молодым человеком, он хорошо понимал роль денег и характер деловых людей.
— А почему — нет? — спросил профессор.
— Почему? Да разве вы не понимаете, что произошло?
— С кем? — удивился Гилдас:
— Да с первыми же присланными вам образцами, когда кучка дельцов заинтересовалась ими и задумала сорганизовать общество. Разве вы не понимаете? Кто-нибудь из них подменил образцы.
— Подменил образцы? — повторил профессор, совершенно озадаченный.
— Ну да, подменил, чтобы получить удостоверение от научного авторитета в том, что данный песок содержит золото.
— Я начинаю понимать, — пробормотал профессор, — кто-нибудь подменил образцы, так как желал установить теорию, что случайные гнезда золота могут встретиться в отложениях девонской формации. Да, да, теперь мне все ясно.
Молодой лаборант с жалостью посмотрел на профессора.
— Вы угадали, — сказал он и тихо рассмеялся.
— Итак, — сказал доктор Бойстер после того, как Томлинсон покинул университет, — чего вам удалось ДОСТИЧЬ?
Президент пригласил доктора Бойстера к себе в кабинет и предложил ему здесь сигару толщиной в канат, а другую взял сам. Это было признаком того, что доктор Бумер желал выслушать мнение доктора Бойстера, сформулированное на простом английском языке, без всяких латинских цитат.
— Замечательнейший человек, — произнес профессор греческого языка, — удивительная проницательность и нежелание бросать слова на ветер. Его требования, надо полагать, достаточно определенны?
— Вполне, — ответил президент. — Для меня совершенно ясно, что он намерен дать Нам деньги на двух условиях. Первое: мы принимаем его сына, который не имеет никакого аттестата, на старший курс электротехнического отделения, и второе: мы присуждаем ему самому степень доктора словесных наук.
— Возможно ли принять эти условия?
— О, конечно! Что касается его сына, то это не встретит, разумеется, никаких препятствий; что же касается ученой степени, то нужно так подстроить дело, чтобы факультет дал на это согласие. Думаю, мне удастся этого добиться.
Голосование происходило в тот же день вечером. Если бы члены факультета знали, что шептали и даже более чем шептали в городе про Томлинсона и его состояние, то, конечно, никакой ученой степени он никогда бы не получил. Но случилось так, что как раз в этот момент вся профессура переживала один из тех величайших кризисов, которые время от времени сотрясали университет до самого основания. В факультет было внесено предложение, чтобы студентам разрешили пользоваться во время экзаменационной сессии карандашом вместо пера и чернил. Всякий, знакомый с внутренней жизнью университета, легко догадается, что подобное новшество представлялось большинству профессоров не чем иным, как попыткой социал-демократов ниспровергнуть основы существующего общественного строя.
Неудивительно, что из-за этого разгорелась настоящая баталия. Восторжествовало предложение отложить решение вопроса на шесть месяцев и выбрать особую комиссию из семнадцати профессоров, предоставив ей право кооптации; эта комиссия должна была доложить весь вопрос de novo.
Как раз в этот момент президент Бумер, который понимал членов факультета так, как немногие умели понимать, спокойно вошел в зал, положил свою шелковую шляпу на том Демосфена и предложил присудить мистеру Томлинсону степень доктора словесных наук. Он заявил, что незачем напоминать факультету о заслугах Томлинсона перед нацией: они известны всем. Из членов факультета одни думали, что он имеет в виду Томлинсона, который написал знаменитую диссертацию на тему: «Иота субекриптум», а другие — философа Томлинсона, автора книги «О неделимости неделимого». Как бы то ни было, но все они проголосовали за предложение президента, находясь после предыдущих дебатов в состоянии полной простраций.
В то самое время, когда университет награждал Томлинсона ученой Степенью доктора словесных наук, деловые круги города наделяли его эпитетами совершенно другого рода. «Идиот», «мерзавец», «мошенник» были самыми вежливыми из Них. Все акции, с которыми так или иначе было связано имя Томлинсона, стремительно падали в цене, выметая из кучи накопленных раньше прибылей не меньше тысячи долларов в минуту. Оспаривалась не только его честность, но и его коммерческие способности. Особенно ораторствовал мистер Лукулл Файш, который с презрением твердил своим слушателям: «Этот человек — набитый дурак».
Все это произошло вследствие того, что результаты анализа, произведенного профессором геологии, стали известны директорам «Общества Эри-золото» и шепотом передавались от одного к другому. Директора и главные акционеры были теперь заинтересованы в том, чтобы как можно скорее сплавить свои акции. Мистер Лукулл Файш успел продать четверть своего запаса одному из простодушных членов Мавзолей-клуба по тридцать за сто, но, будучи слишком благоразумным для того, чтобы удержать за собой хоть какую-либо часть их, поспешил пожертвовать остальные «Дому сирот и подкидышей», а тот член клуба, который купил эти акции у Файша и чересчур поздно узнал о своем промахе, полетел к своему адвокату, чтобы оформить передачу их, в качестве пожертвования, «Дому неизлечимо больных».
