Этим способом он всегда ловил финансистов в свои сети.
— Вы здесь, надеюсь, ничего не собираетесь строить? — спросил неуверенно Томлинсон, глядя на нежную траву, покрывавшую campus.
— О, нет! Это место предназначено для спорта, — ответил президент. — «Sunt quos curriculo»…
А доктор Бойстер тотчас же подхватил: «Pulverem Olympicum"[3].
Это была его любимая цитата, дававшая возможность президенту Бумеру углубляться в тонкости латинского стихосложения.
На все это Томлинсон не отвечал ни слова и только пристально смотрел то на одного, то на другого.
Университет, как известно, находился на Плутория-авеню, вдоль которой тянутся громадные здания индустриально-механического факультета.
Эти здания исключительно красивы: они подымаются ввысь на пятнадцать этажей и вполне могут соперничать с лучшими фабриками в городе. Действительно, когда во время вечерних занятий они ярко освещены и когда испытательные машины на полном ходу, а студенты в необычных костюмах расхаживают взад и вперед, публика часто по ошибке принимает университет или, вернее, эту новую часть его за фабрику. Один из иностранцев, посетивший университет, сказал однажды, что здешние студенты похожи на паяльщиков, и президент Бумер пришел в такой восторг от этого замечания, что целиком процитировал его в своей торжественной речи в день годичного акта. Пресса подхватила эти слова и разнесла их по всей Америке. И этот день был для руководителей факультета настоящим праздником.
Но старая часть университета, скрытая густой листвой, скромно и незаметно приютилась в глубине вязовой аллеи, и никто не примет ее по ошибке за фабрику. Некогда она составляла весь университет, который возник еще в период колонизации страны и назывался «Конкордией». В нем работали поколения президентов и профессоров старого типа, с длинными белыми бородами, в потертых черных сюртуках, довольствовавшихся жалованьем в полторы тысячи долларов в год.
Все перемены и в названии этого учреждения — «Плутория-университет» вместо «Колледж Конкордия», — и в его характере были делом рук президента Бумера.
Когда мистер Томлинсон и его провожатые шли по вязовой аллее, навстречу им попадались студенты, студентки и профессора. Одни проходили с улыбкой, другие заметно робея.
— Вот профессор Уизерс, — мягким голосом сказал президент, когда мимо него прошла какая-то съежившаяся фигура, — Бедный Уизерс, — И Бумер глубоко вздохнул.
— А что с ним? — спросил Томлинсон, — Он болен?
— Нет, не болен, — ответил спокойно, но с горечью президент, — а просто не годится.
— К несчастью, да. Но не подумайте, что он вообще негоден. Ни в коем случае. Если бы кто-нибудь пришел ко мне и сказал: «Бумер, можете ли вы мне порекомендовать первоклассного ботаника?» — я бы сказал: «Возьмите Уизерса».
— Но в таком случае почему же он не годится?
— Он не может справиться с большой аудиторией. При малом числе слушателей он вполне на своем месте, но перед многолюдной аудиторией теряется. Он не может держать ее в руках.
— Не может? — спросил чародей.
— Да, не может… Но что я могу поделать?! Я не в состоянии уволить его. У меня нет средств, чтобы платить ему пенсию. У меня нет денег.
Другая профессорская фигура промелькнула на противоположной стороне аллеи.
— Вот еще один неподходящий для нас профессор: Шотат, наш почтенный преподаватель английского языка.
— А он почему не подходит? — спросил Томлинсон.
— Он не годится для малой аудитории, — ответил президент, — При большой аудитории он великолепен, но при малолюдной безнадежен.
Пока собеседники проходили аллею, доктор Бумер успел перебрать таким же образом всех профессоров, и финансовый чародей получил полную возможность узнать о вопиющем недостатке средств у Плутория-университета и о затруднительном положении его президента.
Но вскоре выяснилось, что необходимость замены одних профессоров другими, новыми, составляет только часть затруднений президента.
Другая часть касалась университетских зданий.
— Вот этот дом, мне стыдно сознаться в этом, — заявил доктор Бумер, указав на фасад старого здания колледжа «Конкордия», построенного в древнегреческом стиле, — наша первоначальная обитель, fons et origo[4] нашего университета: факультет изящных искусств.
Здание действительно обнаруживало признаки разрушения, но все же не было лишено известного величия; этому впечатлению особенно способствовало воспоминание о том, что такой именно вид оно имело в те времена, когда студенты, надев на свои головы треуголки и вооружившись курковыми ружьями, толпами покидали аудитории, чтобы записаться солдатами в армию Вашингтона.
Но доктор Бумер мечтал возможно скорее снести это здание до основания и воздвигнуть на его месте громаду в десять этажей с подъемными машинами.
Томлинсон с чувством робости осматривал вестибюль, куда его повели провожатые. Атмосфера, царившая здесь, вызывала в нем благоговение. На стенах висели бюллетени, расписания лекций и объявления. На одном из последних значилось: «Проф. Смизерс сегодня не будет читать»; на другом: «Проф. Уизерс не будет читать всю ближайшую неделю»; третье гласило: «Проф. Шотот, по случаю болезни, не будет в состоянии посещать университет весь нынешний месяц» и т. д.
В разных местах вестибюля, в особых нишах, стояли бронзовые бюсты мужей с римскими лицами и оголенными шеями, с плеч которых ниспадали тоги.
— Кто это? — спросил Томлинсон, рассматривая бюсты.
— Основатели и жертвователи университета, — ответил
При этих словах у Томлинсона замерло сердце. Ибо он понял, к какому классу людей надо было принадлежать, чтобы быть принятым в число жертвователей.
— Великолепная группа людей, не правда ли? — сказал президент. — Мы все благоговеем перед ними. Вот бюст последнего из них, мистера Хогрурша, человека с исключительно отзывчивым сердцем, — и он указал пальцем на фигуру с лавровым венком на голове и с надписью: Gulielmus Hogroorsh, Litt. Doc. — Он составил себе громадное состояние, подвизаясь в промышленности, и чтобы запечатлеть свою благодарность обществу, воздвиг на крыше этого здания анемометр, прибор для измерения силы ветра. При этом он поставил только одно условие, а именно чтобы в еженедельно печатаемых бюллетенях университета его имя стояло непосредственно под сводкой силы ветра.
— А что это написано под его фамилией? — спросил Томлинсон.
— Litt. Doc? — спросил президент. — Доктор словесных наук — наша почетная степень. Мы всегда с радостью преподносим ее — по постановлению факультета — нашим жертвователям.
Здесь доктор Бумер и доктор Бойстер сделали полуоборот и принялись спокойно, но пристально смотреть на финансового чародея.
— Да, мистер Томлинсон, — сказал президент, когда они вышли из здания, — вы, без сомнения, начинаете понимать наше тяжелое положение. Деньги, деньги и деньги — вот что нам нужно. Если бы у меня были деньги, я в две недели разрушил бы это здание до основания.
Из центрального корпуса они втроем прошли в музей, где Томлинсону был показан огромный скелет «диплодокус максимус»’а, с предупреждением, чтобы он не смешивал его с «динозаурус перфектус»’ом; кости последнего можно было бы, конечно, приобрести, если бы нашелся человек с отзывчивым сердцем, который, придя в университет, сказал бы прямо: «Господа, чем могу быть вам
Из музея они направились в библиотеку, стены которой были увешаны портретами (во весь роет) основателей и благотворителей, которые либо стояли в длинных красивых одеяниях, держа в руках свитки, либо сидели с пером в руке перед развернутыми листами пергамента; на заднем фоне неизменно красовался греческий храм с зигзагообразной молнией.
Здесь тоже выяснился вопиющий недостаток средств и острая нужда в благотворителе, который, придя в университет, сказал бы прямо: «Господа, чем могу быть вам полезен?» Ибо здание библиотеки было построено двадцать лет назад и уже не соответствовало своему назначению; его необходимо было взорвать динамитом и сровнять с землей.
Чем больше видел и слышал Томлинсон, тем мрачнее становилось его настроение. Красные одеяния и свитки доконали его.
Из библиотеки все трое направились в огромное здание, где помещался промышленно-механический факультет.
Из всех его частей более всего заинтересовало финансового чародея электрическое отделение. И на этот раз голос его зазвучал уверенно, когда он, смотря прямо в лицо доктору Бумеру, начал:
— Вот как, — воскликнул Бумер с чувством глубокого уважения и облегчения, — у вас сын?
В его словах чувствовалось полное торжество. Теперь, мы, дескать, знаем, на чем вас можно поймать, — и он обменялся многозначительным взглядом с профессором греческого языка.
