Натан Файлер - Шок от падения

Я его окликнул.

Мне кажется.

Обойдя дом, я увидел большое окно, закрытое жалюзи. Я присел на корточки, вцепившись пальцами в мокрый подоконник.

В первый момент я увидел электрическую кресло-коляску, но в ней никого не было. Женщина лежала в кровати, и Джейкоб склонился над ней, присоединяя зажимы к какому-то подъемному приспособлению. Потом он отошел в сторону и взял пульт управления. Ее тело, подвешенное на огромной петле, стало медленно приподниматься над матрасом. Уверенными и точными движениями Джейкоб двумя руками свернул верхнюю часть подъемника в сторону, вытащил грязные простыни и положил на их место чистые. Я уже не смотрел на него, потому что не мог отвести глаз от лица женщины. Когда он ее повернул, она оказалась подвешена лицом к окну. Ее распухшие руки хлопали по бокам, тусклые глаза смотрели в одну точку.

Темно, ночь, воздух пахнет солью, и Саймон ноет, умоляя меня не копать, говоря, что ему страшно. Но я не слушаю. Я протягиваю ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопают по бокам. Я держу ее в воздухе. Дождь льет, и Саймон отступает назад, обхватив себя руками. Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.

Я кинулся прочь, споткнулся о каменный горшок, снова поднялся на ноги и, не оборачиваясь, понесся через газон, на другую сторону, в ворота, на школьный двор… Внутри меня сталкивались миллиарды атомов, и многие, многие из них были атомами Саймона. На игровой площадке я рухнул на колени. Меня вырвало.

Мне кажется, следующим уроком была география. А может, и нет. Может, это было в другой день.

Учитель поставила нам видео о погоде и климате. Помните разницу? Свет потушили, чтобы экран было лучше видно, поэтому Джейкоб не заметил, как я взял его пенал и достал оттуда циркуль. Я уже говорил, что случилось потом. Прости, Джейкоб.

— Боже мой, да ты себя послушай! Ты говоришь в точности как твой отец. И это ты предлагаешь? Чего ты этим добьешься, Ричард? Вправишь ему мозги?

— Думаешь, нет?

— Чему это его научит?

— Что он, черт возьми, не может…

— Продолжай.

— О, господи, Сьюзен. Но нельзя же вообще ничего не делать.

— Разве я это предлагаю?

Они сидят в круге света от торшера и держатся за руки, по-прежнему держатся за руки, хотя и спорят, что им делать с таким сыном, как я. Мамина голова лежит у отца на плече, вторая бутылка вина почти допита.

— А что тогда?

— Он знает, что так нельзя…

— Это его не останавливает.

— Мы пойдем в школу…

— Да, потому что нас вызвали.

— Нет, нас пригласили. Он подросток. У него переходный возраст. Вспомни себя в его возрасте.

— Я на людей не бросался.

— Он вовсе не…

— Да ты сама себя послушай. Разве это можно назвать нормальным взрослением? И знаешь, что самое обидное?

— Ты разочарован, я понимаю. Я тоже…

— Нет, не в этом дело. Я был разочарован, когда он нагрубил твоей маме. Я был разочарован, когда он стал плохо учиться и, похоже, ему было наплевать. Я был разочарован, когда выяснилось, что он курит, и к тому же курит траву. Я не помню ни одного дня, когда бы он не разочаровывал меня по тому или иному поводу. Но это?

— Ладно, давай не будем.

— Мне стыдно.

Саймон ложился спать на час позже меня, потому что он был старшим. Я чистил зубы, и меня укладывали в кровать, но когда мама спускалась вниз, я следовал за ней.

Если сидеть на четвертой ступеньке сверху и прижать лоб к перилам, то сквозь стеклянную дверь видно большую часть дивана, половину журнального столика и уголок камина. Я смотрел до тех пор, пока темнота прихожей не смыкалась вокруг отсвета гостиной и их негромкие голоса не сливались с моим собственным дыханием, так что иногда я даже не чувствовал, как меня поднимали, и не слышал, как мама называла меня своим шалунишкой. Просто на следующее утро я просыпался в своей уютной, мягкой постели.

Однажды вечером Саймон учился читать. Это случилось вскоре после того, как я присоединился к его занятиям и мы с ним стали читать одну и ту же книгу по очереди.

— Это моя страница, Мэтью. Ты свою уже прочел.

— Я только хочу помочь.

— Я сам справлюсь.

Но у него не очень получалось. Поэтому мама занималась с ним, когда я уже ложился спать, и я смотрел, как она каждый вечер терпеливо объясняет ему одни и те же слова. Ее нежность и терпение были бесконечны. Отца отсылали на дальний конец дивана, так что я видел лишь его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.

Саймон читал книжку с картинками «Король-лев», которую ему подарила бабушка Ну. Она стала его любимой, потому что, как только он доходил до той части, где Пумба и Тимон объясняют Симбе, что такое Акуна Матата, папа начинал петь. Самое смешное, что он не помнил слов и где-то к середине всегда оказывалось, что он поет песню короля обезьян, которая совсем даже не из «Короля-льва». Вообще-то, это надо видеть, но получалось действительно очень смешно.

Но только в ту ночь они до этого не дошли, потому что, когда отец Симбы умер — погиб под копытами антилоп, — Саймон вдруг замолчал.

— В чем дело, милый?

— А если папа умрет?

Я уже сказал, что мне было почти не видно отца. И не слышно тоже. Но вы же знаете, что полагается говорить в таких случаях? Наверное, он состроил смешную рожицу, недоуменно распахнул глаза и сказал что-то вроде:

— Ну и ну! Солнышко, ты знаешь что-то такое, чего не знает твой старенький отец?

Обычно этого бывает достаточно, но не в этот раз, потому что Саймон снова сказал:

— Серьезно. А что если ты умрешь? А что если… Если вы оба умрете?

Когда он волновался, ему не хватало дыхания, и от этого становилось только хуже. До моего рождения бывало, что он не мог вздохнуть так долго, что весь синел. Мне мама сказала. И хотя, по ее словам, ему сделали небольшую операцию, чтобы это не повторялось, ее, похоже, это пугало.

— Кто тогда… Что тогда…

Он обхватил себя руками. Я, наверное, выглядел как супергерой, вбежав в комнату в халате, который развевался за моей спиной, как плащ. Вероятно, от неожиданности он отошел от испуга, и я даже не уверен, разобрал ли он мои слова:

— Я буду заботиться о тебе, Саймон. Я всегда буду заботиться о тебе.

Оставшуюся часть мы дочитали все вместе. И когда дошло до «Акуна Матата», мы все вместе запели песню короля обезьян. Я никогда не видел своих родителей такими воодушевленными.

Отец допил остатки вина и потянулся за бутылкой, чтобы налить еще. Мама накрыла его бокал рукой.

— Мы устали. Пойдем спать.

— Я стыжусь своего сына.

— Пожалуйста, не надо.

— Но это так. И не в первый раз.

— Ну и что ты хочешь этим сказать?

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, и не притворяйся, что тебе самой не стыдно.

— Не смей. Как… Ты просто пьян.

— Пьян?

— Да, пьян. Он наш сын, в конце концов.

Отец отодвинулся на край дивана, и мне были видны только его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.

Джейкоб закрепляет прищепки с одной стороны и смотрит, как я закрепляю с другой.

— Эту на третью отметку, — говорит он.

Я уже выучил.

Но он хочет быть уверенным.

Закончив с приготовлениями, я беру пульт и нажимаю кнопку, приводя в движение механическую руку, которая медленно поднимает ее в воздух.

— Спасибо тебе за помощь, — говорит миссис Грининг.

Сегодня у нее хороший день, бывают дни, когда она не может говорить. Думаю, Джейкоб предпочел бы, чтобы она не разговаривала.

Он вылил содержимое сборника для мочи в пластиковый кувшин, пока я стелил свежие простыни и взбивал подушки.

— Сегодня я посижу в кресле, — сказала она.

Джейкоб подставил электрическое кресло-каталку. Он поддерживал ее шею и голову, а я нажал кнопку. Из кухни донеслось пиканье микроволновки, и он пробормотал:

— Я сейчас. — И пошел за чаем.

— А где поднос?

— Вон там, на столике.

Она указала рукой, но даже это движение далось ей тяжело. У нее были лучшие дни и худшие дни. В худшие она не могла делать вообще ничего.

Я вставил поднос в специальные прорези на ее кресле, и она спросила:

— А за своей мамой ты тоже так ухаживаешь?

— Что? Моя мама не…

У нее была длинная стройная шея, но крючковатый нос. Я не мог решить, кто из них красивее, она или мама. Но, думаю, это не важно.

— То есть я хочу сказать…

— Вот, ма, держи. — Джейкоб вернулся и поставил еду на поднос. — Осторожно, горячо.

Он видел меня. Конечно же, он видел меня. Как я подглядывал в окно, следил за ним, смотрел на его маму. Да какая разница? Кому не хочется разболтать свои секреты?

Меня выгнали из школы на две недели. Мама с папой и я сидели на одном конце стола, а заместитель директора — на другом.