Люблю ли я ее? Ревную? Нет. Во мне говорит задетое мужское самолюбие. Десятки людей делятся со мной своими горестями, только она молчит. И нервирует меня своим молчанием.
Эта нервозность начинает сказываться на моей работе. Когда распределяли путевки, я поругался с тремя сотрудниками, да так, что мой голос гремел по всему коридору. Мне дали путевку на море. Я обеспечил себе четырнадцать дней отдыха и года на два удары коллег ниже пояса.
Поехали на море.
Теплым августовским вечером, когда луна серебристой дорожкой отражалась в романтичном заливе с мигающим маяком, когда даже самая избитая мелодия настраивает нас на сентиментальный лад, когда под каждой акацией и смоковницей слышны сокровенные признания, я спросил Камелию:
— Может, ты скажешь, почему плакала четыре месяца тому назад?
— Только обещай, что ты не рассердишься. Нетерпение, любопытство, накопившийся за время молчания осадок — все это всколыхнулось во мне, и я тут же, быстро и легкомысленно пообещал. Хорошо, что было темно, в противном случае она бы испугалась моего взгляда.
— Так почему ты плакала?
— Потому что Николина сказала, будто мне не идет зеленый цвет. Такого желчного и завистливого существа я еще не встречала. А еще называется подруга…
На вокзал мы возвращались молча. По дороге я колебался: поцеловать ее за откровенность или влепить ей пощечину за запоздалое признание. Я лег спать с тягостным чувством неудовлетворенности, охваченный новыми подозрениями. И приснилась мне моя давнишняя мечта. Будто сижу я один на необитаемом острове. Борода выросла до пояса. Ем только бананы. Родной кров далеко. Уже два года сплю в бамбуковом шалаше. Разговариваю лишь с птицами. Однажды у острова всплывает болгарская подводная лодка. Из нее выходит капитан в сопровождении двух моряков. Капитан говорит мне: «Твоя жена слезно просит тебя вернуться, она пересмотрела всю свою жизнь и осознала свою ошибку. Передает тебе домашнюю колбасу, баницу и плюшки». Моряки протягивают мне два пакета, перевязанные красной ленточкой. Демонстративно заложив руки за спину, я отвечаю: «Капитан, спасибо за труд, я знаю, чего стоит маленькому государству выделить подводную лодку для одного из своих подданных, но прошу вас вернуть обратно колбасу, баницу и плюшки. Передайте моей супруге, что я решил до конца своей жизни питаться только бананами!»
Трое моряков с достоинством удаляются, а я долго машу им вслед, даже когда подводная лодка полностью скрылась под водой…
А наутро я в сопровождении всей семьи отправился в столовую завтракать.
Крыстьо Крыстев. Пункт 'С'
Перевод Наталии Ерменковой
Стояла теплая осень. Где-то в два часа дня по железной дороге из пункта А в пункт В шел экспресс. Пассажиры от скуки смотрели в окна на щедрые красками осеннего леса склоны тор, курили и равнодушно читали мелькавшие названия станций. Поезд мчался по рельсам, маленькие человечки махали ему или, опершись на мотыги, долго смотрели вслед, собаки с печально висящими ушами стояли вдоль полотна — и все как будто летело назад, в далекую даль.
Наверное, французская беллетристика, одна из самых изящных в мире, открыла законы частицы «но»… Всегда есть «но», — писал французский беллетрист, и сердца дам-читательниц сладко замирали. Ведь после этого «но» все может случиться. Вот такое «но» произошло и с движущимся по расписанию из пункта А в пункт В экспрессом. Он мчался к огням большого, окутанного смогом города — к столице, но вдруг, в некоем пункте С, в ущелье, знаменитом своими красотами (некоторые из которых стали бывшими), поезд, заскрипев тормозами, замедлил ход и остановился. Пассажиры, высунувшись из окон, вертели головами во все стороны, пытаясь установить причину остановки, но до их слуха доносилось лишь пение электропроводов под аккомпанемент стрекочущих в траве кузнечиков.
Какое-то время поезд стоял неподвижно, готовый вот-вот устремиться снова в путь, но постепенно лес, голубое небо, пыльная насыпь и особенно семафор становились все более реальными. Что ж, длительные остановки начинаются так же невинно, как и совсем краткие… Минут через двадцать несколько человек вышли из вагонов и расположились на полянке. Их рубашки вызывающе сияли своей белизной. А по вагонам уже поползли слухи, будто в тоннеле, за поворотом, столкнулись два поезда. На железнодорожный путь рухнула скала, и сейчас ее будут взрывать. Мост у пункта С смыт горным потоком. Радио в поезде, которое незадолго до этого рассказывало кокетливым женским голосом об исторических, географических и этнографических достопримечательностях мелькавших за окнами сел и городков, сейчас передавало духовую музыку. Стало ясно, что придется довольно долго проторчать здесь, близ этой захудалой станции, известной только клиникой для душевнобольных, которой народ дал гораздо более емкое название, хотя, если задуматься, народ называет так не только клиники, но и собственную работу, как бы далека она ни была от медицины, магазины, кинотеатры, порой даже собственный дом…
«Население» поезда постепенно переселялось на полянку, начало прогуливаться, рассказывать анекдоты и флиртовать. Предстояло долгое ожидание, поэтому самые предусмотрительные расстелили газеты и у кого что нашлось, принесли из вагонов еду и начали подкрепляться. Живописно расположившись на траве, они аппетитно жевали, резали толстыми кусками хлеб, так усиленно работая челюстями, будто готовились к атаке. Но если посмотреть объективно, питание — будь то общественное или индивидуальное — разве оно не является своеобразной формой борьбы с превратностями судьбы? Возьмите пару кусков буженины, пышный хлеб, пиво — и вы увидите, как все невзгоды отойдут на задний план.
После такого массированного штурма проблем у водопроводной колонки на станции, из крана которой едва-едва сочилась вода, выстроилась очередь. Дети с пустыми лимонадными бутылками, тетки с плетеными бутылями и мужчина с небольшой белой пластмассовой канистрой переминались с ноги на ногу. В очереди главное — набраться терпения и собрать в кулак всю свою волю, ну и, конечно, не терять надежды, что все хорошо кончится. Но все не так просто, особенно когда забыто наше выстраданное — в очередях же! — решение никогда не стоять в очереди. И, как всегда бывает, когда накаляются страсти, вспыхивает искра, та самая, из которой возгорается пламя, следует гром, распад материи и остается горечь на душе… Так было и в этот раз. Неизвестно откуда появилась среднего возраста женщина, довольно неплохой наружности, даже на высоких каблуках; обогнув всю очередь, она подошла к крану и начала наливать воду в прозрачный целлофановый пакетик с грушами.
Люди реагировали традиционно: когда человек глубоко взволнован, он всегда реагирует традиционно. Послышались возгласы о порядке и о том, что, дескать, мы никогда не научимся… ясно — чему. Женщина равнодушно встретила глас народа. Тогда из очереди выскочила еще одна женщина, разъяренная, возмущенная, уже немолодая, в неуместных здесь спортивных ботинках.
— Безобразие… Нахальство… Куда лезешь без очереди… Вон! Привыкли локтями работать!
Женщина в спортивных ботинках тяжело дышала, голос у нее срывался, она яростно дергала за рукав свою сестру по великому братству нежного пола.
Послышались голоса:
— Тащи ее… нахалку… ишь ты! Ну-ка, покажи ей!
Дети с любопытством следили за ходом событий, но вдруг один из них — шпингалет в очках — в суматохе бросился к колонке и начал наполнять бутылку. Другие ребята навалились на него. В горах отозвалось эхо рева и писков.
Взрослые продолжали ругаться, размахивать руками и разнимать детей. В конце концов было решено: кто один раз наполнил бутылку водой, не имеет права делать это повторно, а кто хочет просто напиться воды — пусть ждет наравне с тем, кто стоит с большой посудой.
Пока крик да споры, из ближайшего лесочка появились двое — в серых больничных халатах, в беретах странного вида и с трехдневной щетиной на лице. При виде остановившегося поезда они замерли от неожиданности, переглянулись и быстро скрылись за деревьями. Видны были лишь их растревоженные лица с огромными невинными глазами в ореоле темно-синих беретов.
Тем временем пассажиры обнаружили еще одну достопримечательность этого острова в горах: оказывается, неподалеку был станционный буфет. Юноша и девушка вышли оттуда с бутылкой пива, сели на солнышке и начали целоваться, время от времени поглядывая на публику — производит ли это какой-то эффект. Однако все внимание публики было обращено на другое. Теперь образовались две очереди: одна — перед колонкой, вторая — у буфета. Какой-то мужчина купил булочку, бабуся в черном — тоже, и на этом булочки кончились.
— Пачку вафель, — авторитетно произнес не в меру упитанный мужчина, стиль одежды которого было трудно определить.
