– Да, кстати, – изменившимся голосом проговорил я, – ты мою Анюту здесь не видел?
– Твою Анюту? – ликуя, переспросил Гарик. – Это Птунчика, что ли? С ума ты сошел, что ей здесь делать? Будешь звонить – привет от меня передай. Так и скажи: "Дядя Гарий Борисович целует тебя в обе жопки".
Скрипнув зубами, я стерпел, но дал себе слово, что это в последний раз. Я душевнобольной – и не обязан больше терпеть.
– А где здесь телефон? – через силу спросил я.
– Да везде, хоть отсюда звони.
На столе у него стоял плоский, как бухгалтерский калькулятор, телефонный аппарат с автоответчиком, на табло мигал красными цифрами предыдущий набранный номер.
– Или ты будешь предаваться дистанционной супружеской любви? – не унимался Гарик, наслаждаясь моей растерянностью. – Тогда извини, мы стесняемся.
Видимо, я не спросил его о чем-то неприятном, болезненном, и на душе у Гарика было хорошо.
– Ладно, пойду от себя попробую, – сказал я небрежно.
Прикрыл за собою дверь – и побежал.
Я бежал по ослепительно белому коридору, сопровождаемый волной музыкального света, из толстых стен сочилось безумие. Телефон, повторял я, ровно дыша на бегу, как это мне в голову не пришло? Телефонный аппарат у нас с Анютой был один, а розетки я установил три, еще в холостяцкие свои годы, когда моя квартира мне казалась огромной. Обыкновенно мы держали аппарат в прихожей на обувном ящике, но бывало, что Анюта забирала его к себе. В тот вечер (вчера! будем называть это условно "вчера") я перенес аппарат в свою комнату, мне должна была звонить редактриса Лиза, большая любительница лунных телефонных бессонниц. Не возражали против ночных звонков и мои кафедральные дамы: сами поздние птахи, они, бывалоча, звонили мне и в половине второго ночи, чтобы сообщить, что у такой-то Ляли Ивановны засопливела внучка, а значит, кто-то должен выйти завтра с ранья вместо нее. Кто-то – естественно, я, относительно молодой и абсолютно бездетный. Случалось и так, что среди ночи я был вынужден утрясать расписание с обидчивой параллельщицей, которая, видите ли, глаз не может сомкнуть, потрясенная несправедливостью: у нее на неделе целых три "окна", а у меня только два. Позабыл я о телефоне лишь потому, что вчера поставил аппарат на пол, чтобы он не мешал мне раскладывать бумаги. Положим, письменный стол исчез вместе с гранками и стоявшей на нем аппаратурой, но телефон остался на полу, я отчетливо помнил провод, тянувшийся через всю комнату, когда мы с Иваном Даниловичем разговаривали. Я бежал и радовался, что вчера мне пришла в голову гениальная идея перенести телефон к себе: если бы я оставил его в прихожей, он пропал бы безвозвратно, как сама прихожая со всем ее содержимым.
Рывком распахнув свою дверь, я влетел в комнату- и ноги мои онемели. Телефонный аппарат, тускло-графитовый, дремал на полу и, казалось, вымурлыкивал во сне: "Мы-ы, мы". Стараясь не спугнуть, я сел с ним рядом, поставил его к себе на колени. Он был старенький у нас, захватанный и разбацанный, наборный диск заедало на каждой цифре, за исключением единицы. Странно было набирать свой номер на своем диске, и лишь с третьей попытки мне это удалось.
– Ой, кто это? – живо и радостно спросил голос Анюты.
Анюта, провинциальная, не умела разговаривать по телефону, вместо "алло" она говорила "Кто там?", я дразнил ее "Почтальон Печкин".
– Кто это? – повторила Анюта.
Из трубки до меня доносился чудовищный рев, истошные, хоть и однообразные, женские крики.
– Кошмар какой-то, ничего не слышно. Подождите, сейчас приглушу.
В трубке затарахтело: очевидно, Анюта бросила ее на обувной ящик. Через минуту утробный рев и взвизги утихли.
– С ума сойти можно! – запыхавшись, сказала Анюта. – Мертвецы опять гроба встают. А кто это говорит?
Я молчал.
– Это вы? – после долгой паузы тихо спросила Анюта. – Я знаю, что это вы.
Я молчал.
– Да ну тебя, не приставай, – с досадой и в то же время ласково, как балованому дитяти, сказала Анюта, обращаясь, конечно же, не ко мне. Сердце у меня засочилось едкой мелкососудистой кровью.
– С кем это ты там? – спросил я.
– Это я с кошкой, – отозвалась Анюта. – Муська ее зовут.
– Откуда у тебя кошка?
– Подобрала. Теперь их все выбрасывают, нечем кормить.
– А как у тебя с продуктами?
– Нам с Муськой хватает.
Анюта давно хотела завести кошку, но я возражал. Такие, как я, терпеть не могут домашних животных – быть может, за то, что собаки и кошки, тоже не похожие на людей, ничуть от этого не страдают. Я боролся с Анютиным пристрастием к кошкам мягко, но настойчиво – точно так же, как с ее привычкой есть рыбные консервы прямо из банки, Анюта их ела тайком от меня, но я, как и большинство монстров, отличался дьявольским обонянием и чуял, даже не приближаясь: пахло от Анюты после этого греха, как от кошки.
– Так, значит, хватает, – повторил я.
– А какое сегодня число?
– Двадцать восьмое февраля, – ответила Анюта и, помедлив, добавила:
– Три месяца и десять дней.
– Что ж ты ко мне не наведаешься? – спросил я.
Анюта растерялась.
– Что это вы такое говорите, Евгений Андреевич? – с запинкой проговорила она. – Не нужно так говорить.
– А что, нельзя? – спросил я. – Володя не разрешает?
– При чем тут Володя, – тусклым голосом сказала Анюта.
– А почему не нужно так говорить? – настаивал я.
Анюта ответила не сразу.
– Так вы же умерли, Евгений Андреевич, – сказала она и заплакала.
Мне стало холодно, я долго молчал.
– А Гарик?
– Что Гарик? – не поняла Анюта.
– Гарик тоже умер?
– Да. А откуда вы знаете?
– А ты откуда?
– Неля звонила. Она работу ищет.
– А ты-то чем ей можешь помочь?
– А я работаю, – сказала Анюта, – в рекламном бюро.
– Понятно, – ответил я. – Дело хорошее. Так от чего скончался Гарик?
– Неля не хочет об этом, – отозвалась Анюта. – Она говорит, собаке – собачья и смерть.
– Ты про меня тоже, наверное, так говоришь?
– Ой, что вы, Евгений Андреевич, – сказала Анюта и снова заплакала.
– Да что ж ты плачешь, глупая? Дело-то прошлое.
– Вам было больно, – всхлипывая, отвечала Анюта.
– Уж это точно. Скажи, а кроме кошки кто у тебя есть? Володя, верно?
– Это не телефонный разговор, – ответила Анюта.
– Ладно, не будем об этом, – согласился я. – Единственная у меня к тебе просьба…
– У меня к вам тоже, – быстро вставила Анюта.
– Ну, вот и отлично, баш на баш – и будем квиты. Я хотел тебя попросить, чтобы ты переехала куда-нибудь с моей… с нашей… с этой квартиры. Ну, обменяйся как-нибудь. Мне неприятно, ты понимаешь? Да и тебе должно быть тоже неприятно.
– Мне ничего, – сказала Анюта. – Мне здесь удобно. Но если вы хотите, я перееду.
– Вот и прекрасно. Ну, а теперь давай твою встречную просьбу.
Анюта помолчала.
– А вы не обидитесь? – осторожно спросила она.
– Да ну тебя. Валяй, проси.
– Пожалуйста, не звоните мне больше, пожалуйста, я очень прошу. Дайте мне от вас отдохнуть.
Анюта снова всхлипнула.
– Ладно, не плачь, – сказал я. – Обещаю тебе, что больше я беспокоить тебя не стану. Скажи мне напоследок: тебе хорошо?
– Мне хорошо, Евгений Андреевич, – поспешно проговорила Анюта. – Мне так легко, так просто, вы себе не представляете.
– Ну, вот и славно, – сказал я. – И пусть так будет всегда.
– Спасибо вам, Евгений Андреевич, – после паузы отозвалась Анюта. – Я знала, что вы мне зла не желаете. А вы… а вам? Как вам там?
– Мне – сложно.
– Понимаю, – сказала Анюта.
– Ничего-то ты не понимаешь. Прощай, моя любовь.
И я положил трубку.
Положил трубку и долго сидел на полу, вытянув ноги и глядя на противоположную стенку.
А ты еще сомневался, чудак? Надеялся, что она тебя пожалела, отправила в дурдом доживать? Побоялась? Глупости все это, беллетристика, игра в поддавки с живой жизнью. Та женщина – не у Джека Лондона, а в реальности – непременно нажала бы на курок, и разницы нет, душа у нее там или душонка. Воображения у нее не хватило бы представить себе дырку в черепе и разбрызганные по столу мозги. Не так-то просто связать в уме ничтожное движение своего розового пальчика и эффект, к которому оно еще не привело. Да и не побоится она никакого эффекта, побоится другого: ни при чем остаться, упустить свой шанс. Моя любимая свой шанс не упустила, использовала сполна.
Вот уж поистине: добро не остается безнаказанным. Ну и нервишки у моей вдовицы: смотреть ужасник с восстающими мертвецами – после того, как она видела мою смерть. И до чего красиво все было рассчитано! Душ приняла, высушила волосы феном, вроде бы готовясь к супружеским ласкам. Дезодорант мне подарила, тоже алиби. "А это вам, Евгений Андреевич. Там – как найдете".
Да, но что ж я теперь такое? Дух, эманация, энергетический импульс, алгоритм? Если алгоритм, то очень подробный: сердце стучит, глаза слезятся, пальцы дрожат, позвоночник болит. Да нет, все это кажимость: просто я привык, что он у меня все время болит, вот он и болит, хотя его уже нет.
