— Меряй, а то на глаз брал.
И Ника влезала голыми руками в тепленькое пушистое нутро, затягивала на голом животе широкий пояс. Никас довольно крякал и придвигал табурет, чтоб она увидела себя в зеркале над привинченным столиком.
Из пушистого меха выглядывал нежный подбородок, смотрели на Нику карие глаза, будто не она, будто какая киноактриса, и волосы так красиво по плечам на всю спину, отливают золотом в свете потрескивающей лампы.
— Спасибо! Очень красивая…
Никас садился рядом с ворохом вещей на диван, как был голый, с широкими сутулыми плечами и, поворачивая могучий торс, начинал раскладывать пакеты.
— Это вот отнесешь в комок на ленте, там бабы возьмут, я договорился. Колготки — себе заберешь что? Эти?
— Нет, — пугалась Ника, отодвигая пакеты, нещадно сверкающие золотом, и подумав, отбирала пару черных кружевных с длинными листиками, — эти вот пусть будут.
— Хорошо. Девкам предложи, ну по сорок пусть. Инке можешь по тридцатчику отдать, она нам обещала путевку в пансионат сделать. Не дешеви, поняла?
— Да, — покорно говорила Ника, гоня от себя мысли о будущих очередях в комиссионках, где крикливые яркие бабы-приемщицы будут с намеренной брезгливостью разглядывать пакеты, сбивая цену, как на базаре.
Поначалу она просила мужа, ну не вези это добро, давай просто продадим валюту, нафиг нам комиссионки, там ужасно, просто ужасно. Но Никас удивленно смеялся:
— Ты что? Я на свои копейки там купил барахла, продашь, сразу впятеро наварим.
Ловко тасуя пакеты и свертки, рассказывал, подсмеиваясь:
— Петруха прикинь, урвал где-то целый рулон джинсы, а знает же — не пропустят, сныкал в машине. Я думаю, да что он лазит и лазит по трапам, щупает в закоулках, а он, когда прятал, нажрался и забыл, куда запихал. Так всю дорогу в союз и таскался в машину, шерлокхолмс… А Фрунзик понабрал где-то порнухи, журналы, мы ржали — не иначе, в урнах пошарился, ну до рейда залистал чуть не до дыр, а утром сегодня я в иллюминатор выглянул — опца — плавают журналы, раскрытые, видно зассал и побросал, когда таможня уже на борту была. Ты сама лучше не бегай, тебя бабы надурят. Отнеси маме, она разберется.
Ника кивала с облегчением, хотя и знала, что вещи, проданные мамой Клавой, превратятся в мифические «для вас денежки на сберкнижке» и в случае чего снова придется просить у нее в долг до следующего приезда мужа.
Поделенные на свои и на продажу вещички снова паковались, уже в сумку, которую Ника увезет домой. И, потянувшись, Никас вытряхивал из пакета новые джинсы, совал темноволосую голову в яркую тишотку с цифрами 54 на груди.
— Поехали в кабак. Сегодня к Ивану тоже сказка приехала, они столик заказали, на четверых, шашлыка поедим.
— Мы у вас, значит, сказки? — улыбалась Ника, влезая по просьбе мужа в новую юбку из вареной джинсы, и не знала обижаться или смеяться.
— Ага. А плохо, что ли?
Через неделю все казалось покрытым туманом, Ника сидела у себя в комнате, а Васька, дергая ногой в спущенной штанине, орала в телефон:
— Па-а-а, ну папа-а-а! Щас все носят такое! Это называется варенка! Причем тут молоко? Джинса, понимаешь? Коттон. Вареный. Ну, как моя юбка. Нет, никто не носил. И юбку никто. Да не вру я! Спросил вот у Куси, Куся, скажи ему!
Но тут же, шарахаясь от Ники, сама орала, грозно хмуря выщипанные брови:
— Ты обещал! И дешево совсем, сходи, ну, сходи на толкучку, спроси у фарцы, почем они монтану толкают! А это — суперперис, пап. Да не перец, черт. Пер-рис. Самая классная фирма!
— Ты бы ему еще про суперпенис сказала, — подначивала Ника взъерошенную после общения с папой подругу, и та сходу делала стойку:
— А что, есть такие? Покажь!
Разложив на коленях голубые штанины, вздыхала с завистью:
— Ой, Кусильда, какая ты везучая! Хоп-хоп и куча новых шмоток! Ты сказала Никасу, как я просила? Ну, сказала или нет?
— Сказала.
— Привезет?
— В пакете, Вась, с лейбами и бирками. И перис у него супер и пенис тоже.
— Фи, мадам, какая ви пошлая баба… Пусть у него лучше пэнниз будут супер, а?
И она валилась на спинку дивана, закатывая влажные еврейские очи:
— Хочу! Хочу-хочу-хочу мужа-загранщика, Ку-у-уся-а-а! Только, чтоб не такой, как в прошлый раз!
ИСТОРИЯ О ПРОШЛОМ РАЗЕ, РАССКАЗАННАЯ ВЕРОНИКОЙ ЗА ЧАШЕЧКОЙ КОФЕ ЕЕ ПОДРУГЕ ТИНЕ ДИВАНОВНЕ
Я с Васькой познакомилась, когда она на практику в детсад пришла. Я уже диплом получила и трудилась по полной — план на день, отчет за день, план на неделю, отчет за неделю. План на месяц… и так далее. За этими планами хрен и детишек увидишь. И тут мне говорят, Вероника Анатольна, тебе в помощь практикантку прислали. На месяц. Каждый день значит, она будет приходить утром и до тихого часа трудиться. Так что нагружай, не скромничай. Ну, думаю, чудно. Прихожу в понедельник, пораньше, занятия приготовить, я тогда в старшей работала, с пятилетками. Дядь Петру говорю здрасти здрасти, а он мне, вызывай, Верка, милицию, я лахудру поймал. Ночевала блядь в беседке. Это не я сказала блядь, это наш чудесный дядя Петр так без детишек выражается. И машет рукой, значит, вверх, под крышу. Ты ж садик видела — в один этаж, а над боковыми подъездами такие надстроечки, типа на чердак ведут. Чердак под крышей, а в этих скворечниках — окошки, мутные, с переплетом.
Я смотрю, в окошке лицо, еле видное. Появится и исчезнет. И тоненько так — эй-эй помогите! Ну, мы туда, а дядя Петр мне ключ сует. И рассказывает. Пришел утром, стал мести двор, а в беседке девка спит, на лавочке, ноги поджала, руку под щеку и дрыхнет. Он как понес на нее матом. Она вскочила и вместо, чтоб удрать в ворота, кинулась в подъезд и полезла на лестнице на чердак. Он не будь дурак, дверцу захлопнул и замок закрыл. И снова ушел мести двор. Ну чего ты ржешь, Тинка, перестань, а то я заикаться щас начну, у меня уже слезы бегут. В общем, открыли мы двери, она стоит, дышит тяжело. И говорит — ну чего у вас такие высокие окна, я прыгаю прыгаю…
А сама страшненькая, как буратинка. Нос большой, щеки худые, какая-то рубашка бесформенная на ней и юбища по щиколотку, серая. Ну, чисто уборщица. Да. И волосы знаешь, когда химией их спалить то висят таким веничком, кажется, дунь и сломаются. Ну вот. Оказалось, эта кысильда явилась к семи утра и решила пройтись по территории, чтоб проникнуться атмосферой. Нашла в заборе свежую дыру, пролезла туда. Все обследовала, потом в беседке прилегла и задрыхла. До метлы значит. А после решила, что двери за ней сами закрылись. И вот дядя Петя метет дорожки, а она подпрыгивает и в окошко пищит «помогите!», снова подпрыгивает и опять пищит. Я потом спрашивала, он же тебя метлой гнал, чего ему орала? А она — та я думала, это мне приснился кошмар. Не поверю, говорит, что мужчина может метлой на даму. Это значит дядя наш Петя — мужчина, а она выходит — дама.
Короче в саду от нее толку не было, на третий день подралась с Семочкиным. Тина! Семочкину — пять лет! Бились, как львы. Зава, конечно, ее тут же вышвырнула, скажи, говорит спасибо, что я не написала докладную родителям бедного мальчика. Конечно, пугала, родители бедного мальчика сами его дерут, как сидорову козу, потому он и растет такой грозный. Ваську он, кстати, побил, да. Закидал кубиками. Она потом синяк еще неделю выводила. Я тогда переживала за нее, думаю, ну вот, профессия у девочки накрылась. Но она прибежала прощаться, веселая такая, под глазом синяк, я говорит, завтра иду на курсы садового дизайна, приходи в гости, с папой познакомлю, покажу каких он мне накупил лопаток и грабель японских по блату. Оказалось, мы почти соседи, дома рядом, а мать их бросила, когда Ваське было пять лет. Уехала во Владик, отец Ваську сам растит, души не чает, дальнобойщик он. Так что Васька почти все время одна. …Сидит в трусах и лифчике нулевого размера, волосья свои каким-то бальзамом мажет и мне плачется, вот я нещасная, страшненькая такая, погляди жопа, как бочка, сисек нету. Нос горбатый, и химию завтра иду новую делать, а то совсем волос не осталось. А ножки стройные, маленькие, ручки красивые. Чирикает, как воробей.
Ну, я чето разозлилась, что, говорю, девочка, будем делать из щенка капитана? Только чур, слушаться тетю Веронику. Заставила ее юбки эти бабские выкинуть, пару платьишек она себе купила нормальных, хорошо, папа денег на нее не жалеет. Ну и главное, платья ж не главное, ты сама мне говорила всегда. Даму, говорю, Васька, не строй, тогда и парни ржать над тобой не будут. Получается чирикать — вот и чирикай. Она сперва погрустила, ах грит, а мне так охота, ша холопы, леди идет! Но быстро утешилась. Таскает мини, туфель накупила сто пар, крутит со всеми. А волосы видела, какие стали? Я прям горжусь… Ну, а переспать для нее никогда не проблема, и раньше так было. Васька не я, подушку не грызет.
Ну вот. И пристала ко мне — найди мне загранщика, чтоб я замуж за него. Я ей говорю, Васька, да ты ему рога навешаешь такие, что он тебя после первого рейса в ванной утопит. Обиделась. Это, говорит, во мне женская тоска играет, потому что идеала нет. Вынь мне Куся идеал и положь. Ладно б ко мне пристала, так она и Никаса стала доводить. Вздыхала, глаза мокрые, как мы вдвоем идем куда, так вся истрепещется, ах, завидую вам, такая пара! В общем как-то в отпуске Никас мне говорит, тут мой приятель в город едет, на пароход, давай Ваську познакомим. Только насчет его идеальности как-то я сомневаюсь, но тихий и очень хочет жениться. Я сразу предположила — небось, тоже идеал ищет? Короче, приехал. Тина… его звали — Эдвард. Черт и черт, я еще лоханулась, он мне ручку жмет, а я уточняю, так Эдуард говоришь? Нет! Я — Эдвард! А тут и Василина свет Леонидовна пожаловала. Вся в духах и туманах, дышит взволнованно, моргает, она ж без очков почти ничего не видит, но разве можно очки, в таких случаях. Покосились они друг на друга и Никас их довольно бесцеремонно из дома выставил. Идите, голубки, дышите воздухом.
