В последующем он уже не отступал от своего постоянного репертуара. А матросы, слава богу, так и не догадались, почему лекция осталась без окончания.
Я прервал свой рассказ ради того, чтобы познакомить вас с Разведчиком, потому что он, как «Летучий голландец», мелькнет еще на нашем горизонте.
Второй день праздников подходил к концу.
Поднялся я первым, ушел из кубрика, когда все еще спали, и долго торчал на батарее. Тщательнейшим образом раз десять проверил аппаратуру, хотя особой необходимости в этом и не было. Аппаратура работала безотказно. Я просто заставлял себя что-нибудь делать. Мое рвение могло, однако, вызвать любопытство, и, раздумывая над тем, что бы еще предпринять сегодня, я впервые по-настоящему понял Майора.
Небо к этому времени очистилось, и звездный свет, и отблески далеких сияний, отраженные заснеженными склонами, делали воздух прозрачным. И словно бы текучим даже.
Я зашел к Майору и попросил разрешения сходить в сопки.
Он предупредил, чтобы недалеко.
А мне хотелось побыть одному.
Я взял свою давно забытую двустволку, лыжи и, вопреки указанию, ушел километра за три от нашего хозяйства, с таким расчетом, чтобы только не прозевать сигналы фанфары, если неожиданно объявят тревогу. В таком чистом воздухе их слышно, на три-четыре километра вокруг.
Разыскал удобное место возле поросшей чахлыми сосенками сопки, воткнул лыжи в снег, рядом положил ружье, потом наломал веток и разжег костер.
Я сидел и курил, привалившись к отвесному камню спиной.
Ночь была такая, знаете… серебряная. С голубинкой. И в этой вот серебряной с голубинкой ночи таяли искры моего костра.
Искра, когда поднимается вверх, делается меньше, меньше и на долю секунды становится звездой. Вторгается в какое-нибудь давно продуманное созвездие, потом гаснет. Но вслед за ней тут же появляется новая звезда…
Загадочность огня бессмысленна, и потому, наверное, человек любит глядеть в него: сидишь — и ни о чем не думаешь.
Из-за камня за моей спиной выскочил огромный беляк, присел на задние лапы и уставился одним глазом на меня, другим — на костер.
Я только теперь вспомнил, что забыл взять с собой патроны.
Замахнулся тлеющей веткой. Беляк неторопливо, тяжелыми прыжками — не убежал, а ушел, всем своим видом подчеркивая абсолютное ко мне презрение.
Вот ведь: откуда он мог знать, что у меня нет патронов?..
Когда смотришь в сопки над костром — склоны их кажутся черными, но стоит на минуту закрыть глаза и глянуть в сторону от костра — снег на сопках искрится. Это красиво, когда искрятся сопки.
Между прочим, я редко думаю такими словами, как «необычайно», «красиво»… Смотришь, приятно тебе — ну и любуйся. Честно говоря, я даже презирал подобные выражения. Есть в них что-то от «ах» и «ох». Но в этом единственном случае мне хотелось думать именно такими словами. В чем признаюсь первый и последний раз. А тогда я утешал себя лишь надеждой, что Старший Лейтенант не овладел еще способностью читать мысли на расстоянии.
На вершине одной из сопок мелькнули два силуэта. Я разглядел играющих лисиц.
Вы умеете видеть в темноте? Или в сумерках? Чтобы предмет виделся отчетливее, не надо смотреть прямо на него, надо глядеть немножко в сторону.
Прислушавшись, я уловил даже характерное лисье тявканье. Если, конечно, слух не обманул меня.
Весной тоже хорошо в сопках. И тогда, когда цветет морошка, и раньше, когда по камням бегут ручьи.
Летом у подножия сопок вскрываются озера. Я не знаю, какая вода в Черном море, — я ни разу не видел Черного моря. Но наши озера просматриваются на любую глубину (с берега, конечно, потому что купаться в них нельзя). И если с минуту постоять неподвижно — можно на фоне каменистого дна увидеть голубую спинку форели.
Знатоки утверждают, что по вкусу кавказская форель не идет ни в какое сравнение с нашей, заполярной.
Летом, в короткие дожди, сопки тоже струятся ручьями. Но едва выглянет солнце, ручьи пересыхают. Лишь откосы долго еще роняют потом свои чистые капли, будто плачут: не от горя, не от радости — просто так. Если идешь через сопки, приятно бывает, задрав голову, ловить губами эти капли: студеные от камня и профильтрованные мхом, прозрачные, как роса…
Я просидел долго.
А вы, значит, ни разу не видели, как искрятся сопки?.. Тогда вы, конечно, верите, что наше сознание не способно объять такие, например, понятия, как мирозданье, бесконечность? Но хоть представьте себе: безбрежье снегов вокруг… безбрежный космос — черный, в сверканье… — и, может быть, вы прочувствуете безбрежье вселенной.
Костер мой почти погас. Я и не заметил этого.
Разворошив угли, хотел подбросить еще несколько веток, но не стал.
Я искал одиночества, разумеется, не для того, чтобы думать о вкусе форели. Но имеет же человек право хоть раз обмануть себя!
Во всяком случае, когда я встал и пристегнул лыжи, я почувствовал себя отдохнувшим, бодрым и умиротворенным, как раскаявшийся грешник.
Оттолкнулся палками.
Опять хотелось совершить что-нибудь самое наиглупейшее. Теперь я жалел уже, что нет со мной Старшего Лейтенанта. (Но о том, что его не было раньше, я, признаюсь, не жалел.)
Сияние тем временем двумя кольцами надвинулось от горизонта, и можно было полагать, что к тому времени, когда у нас наступит условная ночь, над сопками засверкает почти реальный день.
Вся наша дружная братия уже собралась в кают-компании на ужин. Снисходительно поджидали меня.
Благодарить их я не стал. Кое-как сполоснув руки, уже засунул в рот полкуска хлеба, когда заметил, что у нас гость.
Пришлось мимоходом извиниться.
Но вместо того, чтобы, как это положено, ответить на мои извинения, Разведчик полюбопытствовал:
— Где дичь?
— Патроны забыл, — нарочито искренне ответил я. Уж чему не могли поверить за этим столом, так именно правде. Но, осмотрев мои карманы и ружье, все вынуждены были признать, что не перевелись еще честные люди на точке.
Компания развеселилась, а мне того и надо было: никаких дополнительных вопросов не последовало.
Хотел бы я видеть их лица, узнай они, что я после рассказов Минера об отпуске весь вечер глядел, как сверкают сопки…
Ужин обошелся без происшествий. Если не считать того, что, пока другие острили на тему моей охоты, я аппетитно (даже очень аппетитно) поел. И, когда остряки спохватились, Старшему Лейтенанту пришлось вызывать вестового, чтобы добавил пудинга.
Наша резервная койка была теперь занята Минером.
Пришлось выкинуть две тумбочки и потесниться, чтобы разместить еще одну кровать, для Разведчика.
Минер после ужина отправился проверять посты на побережье, Разведчик, блаженно вытянувшись в постели, часа на три забулькал своим глиняным самоваром, мы тоже улеглись, хотя спать еще было рано.
— Разведчик, — таинственным голосом сказал Старший Лейтенант, — вы знаете, что у нас событие?
— Знаю, — меланхолично ответил Разведчик, не разжимая сомкнутых на чубуке зубов.
Мы возмутились: как он мог узнать это помимо нас?
Разведчик вынужден был взять свой адский котел в руку.
— Дети мои, — сказал он, — я все-таки лет на четверку, на пяток старше вас, и вы еще воевали с лопухами в огороде, когда я уже болтался вверх ногами между какими-то негостеприимными соснами, поскольку запутался в них парашютом и безуспешно пытался высвободиться. Вдобавок мы чуток сбились с курса и опустились прямехонько на какой-то дозор. Не скажу, что остальные наши ребята сражались плохо, но, когда я, пользуясь преимуществом своего положения, ухлопал двух пулеметчиков, — исход боя был решен. Это между прочим. Но когда я болтался между сосен, Минер был уже начисто демобилизован после очередного ранения и воевал на трудовом фронте. Когда же вы привинчивали к своим первым погонам свои первые звездочки, мы уже были с ним полярными волками и вместе выли на северные сияния. Аллегория доходит до вас? Нет?
Аллегория дошла.
Пользуясь случаем, мы попытались вытянуть из него какую-нибудь новую детективную историю. Он долго клокотал в ответ, потом спросил:
— Вы знаете, что такое пацифизм? Знаете… Слава богу: вы не безнадёжны. Для меня пацифист — это что-то похожее на баптиста. А знаете ли вы, что можно ненавидеть войну так, как это ни одному пацифисту не по разуму? Только догадываетесь. Нет, нет, вы все за мир и так далее… Это я знаю. Но где-то в душе — втайне так это — вы бы не против иногда развернуть свои таланты. А?.. Прошу прощения. Я забыл, что с лопухами вы уже отвоевались. И все-таки. Чтобы вы сегодня больше не приставали ко мне, лучше я вместо детектива скажу вам пару слов об одном человеке… Назовем его Икс. — Разведчик помедлил, шевеля бровями.
Надо же: оказывается, в этом злослове было еще что-то серьезное! Удивленные новым открытием, мы почти замолчали и почти приготовились слушать.
