Примерно так выступал лейтенант, отмеченный высшей наградой, развлекая нас в промежутках историей про пса Алекса, которого учили прыгать с парашютом, или анекдотом про обер-ефрейтора, который по тревоге с трудом вылезал из постели, а потому не раз отправлялся на боевой вылет в пижаме.
Когда ребята смеялись, лейтенант подхватывал смех, тут не могли удержаться даже старшеклассники, улыбались и учителя. Он закончил нашу гимназию в тридцать шестом, а в сорок третьем его сбили над Руром. Темно-каштановые волосы гладко зачесаны назад без пробора, сравнительно невысокий рост и довольно хрупкое телосложение делали его похожим на кельнера из ночного ресторана. Говоря, он держал одну руку в кармане, но то и дело вытаскивал ее, чтобы наглядно изобразить обеими руками воздушный бой. Он делал это весьма артистично, со множеством нюансов, при помощи выпрямленных ладоней, предплечья закладывали вираж; он избегал длинных пояснительных фраз, но вставлял в рассказ ключевые слова и, превосходя самого себя, мастерски имитировал на весь зал работу мотора от взлета до посадки или его перебои при неисправности. Похоже, он отрепетировал этот номер в офицерском клубе своей части, тем более что словечко «клуб» играло в рассказе значительную роль: «Сидим себе в клубе, а тут… Только я собрался в клуб, где… В клубе у нас висит…» Выступление получилось удачным не только из-за артистичной жестикуляции и мастерского звукоподражания, но и потому, что он умел подшутить над учителями, у которых в его времена были те же прозвища, что и сейчас. При этом он оставался тактичным, хотя и немножко озорным, легкомысленным, зато не бахвалился, когда говорил, как сумел выполнить неслыханно трудное задание, ни разу не сказал о победе, только о своей удаче: «Я — везунчик, мне еще в школе с годовыми оценками везло…»; посреди анекдота из гимназической поры он вспомнил одноклассников, которые, по его словам, погибли не напрасно, но завершил свое выступление не именами погибших, а замечанием: «Вот что я доложу вам, ребята. Кто оказывается на передовой, часто и с любовью вспоминает школу».
Мы долго хлопали, орали, топали. Только совсем отбив себе горящие ладони, я заметил, что Мальке воздержался от аплодисментов в адрес кафедры.
Пока раздавались аплодисменты, оберштудиенрат Клозе подчеркнуто энергично тряс обе руки бывшего ученика. Затем он признательно приобнял лейтенанта, но неожиданно оторвался от хрупкой фигуры, которая тут же вернулась на прежнее место, и встал за кафедру.
Речь директора затянулась. Скука растекалась по залу от пышных горшковых растений до написанного маслом портрета, который запечатлел основателя гимназии барона фон Конради. Лейтенант, втиснутый между штудиенратами Брунисом и Малленбрандтом, то и дело поглядывал на свои ногти. Мятный холодок, исходящий изо рта Клозе и овевавший все его уроки математики духом чистой науки, не помогал в высоком актовом зале. Лишь до средних рядов доносились слова: «Те-кто-идет-следом-за-нами… пробил-час… путник-в-Спарту-идущий…[14] на-сей-раз-тыл-не-ударит-кинжалом-в-спину… мы-верность-сохраним… резвые-гибкие-закаленные…[15] чистые-повторяю-чистые… пробил-час… сохранить-чистоту…[16] заканчивая-словами-Шиллера… побед-достоин-только-тот-кто-жизнью-собственной-рискнет…[17] а-теперь-за-работу…»
Нас отпустили, и две большие грозди выросли у узких выходов из актового зала. Я протолкнулся вслед за Мальке. Он потел, его слипшиеся от сахарной воды волосы торчали космами, нарушая прямой пробор. Я никогда не видел Мальке потным, даже в гимнастическом зале. Испарения тел трехсот гимназистов закупорили пробкой выходы из актового зала. Две жилы, идущие от седьмого позвонка Мальке до затылочного выступа, горели, покрывшись капельками пота. Я нагнал его только в проходе между колоннами, у самых дверей, где шумные первоклашки затеяли игру в салки, и спросил в лоб: «Что скажешь?»
Мальке уставился прямо перед собой. Я старался не глядеть на его горло. Между колоннами стояла гипсовая статуя Лессинга; но победило горло Мальке. Спокойно и сочувственно, будто речь идет о давних теткиных хворях, прозвучало: «Теперь уже надо сбить сорок штук, чтобы получить железяку. Поначалу во Франции и Заполярье хватало двадцати, а если и дальше так пойдет?»
Речь лейтенанта, похоже, не пошла тебе впрок. Иначе ты не ухватился бы за столь дешевую замену. Тогда в галантерейных лавках и магазинах канцелярских принадлежностей продавались фосфоресцирующие пуговицы и пластиночки, круглые, овальные, в дырочку. Одни имели форму рыбки, другие, начиная мерцать в темноте зеленовато-молочным светом, приобретали очертания летящей чайки. Преимущественно старики и старушки, чтобы не столкнуться с кем-нибудь на темной улице, цепляли себе эти пластиночки на воротники пальто; продавались и трости со светящимися полосками.
Жертвой противовоздушной обороны ты не был, однако прицепил пять-шесть пластиночек, светящуюся стайку рыбешек, летящих чаек, букет фосфоресцирующих цветов сначала на воротник пальто, потом на обшлага, позднее на шарф; ты попросил тетку нашить на пальто, сверху донизу, полдюжины светящихся пуговиц и стал похожим на клоуна — таким я видел тебя, вижу до сих пор, буду видеть еще долго, как в зимних сумерках ты идешь под вечерним снегопадом, вышагивая сквозь надвигающуюся темноту по проезду Беренвег, сверху донизу можно пересчитать мерцающие зеленоватой плесенью пуговицы — одна, две, три, четыре, пять, шесть: тощий призрак, способный нагнать страху на детей и старушек или отвлечь их от бед, скрытых под покровом ночи; однако ты, вероятно, думал, что никакая тьма не спрячет столь заметное яблочко, каждый видит его, угадывает, норовит схватить, ибо оно само просится в руку; скорей бы кончилась зима — хочу снова нырнуть и остаться под водой.
Но наступило лето с земляникой, экстренными радиосообщениями и теплой погодой, подходящей для купания, а Мальке не проявлял к воде никакого интереса. Мы впервые сплавали на посудину лишь в середине июня. Большой охоты никто из нас не испытывал. Нам досаждали восьмиклассники, которые стали плавать на посудину, опережая нас или вместе с нами, сидели там стайками на командном мостике, ныряли, доставая последние откручивающиеся гайки. Если когда-то Мальке клянчил: «Возьмите меня с собой, я уже умею плавать!», то теперь мы с Шиллингом и Винтером приставали к нему: «Пошли с нами. Без тебя скучно. А загорать можно и на посудине. Глядишь, опять поднимешь что-нибудь интересное».
После нескольких отказов Мальке нехотя окунулся в теплый бульон между пляжем и первой отмелью. Он поплыл без отвертки, рядом, отставая на пару гребков от Хоттена Зоннтага, ровно взмахивая руками и впервые держась на воде спокойно, без судорожных рывков и брызг. На мостике он уселся в тени нактоуза, нырять ни за что не хотел. Он даже голову не поворачивал, когда восьмиклассники исчезали в носовом отсеке, а потом выныривали со всякой мелочовкой в руках. А ведь Мальке мог бы помочь им советом. Кое-кто даже просил его об этом, но он отмалчивался. Прищурив глаза, он лишь смотрел на море, в сторону навигационного знака, не обращая внимания ни на прибывающий фрахтер, ни на выходящий из порта сейнер, ни на соединение торпедных катеров, заинтересовать его могли разве что подлодки. Иногда далеко в море возникал пенистый след от выдвинутого перископа субмарины, идущей в подводном положении. На верфи Шихау шло серийное производство семисотпятидесятитонных подлодок, которые устраивали в бухте и за полуостровом Хель ходовые испытания, отрабатывали быстрое погружение на фарватере, входили в порт и разгоняли нашу скуку. Красиво они смотрелись, поднимаясь из воды: сначала перископ. Едва на поверхности появлялась башня, из нее выскакивали один-два человека. Вода стекала белыми потоками с орудия, с носовой части, потом и с кормы; отдраивались все люки — мы прыгали, махали руками; не уверен, что нам махали в ответ, зато сами наши взмахи запечатлелись в памяти четко, до мельчайших подробностей, и я до сих пор ощущаю напряжение в плечевом суставе; махали нам в ответ или нет, при всплытии подводной лодки у меня и сейчас начинает учащенно биться сердце — только Мальке никогда не махал рукой.
…и вот однажды — это было в конце июня, еще до больших летних каникул и до выступления капитан-лейтенанта в актовом зале нашей гимназии — Мальке покинул свое место в тени нактоуза, потому что один восьмиклассник не вынырнул из носового отсека тральщика. Мальке спустился в люк и извлек мальчишку. Тот застрял где-то посредине судна, не доходя до машинного отделения. Мальке нашел его под палубой среди труб и мотков кабеля. Шиллинг и Хоттен Зоннтаг под руководством Мальке поочередно откачивали утопленника. Постепенно он пришел в себя, порозовел, но обратно к берегу его пришлось тащить, держа на плаву.
