– Назови какое-нибудь место, – требовал Фриц.
Мы сидели в гостиной. Дождь шел, по телевизору крутили какую-то пошлятину, и мне страсть как хотелось ее посмотреть.
– Бали! – выпалила я, лишь бы он отстал. С чего мне пришло в голову это словечко, сама не пойму. Может, понравилось просто, как оно звучит? Да, наверное, так и было.
– Бали, – повторил Фриц и замолчал.
Мы сели рядом и уставились в телевизор, как всегда. При этом нас снова смутно кольнула совесть: сидим, в телик пялимся, а жизнь мимо проходит.
Но что мы можем сделать? Завести наконец детей? Мы пытались, долго и безуспешно. Старались, как могли, с искренним удовольствием, самозабвенно. И в итоге решили, что надо смириться, принять жизнь такой, какая она есть, и стареть с достоинством, ни на что не жалуясь и не озлобляясь.
Тем не менее порой наша жизнь казалась мне скучной, однообразной, тоскливой. И я слышала в собственном голосе обиду и разочарование. Только вот никогда не могла до конца понять, чем же это я, собственно, разочарована. В том-то все и дело – не знала я этого!
Тогда я еще работала дизайнером – разрабатывала рисунки для оберточной бумаги, в которую заворачивают подарки. Это началось просто как хобби, потом стало неплохим ремеслом, однако не приносило радости. По образованию я художник по текстилю.
Фриц «доставал» меня одним и тем же вопросом: «Какая тебе, черт возьми, разница – рисуешь ты зайцев на бумаге для подарков или эти твои зайцы скачут на постельном белье?» А разница огромная! На постели занимаются любовью взрослые и видят сны дети, а что происходит с оберточной бумагой? Сам подумай: рисую я белых медвежат на льдине или пасхальных зайчат среди пестрых тюльпанов и представляю, как в этой упаковке преподносят кому-то подарок, а он ее тут же срывает, комкает и швыряет в урну. Хороша работка, нечего сказать, – на помойку работаю, и больше ничего. Что может быть недолговечнее, чем обертка для подарков?
Фриц потратил годы на то, чтобы меня утешить, но потом бросил это занятие. Его профессия была, в общем-то, ненамного лучше моей: он работал учетчиком в фирме, продававшей клапаны. Но ему было хорошо там, и он ничего не собирался менять. В отличие от меня его ничто не угнетало.
– Господи, – кричала я, – до чего ж мы отупели! Жизнь проходит мимо, а мы чем занимаемся? Ты продаешь клапаны, а я рисую зайцев на подарочной обертке! Отлично!
– У других работа еще хуже, – отвечал он всегда. А если я не унималась, убегал из дома и напивался где-нибудь. К его возвращению я обычно уже выпускала пар. Фриц нравился мне пьяным – он становился немного невменяемым и диким, ну, насколько умел. Однажды швырнул вазу в стену, в другой раз даже свитер на мне разорвал.
Я за целый день только Фрица одного и видела. Жизнь моя вертелась в треугольнике «кухня – рабочий стол – гостиная». Раз в день я выходила в супермаркет на углу, по средам вечером – на компьютерные курсы, училась рисовать зайцев на компьютере. Хотя мне больше нравилось работать вручную, вырезать и клеить, как в детском саду.
В хорошем настроении я называла свою работу «пойти поиграть» и не задавала вопросов о смысле жизни. Фриц каждый день ходил в контору, ему следовало носить костюм с галстуком, и в таком виде он ежедневно представал перед миром, а я, завернувшись в халат, подсаживалась к столу и «играла».
Годами копила я страх перед внешним миром, тем, что за пределами квартиры. Он казался враждебным и суровым, и мне не хотелось по своей воле выходить за дверь. Фриц тащил меня в кино, где мы обычно ссорились, или на концерт, где он всегда начинал неудержимо кашлять. Не реже раза в год мы ездили куда-нибудь в отпуск: Испания, Италия, Франция, Ирландия. А на Рождество – всегда в Доломитовые Альпы.
Откуда взялся этот Бали? Четыре буквы. «Рождество под жарким солнцем» – кажется, это он первый предложил. Но Бали предложила я, здесь уж ничего не изменишь.
25 декабря, под утро, когда нам надо было вылетать, снегу навалило больше двадцати сантиметров. Фриц озабоченно поглядел в окно и пробормотал: «В такую погоду самолеты, может, и вовсе не летают».
Он произнес это тихо-тихо, но я расслышала. И еще подумала: надеюсь, и вправду не летают.
Вся эта авантюра с Бали вдруг показалась мне противоестественной. Все равно что клубника зимой. Ну, что мы там забыли, что будем там делать? В тропиках, на жаре… На пляже валяться?
– Пошли, сядем на автобус пораньше, – заторопил меня Фриц.
Мы вышли из дома, поплелись, утопая в снегу. Темно, ветер ледяной. Неужели через двадцать часов, а то и меньше, мы будем жариться на солнышке? Черт, забыла! Дорожную аптечку забыла! Мы же без нее пропадем! А комары? А лихорадка? Мы бросились назад, взяли аптечку, пропустили ранний автобус, а мне все думалось: мы никуда не едем! Мы остаемся!
На каждом шагу возникали препятствия и появлялась возможность обмануть судьбу. Но нет, мы упрямо шли к цели. «Последнее напоминание, уважаемые пассажиры. Господин и госпожа Шредер, проследуйте, пожалуйста, к месту регистрации!» – произнес строгий голос у нас над головами, и мы, еле переводя дух и обливаясь потом, примчались к выходу на посадку.
Вместе с сытыми младенцами, спросонья прижимающими к себе своих плюшевых зверей, измученными на вид матерями и раздраженными папашами нас погрузили в чрево «боинга» индонезийских авиалиний «Гаруда».
Мой муж засиял, как школьник на экскурсии. Подружился тут же со стюардессами, похожими на эльфов: все как одна идеально сложены, волосы черные как смоль, губы ярко накрашены. У меня заныло сердце: что если на Бали все женщины такие?
Фриц великодушно пропустил меня к окну, а сам остался у прохода, где порхали его эльфы. Пластиковая надувная подушка обхватила мою шею, как ортопедический воротник, что меня, видимо, вовсе не красило. К тому же эта штука загородила от меня Фрица, я вообще его больше не видела и только ерзала в кресле туда-сюда, пытаясь поудобнее устроиться. Во время взлета Фриц взял меня за руку. Я хотела положить ему голову на плечо, но надувной воротник не давал. На мониторе появилась маленькая белая стрелка, указывавшая путь нашего самолета на другой конец света. Что это нас понесло в такую даль, зачем мы вообще сорвались с места, что хотим в нашей жизни изменить? Что такого должно произойти на Бали, чего не произошло бы дома? Фрица спрашивать было бессмысленно – у него был готов сколь идиотский, столь и банальный ответ: там солнце светит, детка моя сладкая! – все, что я услышала бы в ответ. А я жару переношу плохо, у меня кровь холодная, он сам надо мной по этому поводу всегда подтрунивал.
Подали обед. Я решила ничего не есть, чтобы влезть в купальник, но рядом с индонезийскими эльфами с их мальчишескими фигурками худеть уже не имело никакого смысла. В итоге я проглотила все, что мне принесли, и еще закусила ванильным кремом Фрица. Тут меня разморило. Фриц заказал себе третью порцию пива, лицо его выражало полнейшее удовольствие.
– Ах, – вздохнул он, – как чудесно лететь куда-то, правда?
Я кивнула в ответ и продолжила скучать по своему надежному, спокойному местечку у стола, и о голубой елочке прямо у меня под окном, и о синицах на ее ветках.
Муж заботливо сжал мои пальцы.
Я взглянула на его худую бледную руку, что лежала на моей, и она показалась мне вдруг ужасно старой. Когда она успела постареть, почему я ничего не заметила? Эта рука вызывала отвращение и жалость одновременно. Кажется, Фриц тогда в последний раз держал меня за руку. Я только помню, что вдруг отчетливо представила себе, как мы вместе с ним тихо старимся. Уютно старимся и чуть-чуть душновато. Так что я время от времени распахиваю окна и выкрикиваю какую-нибудь глупость вроде: «Воробьев в парламент!» или «Не допускайте к власти драчунов и засранцев!». Какая чудная эта старушенция с третьего этажа, будут говорить обо мне, вечно порет всякую чушь, похоже, потихоньку выживает из ума. Хихикая, я закрою окно, а Фриц, сидя в кресле с подлокотниками, улыбнется и покачает головой, посмеиваясь надо мной, – так всегда было, всю нашу совместную жизнь. Я сварю ему томатный суп, он запачкает им рубашку. Вот так примерно все и будет.
Я закрыла глаза. Минут пять, кажется, прошло, и муж стал трясти меня за плечо:
– Мы приземляемся в Сингапуре!
Я с трудом очнулась от грез. Из иллюминатора ударил слепящий свет. Меня укачивало, тошнило, душила жара.
– Ты десять часов проспала, – упрекнул меня Фриц, – а я ни минуты не спал. Надевай ботинки.
Он вытащил из-под переднего сиденья ковбойские сапоги. Ну почему мы не можем носить кроссовки, как все нормальные люди? Фриц с превеликим трудом напялил сапоги мне на ноги, при этом ему пришлось залезть под мое кресло, и выпрямился – тяжело дыша, весь красный. Он часто ухаживал за мной, как за капризным ребенком, и мне это нравилось. Но в тот момент мне было не до телячьих нежностей. Я поднялась.
