Никакого душа. С вешалки в чулане срываю смокинг. Я не надевал его несколько месяцев, и он был весь измятый. Ну и что? Несколько секунд ушло на застегивание шелковых пуговиц трясущимися от радости руками. Что задумали эти двое? Великолепно! Сказочно! Они знали, что сегодня мой день рождения. Они даже на всякий случай уточнили это несколько дней назад. Зачем они наняли лимузин? Я набрал полный рот жидкого освежителя дыхания и, с шумом выплюнув его в раковину, выключил свет и бросился к двери. В последнюю секунду я вспомнил про ключи и прихватил их.
Перед моим обычным многоквартирным домом стоял, величественно урча, серебристый «мерседес-бенц 450». Внутри я рассмотрел шофера (уже в фуражке, весь при исполнении), подсвеченного огоньками приборной панели. Я подошел и заглянул на заднее сиденье. Они сидели там с бокалами шампанского в руках. Из серебряного ведерка на застеленном ковром полу торчала бутылка.
Окно с моей стороны с жужжанием опустилось, и из полумрака салона появилось очаровательное лицо Индии:
— Чем займемся, новорожденный? Не хочешь покататься?
— Привет! Что вы тут делаете? Что это за серебряная колесница?
— Джо Леннокс, хоть раз в своей жалкой жизни не задавай вопросов и садись в эту чертову машину! — донесся голос Пола.
Когда я забрался внутрь, Индия отодвинулась, чтобы я сел между ними. Пол протянул мне бокал охлажденного шампанского и по-дружески сжал мое колено:
— С днем рождения, Джои! У нас грандиозные планы на твой вечер!
— И еще какие! — Индия чокнулась со мной и поцеловала в щеку.
— Какого рода?
— Сиди и увидишь. Хочешь испортить сюрприз?
Индия велела шоферу ехать к первому пункту из списка. Шампанского хватило до места назначения, которым оказался Шлосс-Грайфенштайн — огромный и восхитительно хмурый замок в получасе езды от Вены. Он возвышается на вершине холма над изгибом Дуная. Там есть роскошный ресторан, где мы и отпраздновали мой день рождения. Когда праздничный ужин подошел к концу, мне действительно было трудно удержаться, чтобы не заплакать. Что за замечательные люди! За всю мою жизнь никто не устраивал мне таких сюрпризов.
— Это… Это особенный вечер для меня…
— Джои, дорогой ты наш. Знаешь, как ты нас выручил, когда мы только приехали? Ни за что на свете мы тебя не отпустим отсюда без прощального ужина!
Индия взяла меня за руку и крепко ее сжала.
— А теперь больше ни о чем не беспокойся. Мы давно собирались сделать нечто подобное. Пол придумал устроить здесь ужин, но это еще пустяки. Вот погоди, увидишь, что я…
— Помолчи, Индия, не говори ему! Мы сейчас поедем. Они уже встали, и я даже не увидел счета.
— Что происходит? Вы хотите сказать, что будет что-то еще?
— Угадал, парень. Это было лишь на первое. Пошли — тебя ждет наша серебряная пуля.
Это «еще» оказалось тремя шоколадными морожеными с фруктами и сиропом в «Макдональдсе» на Мариахиль-ферштрассе. «Мерседес» ждал на улице. Шоферу Индия тоже купила мороженое. За этим последовал долгий кофе в «Кафе Музеум» напротив Оперы, а потом апартаменты в отеле «Империал» на Рингштрассе. Если вы не были в Вене: «Империал» — это место, где останавливаются люди вроде Генри Киссинджера, когда приезжают на международную конференцию. Цены за номер — от ста сорока долларов.
Когда мы должным образом вселились (бой у входа бросил на нас гневный, оскорбленный взгляд, не увидев у нас никакого багажа) и попрыгали на каждой кровати, Пол открыл дверь и торжественно внес в мой номер игру «Монополия», купленную, по его словам, специально для этого случая. Мы закончили ночь игрой в «Монополию» на полу, поедая заказанный в номер гигантский «захерторт». В четыре часа утра Пол сказал, что утром ему идти на работу и надо бы до того хоть немного поспать.
Мы были совершенно измяты, измотаны, валились с ног от бессонной ночи, дурачеств и хохота. Когда Пол и Индия отправились спать, я стиснул их обоих со всей силы, пытаясь выразить, как много значили для меня эта ночь и их дружба.
— А какой был твой брат? Похож на тебя?
Мы с Индией сидели на скамейке в Штадтпарке, дожидаясь Пола. Листва только начинала менять свой цвет, и в воздухе стоял острый, будто подкопченный, запах настоящей осени.
— Нет, мы были на удивление разные.
— В каком смысле?
У нее на коленях лежал коричневый бумажный кулек с теплыми каштанами, и она с величайшей тщательностью очищала их от кожуры. Мне нравилось смотреть, как она делает это. Каштановый хирург.
— Он был умный, скрытный, коварный. Если бы не такой дурной характер, из него бы вышел величайший в мире дипломат.
К нам приблизился голубь и ухватил клювом сигаретный окурок у наших ног.
— А что ты почувствовал, когда он умер?
Я задумался, достаточно ли мы близки с ней, чтобы рассказать всю правду, — и вообще, хочу ли я кому-либо рассказать всю правду. Что это даст? От этого станет действительно лучше? Я буду ощущать меньшую вину, поделившись с кем-то правдой, которую таю в себе? Пристально посмотрев на Индию, я решил испытать на ней часть правды.
— Хочешь правду? Я чувствовал себя хуже, когда мою мать отправили в приют для умалишенных. Мой брат Росс был плохим, Индия. За свою жизнь он успел наделать мне много гадостей, и я чувствовал себя козлом отпущения. Иногда мне казалось, что ему все равно, есть у него брат или нет. Он был очень жесток — садист, или назови это как хочешь. Так что в самой глубине души я был рад, что теперь меня никто не будет мучить.
— Что же в этом страшного? Звучит разумно. — Она протянула мне крупный каштан.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать то, что сказала, — это звучит разумно. Джо, дети — маленькие гаденыши, что бы кто ни говорил, как там они милы и забавны. Они жадны, они думают только о себе любимых и ничего, кроме собственных желаний, не понимают. Когда умер твой брат, ты не горевал, потому что он больше не мог тебя мучить. Это все вполне разумно. В чем же проблема? Или ты был мазохистом?
— Нет, но все же это звучит ужасно, — слегка возмутился я.
— Только не пойми меня неправильно — ты и был ужасным. Все мы были ужасными, пока маленькие. Ты видел когда-нибудь, какие дети злобные по отношению Друг к другу? Настоящие чудовища! И я говорю не только о детях в песочнице, которые бьют друг дружку по голове своими грузовичками. Подростки… Если хочешь научиться подлости, попробуй поработать учителем. В мире нет существа более мелкого, злобного и эгоцентричного, чем пятнадцатилетний подросток. Нет, Джои, не надо казнить себя за это. Люди не становятся людьми лет до двадцати двух, и потом они только начинают очеловечиваться. Не смейся, я совершенно серьезно.
— Да, но мне всего двадцать пять!
— А кто сказал, что ты человек?
Она доела последний каштан и бросила в меня кожурой.
Редактор, заинтересовавшийся моей идеей о книге про войну, должен был приехать на франкфуртскую книжную ярмарку и спрашивал, не приеду ли туда и я, чтобы можно было поговорить. Я с готовностью согласился. Это давало мне хороший повод прокатиться на поезде (что я обожал), чтобы встретиться с некоторыми нью-йоркскими представителями книжного мира. Как-то мы обедали с Полом, и я обмолвился о поездке только потому, что в разговоре каким-то образом всплыла тема железнодорожных путешествий. Мы продолжили вспоминать о наших замечательных поездках на «Супер-чифе», на «Трансальпине», на «Голубом поезде» Париж — Ривьера.
Было начало октября, и Тейтов с головой поглотил месячный фестиваль приключенческого кино в городском музее Альбертины. Я знал, что в тот же вечер, когда я отправляюсь во Франкфурт, они идут на сдвоенный показ, о котором уже несколько недель говорили. «К северу через северо-запад» и «Тридцать девять ступенек» [30]. Во второй половине дня, ближе к вечеру, мы вместе попили кофе в «Ландтманне» и договорились, что увидимся сразу же, как только я вернусь. Прекрасно, значит, до встречи. Когда мы расстались, я обернулся и увидел, как они уходят. Индия что-то возбужденно говорила Полу, словно встретила его после долгой разлуки, и ей нужно сообщить ему много новостей. Я улыбнулся и подумал, как быстро расцвели наши отношения, и улыбнулся еще шире, подумав, как прекрасно будет по возвращении увидеть и Вену, и их.
Я никогда не чувствовал себя в одиночестве ни в аэропорту, ни на вокзале. Звуки и запахи путешествующих, пыль, огромные металлические поверхности; спешащие туда-сюда люди, прибытия, отправления и ожидания, текущие в их жилах вместо крови. Отправляясь куда-либо, я всегда стараюсь прибыть на вокзал хотя бы за час до отправления, чтобы посидеть где-нибудь, наслаждаясь этой суетой. Конечно, вы всегда можете пойти на вокзал, сесть там где-нибудь и наслаждаться, но лучше, если вы сами уезжаете куда-то или встречаете кого-то.
