Чтобы не расстраивать Мими, я не говорил ей, что часто вижусь с матерью. Она любила меня материнской любовью и испытывала материнский страх меня потерять. Но долго прятаться не получилось. Мы же ходили по всему городу. И тетушка узнала правду. Сестры крупно повздорили. Мими обвинила мою мать в том, что из-за нее пошла насмарку вся проделанная ею работа по моему воспитанию. Сначала она самоустранилась, и вот вам, пожалуйста, снова возникла, чтобы оказывать на меня дурное влияние. У меня тогда как раз был кризис переходного возраста с присущими ему всплесками несправедливого гнева, а потому я действительно с трудом выносил Мими. Мне опротивела загнанная в узкие рамки жизнь. Мать стала для меня глотком свежего воздуха. После их ссоры я решил, что перееду к матери. Верну себе законное место на семейных фото. Но продлилось все это недолго. Дайкинсу мое вторжение совсем не понравилось. Он не возражал, чтобы его жена виделась с сыном, но не желал терпеть его возле себя сутки напролет. Я довольно быстро просек, что из моей затеи ничего не выйдет. Я имею в виду, что до разборки у нас не дошло. Я ушел до того, как ситуация обострилась. Меня столько раз бросали, что у меня выработалось особое чутье: я обрел способность понимать, что пора убираться, до того, как мне укажут на дверь.
Все эти дни я никак не общался с Мими. Представляю, каково ей было — вдруг остаться одной. Вернулся я вечером, вошел в дом, стараясь не шуметь. В гостиной никого не было. Наверное, она сидела у себя в спальне. Я немного постоял перед дверью, размышляя, постучать или не надо. Но что я мог ей сказать? И я пошел спать. В моей комнате царил идеальный порядок. Постель была застлана чистым бельем. Здесь всегда было как-то холодновато, но в тот момент этот холод растрогал меня до глубины души. Это был холод, который всю жизнь любил меня больше всех на свете. Я без сил рухнул на кровать и заснул. Наутро я встал, слегка побаиваясь предстоящей разборки с Мими, но оказалось, что она уже ушла. На кухонном столе меня ждал завтрак из моих любимых блюд. При виде этого стола, сервированного с такой невероятной деликатностью, на глаза у меня навернулись слезы.
После этого случая я старался максимально щадить ее чувства, но это у меня плохо получалось. Она уже поняла, что к учебе я равнодушен. Меня интересовала только музыка. И с матерью я продолжал часто видеться. Мы играли дуэтом. Слушали пластинки на ее большом патефоне. Жизнь в ней била через край, она вечно что-то выдумывала. Помню, однажды нарисовала на стене ванной огромную желтую бабочку. И приписала внизу: «Если хочешь, чтобы твои зубы были такого же цвета, как крылья бабочки, нет ничего проще: просто перестань их чистить». Время с ней пролетало незаметно. Но вот наступал миг прощания, и я воспринимал его как ожог. Миг расставания. И тут меня словно шарахало мордой об стол, потому что я вспоминал: она же меня бросила. Моя любовь превращалась в кошмарную боль. Я чувствовал растерянность, не знал, что думать, не хотел ее больше видеть, ведь она причинила мне слишком много мук, а потом я по ней тосковал, как не тосковал никогда и ни по кому другому, и мечтал поскорее увидеться с ней снова. Мое сердце без устали выплясывало этот танец. В сущности, мы с ней были очень похожи, почти одинаковые. Она была в семье паршивой овцой; читая в моем школьном дневнике замечания типа: «Прогулял урок», она почти гордилась мной. И постоянно давала мне понять, что ценит меня очень высоко. Внушала, что жизнь — вовсе не там, где остальные хотели бы ее видеть. Надо идти своей дорогой и не экономить на возможных страданиях. Именно она подтолкнула меня на создание первой группы.
Думаю, она хотела через меня пережить все то, что упустила сама. Она так мечтала петь, выступать на сцене. И в самом деле выступала, но совсем недолго. Почему — не знаю. Ей так упорно твердили, что она все делает неправильно, что в какой-то момент она решила стать домохозяйкой и этим ограничиться. Мечта о славе и богемной жизни сдулась под влиянием реальности. Зато она поддерживала меня. Я объяснил нескольким приятелям, что мы прославимся и разбогатеем, что все девчонки будут от нас тащиться, и все тут же записались в группу. Я назвал ее The Quarrymen — по названию нашей школы. Так началась история «Битлз». Можно еще добавить, что началась она в сортире. По-моему, раньше я об этом не упоминал, но сообщение о рождении группы я сделал именно в школьном сортире.
Мы приступили к репетициям. Поначалу все это выглядело довольно жалко. Неумелые ребята, набранные мной, мало способствовали будущему успеху. Зато настроены все были очень решительно, а главное, я сам верил в свою затею. Верил как никогда и ни во что. Я весь состоял из этой веры. И чувствовал себя защищенным. Довольно быстро я понял, что группа — это как панцирь. Жизнь в группе избавляет от одиночества, от необходимости решать все проблемы самому. Это наполняло меня огромной силой. Да что теперь могло со мной случиться? Именно это осознание собственной силы и сделало из меня лидера. Я изменился, и люди стали смотреть на меня иначе. В том числе девушки. Странное это было ощущение. Они прямо кругами вокруг меня ходили. Помню одну из них, она таскалась за мной повсюду. Кажется, я переспал с ней раз или два. В ту пору я любил затаскивать девчонок в кусты. Для меня это была своего рода… неопалимая купина. Но главное, я не желал ни к кому привязываться. Как-то раз к матери в дверь позвонила одна рыженькая. И пришлось мне просить сестер что-нибудь ей соврать, чтобы она ушла. Сегодня, вспоминая то время, я понимаю, что эта девушка была первой из моих группиз.
На протяжении многих месяцев мы исполняли хиты последних лет. Никак не могли сладить с аккордами и в точности разобрать слова. Выпутывались как могли. Но нам было плевать на точность. Для нас значение имела только энергетика. Мы играли в каких-то занюханных барах, где нас соглашались слушать, пока мы не получили приглашение выступить на празднике церкви Святого Петра в Вултоне. Мы страшно обрадовались, потому что знали — народу там будет тьма. Это было 16 июля 1957 года. Вряд ли я забуду эту дату. Мне про нее в последние годы все уши прожужжали. Программу устроители праздника придумали какую-то совсем уж несусветную. Если я ничего не путаю, гвоздем у них был номер с дрессировкой полицейских собак. А может, парад финских мажореток, не помню. Помню только, что я дико волновался, — слушать нас впервые пришла Мими. Мать тоже присутствовала, как и на каждом нашем концерте. Я надулся пива, и от жары меня совершенно развезло. Но стоило мне выйти на сцену, как я забыл про тошноту. На сцене я словно переселялся в новое тело.
В тот день я был властелином мира. Я делал то, что люблю, все на меня смотрели, девчонки верещали, я пил и плевался, я собирался растормошить этот вонючий городишко Ливерпуль. Мы отыграли и собрались вместе. Ко мне подошел мой дружок Айвен. С ним был еще один парень. Такой красавчик, мальчик-паинька. Я внимательно смотрел на них. Айвен сказал: «Вот, познакомься. Его зовут Пол». И этот самый Пол протянул мне руку и произнес: «Пол Маккартни». Вот так. Так в мою жизнь вошел Пол. Так судьба явила мне свою благосклонность. Сумел бы я взлететь так высоко, если бы не Пол? Не знаю. А уж в тот момент я точно ни о чем таком даже не догадывался. Видели бы вы его тогда — комарик-девственник, да и только. Поди догадайся.
Пол ко мне заходит, когда бывает в Нью-Йорке. Странно, что мы опять общаемся. Я долго считал, что нам уже не подняться над взаимной ненавистью. Я говорил про него ужасные вещи, я даже пел их. Ну и что? Может, это тоже была часть мифа? Резкость нашего разрыва повторяет шаблон нашего успеха. Разрыв планетарного масштаба. Именно так: у нас завязался любовный роман с целым миром. А это серьезно осложняет дело. Особенно если знаешь, что в отношениях и двух-то человек уже набирается куча дерьма.
Когда я встретил Йоко и группа распалась, кем я был? Парнем, который влюбился и бросил своих дружков. Абсолютно типичный случай. Если отвлечься от того, что упомянутые дружки были величайшими в мире знаменитостями. Потому эта история и приобрела такой сумасшедший размах. Я не сомневался, что разрыв окончательный, что это навсегда. Я считал Пола сволочью, карьеристом и расчетливым гадом, ну и много кем еще. Но с годами в моем сознании постепенно снова всплыло все самое лучшее, что в нем есть. Не могу сказать, что мы возобновили отношения, но мы шагаем по пепелищу, не обжигаясь, а это уже кое-что. Не в первый раз юношеская дружба испаряется, стоит друзьям повзрослеть. Проявляются различия в характерах, да и люди меняются. Как раз это с нами и произошло. Мы дожили до взрослого возраста и пошли каждый своим путем. Хотя никто не желает давать нам на это право. Но мы все равно едины, что бы ни случилось. Если люди вспоминают о нем, то тут же вспоминают и обо мне. Так сложилось. Мы в одной лодке, а лодочка у нас из тех, что почти не поддаются управлению. Можно сколько угодно ее крушить и гнать прямо на айсберг, ни фига с ней не делается — она непотопляема, как миф.
