— Она так и не пришла, — говорила Глайнис. — А заведующая меня еще отчитала за то, что я отложила блузку, залог‑то она не оставила. Больше я так делать не буду. В следующий раз скажу: «Простите, мадам, по это против правил, а если я буду нарушать правила, то потеряю работу».
Он внутренне улыбнулся: какая же она бесхитростная и прямая!
— Ты передачу слушала?
— Конечно, отец же сказал.
— Да, но мне интересно узнать твое мнение.
— По — моему, замечательно. Только очень грустно. Ты знаешь, мне даже как‑то неловко тебе сказать, а то подумаешь, я глупая, но я поплакала.
— Я совсем не считаю, что ты глупая. Наоборот, я рад, что рассказ тебя растрогал, я хотел этого.
— А когда назвали твое имя, я даже испытала чувство гордости. А ты?
— Нет, не гордость, конечно, но знаешь, как‑то похолодело на сердце.
На гладь пруда светила луна. Из воды торчала ветка, похожая на гигантскую лапу какого‑то неведомого чудовища. На берегу валялась бутыль из‑под бензина и красная канистра. Высокие кусты боярышника укрывали ложбины. Уилф и Глайнис были одни.
Как‑то летом на этом месте, почувствовав ее холодные, плотно сжатые губы и злясь на себя за неспособность пробудить в ней желание, он прижал ее к себе, и она стала сопротивляться, отворачивая раскрасневшееся лицо. Он спросил, может, она обиделась, она сказала, нет, она знает, что у мужчин все это по — другому.
— Я не хочу, чтоб ты меня лишь терпела, Глайнис, — сказал он. — Когда выйдешь замуж, будешь терпеть своего мужа, но меня подобное не устраивает.
— А разве все живут не так? По — моему, так поступают все приличные жены.
Он ничего не ответил. Немного спустя она сказала:
— Правда, не все девушки думают, как я. Так что если тебе это нужно, ты можешь устроиться.
Через несколько дней он последовал ее совету. Он возвращался последним автобусом из Калдерфорда, там он выпил с одним приятелем. В автобусе ехали две местные девушки. В последнее время одна из них всякий раз, когда они случайно встречались на улице, кидала на него быстрый и смелый взгляд. Ее дерзкая красота дразнила его, пиво заглушило всякие сомнения, и он без труда завязал с ней шутливый разговор. На шоссе они вышли из автобуса, по темной аллее пошли к поселку, и тут Джоун (правда, он не был уверен, что ее зовут Джоун, ну да какая разница) как‑то оказалась рядом. Скоро они уже шагали обнявшись.
На окраине поселка вторая девушка повернулась к ним и, весело бросив: «Ну, до завтра, не гуляй всю ночь» пошла своей дорогой.
— Тебе пора домой? — спросил Уилф.
— Ну, если еще погулять, то и не пора.
— А хочешь погулять?
— Не знаю даже.
— А все‑таки?
— А куда пойдем?
— Ну, можем поехать на Золотой пляж, а хочешь — Пальмовые рощи или Сады под крышей? Куда пожелаете.
Она засмеялась.
— Хорошо. Поедем на твоем «роллс — ройсе»?
— Нет, не получится. Сегодня мой шофер взял выходной, отогнал «роллс — ройс» в гараж.
— Ну тогда, может, лучше пройтись?
Немного спустя, когда его руки лежали под блузкой на ее прекрасной груди и он чувствовал на щеке горячее прерывистое дыханье, она спросила:
— А что, Глайнис Уордл не может так, а?
— Давай сейчас о ней не будем, ладно? — ответил он и закрыл ей рот поцелуем…
— Не нравится мне это место, — проговорила Глайнис, когда они обогнули пруд и снова подошли к тому месту, где тропинка шла вверх. — Летом здесь и то неприятно, а зимой так вообще мурашки по коже бегают. Знаешь, здесь однажды женщина утопилась?
Она вздрогнула и взяла его под руку. Уилф был совершенно спокоен, ее неожиданный порыв и в особенности его причины просто забавляли.
— Ну а если я тебе скажу, что вон там за деревом прячется Дракула, ты меня, может, и обнимешь?
— Да ну тебя, перестань, — сказала она, слегка отталкивая его. — Не пугай меня.
— Я тебя не пугаю. Я просто думаю, авось страх на тебя подействует.
— Как это?
Ты испугаешься и от страха меня обнимешь.
— У тебя все мысли в одном направлении.
Стали подниматься по склону. Уилф поднялся первым и подал ей руку. Потом взял ее за плечи и внимательно поглядел в глаза.
— Когда‑нибудь ты выйдешь замуж, будешь верной женой, родишь детей, и мне очень хочется, чтоб твой муж объяснил тебе, что такое любовь. Не привязанность, не забота, верность и поддержка в радости и печали — этому тебя учить не надо, но естественное и простое желание двоих остаться вдвоем и забыть обо всем на свете.
Она отвернулась.
— Мне не нравится, как ты говоришь.
— Ты милая и очень хорошая девушка, Глайнис, и я желаю тебе счастья. Я понимаю, что, даже если ты никогда не поймешь то, о чем я сейчас сказал, все равно будешь счастлива, потому что в тебе есть эта способность — быть счастливой.
— Ты говоришь так, будто прощаешься со мной.
— Я подал заявление об уходе. Я уезжаю.
— Это связано с тем, что ты пишешь?
— Понимаешь, я знаю одно — что я занимаюсь писаниной не зря. Какой‑то талант у меня есть. Наверно, у каждой творческой личности наступает момент, когда начинаешь в себя верить, а без этого работать нельзя. Я это на себе понял. Знаю, рано или поздно добьюсь своего. У меня будет имя, пусть небольшое, но имя. Я не хвалюсь, я знаю, что Диккенс, Достоевский или Хемингуэй из меня не выйдет. Но наступит день, и в разговоре о современной литературе упомянут и мое имя. Хотя бы ради дурного примера, — усмехнувшись, добавил он.
— И для этого тебе надо уехать?
— По крайней мере, на какое‑то время. Чтоб писать, мне нужно почувствовать себя свободным от семьи, друзей, вот этой обстановки. Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю. А для этого мне сначала нужно отдалиться от нее.
— И куда ты поедешь? В Лондон?
— Нет, если я поеду в Лондон, так только после того, как приобрету имя. Чтобы меня там ждали, чтобы уже знали мои книги… Не знаю даже, куда поеду. Куда‑нибудь, где меня никто не будет знать, но не очень далеко.
— А как же ты будешь жить? Надо ж чем‑то питаться. И работать.
— Ну и что ж, буду работать. Но, конечно, не на такой работе, где надо вовсю стараться. «Идеальное место для молодого человека со способностями и здоровым честолюбием». Вот такая работа мне как раз не нужна.
Она пошла рядом с ним, спокойная и серьезная, плотно сжав руки в перчатках.
— Я хочу тебе кое‑что сказать, — проговорила она.
— Давай.
Казалось, она была в нерешительности.
— Ты, может, подумал, — сказала она наконец, — что раз мне не нравится… целоваться, ну и в общем все это, значит, и ты мне не нравишься.
— Давай дальше.
— Когда ты сегодня вдруг пришел и сказал, что надо пройтись и поговорить, я поняла, что ты хочешь сказать что‑то особенное. Я поняла это по тебе.
Уилф попытался прервать ее.
— Нет, нет. Раз уж начала, закончу. Я не знала, что ты хочешь сказать, но, мне казалось, догадываюсь. И если б это было то, что я… я бы сказала «да».
Не зная, что ответить, он взял ее за руку.
— Глайнис. Дорогая.
Перед входом в дом он обнял ее, осторожно притянул к себе и слегка прижался к холодной щеке.
— А что, если б я сейчас сказал тебе, что переменил свое решение и остаюсь?
— Я сказала бы нет, потому что ты того не хочешь и потом будешь всю жизнь жалеть.
Неожиданно она поцеловала его быстро и легко в губы и высвободилась.
— Напиши, как ты там устроился, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Да, конечно. Будь счастлива.
5
В поезде, в купе второго класса, девушка убрала в сторону журналы. В том возбужденном состоянии, в котором она находилась в последнее время, состоянии, достигшем своей крайней точки, когда она после мучительной нерешительности уже решила было остаться в Лондоне, а потом в последнюю минуту бросилась к поезду, в этом состоянии тривиальность и надуманные сюжеты чтива раздражали ее, а счастливые концовки звучали как насмешка над ее собственной судьбой.
Она уже попила чаю, и теперь ничего не оставалось делать, как только глядеть на унылый пейзаж шахтерского Йоркшира: бугристые поля с жухлой травой, огромные терриконы, высокие надшахтные постройки, скучные, безликие поселки, застроенные одинаковыми рядами домиков из темно — красного кирпича и унылыми серыми муниципальными домами. Делать нечего. Можно только смотреть, ничего не видя, и думать.
Она в поезде уже почти три с половиной часа, сейчас ровно полшестого. Обычно в это время она собиралась домой: закрывала машинку, говорила «пока» тем приятельницам, кому идти в другом направлении, потом шла в густой толпе вниз по Кингсвей, казалось, здесь собралось все человечество, спускалась в метро и ехала домой. Так было вчера, и она знала, что после решения, которое она заставила себя принять, это было в последний раз. Рвать нужно только так: решительно и быстро. Можно бы, конечно, подать заявление об уходе в надежде, что хватит воли продержаться нужный период. Но подавать заявление значит отвечать на вопросы о своих планах, а в Лондоне не уберечься от встреч с Флойдом. Поэтому по пути на вокзал она опустила письмо начальнику, что ее срочно вызвали из Лондона, поскольку тяжело заболела тетя. Это объяснит неожиданный отъезд, а если позже послать еще одно письмо, что обстоятельства мешают ей вернуться, то тем самым поставишь точку. Понимая, что не сможет разыграть неожиданный отъезд, она просто ушла с работы, бросив обычное «пока». Конечно, хорошо было бы спокойно попрощаться на работе с двумя — тремя девушками, но в общем по — настоящему она ни с кем не дружила. А Ивлин, своей единственной лондонской подруге, она сегодня же напишет, попробует все объяснить и, главное, уговорит никоим образом не навести Флойда на след.
