— Ну, парень, это же не страшно, среди поселенцев тоже некоторые работают полицейскими, — тихо произнес один из мужчин.
— Дело обстояло гораздо хуже. Я не видел никаких препятствий к тому, чтобы выгнать вас из той синагоги.
— Пойдем, сынок, — произнес Моше и потянул Илана за руку к выходу.
Женя встала в дверях.
— Что вы делаете? Вы не понимаете, что от вас зависит судьба этого форпоста? Вы останетесь здесь. И мы тоже. Нас с вами уже приняли, вы понимаете? Или нас приняли, или это поселение исчезнет, так же как и другие. Мы сейчас же, немедленно переизберем эту комиссию…
Моше чуть отступил, но упрямо произнес:
— Отойдите, пожалуйста, от двери. Пустите нас.
Тогда Йони встал рядом с матерью и сказал, обращаясь к Илану и Моше:
— Если вы не сможете сейчас, прямо сейчас их простить, мы проиграем.
И эта незатейливая мальчишеская формулировка возымела свое действие. Илан поднял глаза и поискал взглядом председательницу приемной комиссии. И спросил ее:
— Извините, а кто наделил вас вашими полномочиями?
Солнце садилось. Пока шла дневная молитва в синагоге поселения, бульдозер стоял неподвижно в стороне, и всадники толпились возле него. Казалось, время замерло, и мир повис в неустойчивом равновесии, а точнее, где-то в небесах все еще выравниваются некие весы, и не могут выравняться, и непонятно пока, какая же чаша чуть-чуть перевесит.
Илан участвовал в молитве. Он ничего не читал, но в нужных местах произносил «амен». А вот его отец раскрыл взятый с полки сидур и на глазах у своих удивленных сыновей полностью слился с группой молящихся, ничем из нее не выделяясь.
Потом в синагоге начался урок. Илан не стал слушать. Вместо этого он пошел искать знакомых. А знакомые в этом месте у него могли быть только среди всадников, пришедших разрушить этот мир.
Когда он подошел к их группе, многие из них спешились. В тот момент, когда он начал с ними разговаривать, слезли с лошадей уже почти все. А когда он двинулся обратно по направлению к синагоге, за ним потянулась не очень густая, но все же достаточно длинная шеренга.
Люди, сошедшие с лошадей на землю, вошли в синагогу нестройной толпой. Находящиеся внутри подвинулись, и они заняли место на скамьях. Когда подошло время вечерней молитвы, полки с молитвенниками почти опустели, поскольку все книги оказались затребованными.
— Мало у нас здесь сефардских молитвенников, недосмотр! – тихо произнес габай, обращаясь к кантору.
— Исправим, — так же тихо ответил тот, и молитва началась.
Чуть позже, выйдя наружу, Йони увидел, что полицейские поставили большую палатку и, очевидно, устраивались в ней на ночлег. Это сильно выходило за рамки всех известных ему до сих пор сценариев.
Бульдозер стоял на своем месте без движения. Он, к сожалению, никуда не делся, иначе можно было бы вообще Бог знает что решить… «Можно было бы решить, что мы окончательно победили», — подумал он.
И тут он увидел свою маму.
Она была запыхавшаяся, щеки ее горели. Она только что развила бурную деятельность и не собиралась останавливаться.
Женя бежала к палатке полицейских. Круто затормозив возле нее, она крикнула, насколько хватило легких:
— Мы начинаем заседание новой приемной комиссии! Все, кто хочет жить в этом поселении – запишитесь, пожалуйста, в список, и становитесь в очередь…
В палатке возникло шевеление, но наружу никто не вышел.
— В очередь, чтобы получить номерок для жеребьевки, для розыгрыша участков для застройки! – закончила она.
Тишина стояла всего две минуты. Затем в дверях палатки возник силуэт.
— Простите, у вас есть лист бумаги и ручка? – осведомились у нее.
— Я сама, сама вас запишу! – засуетилась Женя, вдруг оказавшаяся посреди небольшой толпы людей в форме. – Вы не волнуйтесь, хватит всем, в самом крайнем случае вид из окон будет похуже, чем у соседей…
На следующий день, когда на осажденном самарийском форпосте как раз заканчивалась утренняя молитва, синагогу огласил радостый мальчишеский крик:
— Ребе!
Пятнадцать мальчиков бросились к человеку, стоявшему в углу помещения. Еще минуту назад его там не было, но его воспитанников это ничуть не удивило. Они радостно столпились вокруг него.
— Привет, привет, беглецы. Я, вообще-то, прибыл за вами. Не собираетесь ли вы возвращаться в школу?
В ответ ему загудел хор голосов:
— Ой, а можно еще немножко?
— Здесь так интересно…
— Нам здесь очень нравится!
— Ну, хоть полчасика!
— А вдруг мы здесь понадобимся!
Последнюю реплику бросил Ицик.
Ребе улыбнулся и предложил:
— Ну, хорошо, тогда пойдемте, осмотримся тут.
И веселая мальчишеская толпа повела своего ребе инспектировать уже немного освоенное ими поле битвы.
Ребе спокойно оглядел постоянные и временные строения, скользнул взглядом по палатке полицейских и долго, прищурясь, всматривался в мирно дремавший рядом бульдозер.
После этого он оглядел свою паству и предложил:
— Хорошо, давайте я дам вам урок прямо здесь.
И ребе, сопровождаемый юными учениками, начал подниматься на самую вершину холма. Там он устроился на небольшом камне, а дети расселись вокруг.
Все были заняты. Женя носилась по территории в сопровождении таких же энергичных женщин и нескольких мужчин, сверяла какие-то ориентиры на местности с изображением на карте, которую держала в руках. Спорила, что-то доказывала: «Здесь полно места, неужели вы не видите? Только на этой горке можно поселить две сотни семей! А уж вон на тоооой!… – и она указывала рукой на соседний холм, и опять сверялась с картами и планами.
Семейство Коэн отдыхало возле одолженной им палатки. Они достали примус и чувствовали себя уже вполне комфортно.
— Папа, пойдем еще раз взглянем на наш участок. У меня есть кое-какие идеи по поводу планировки дома, — предложил Илан. Он все утро крутился на доставшихся им по жребию полутора дунамах каменистой почвы и без конца таскал туда брата и отца.
Моше Коэн был счастлив. Ему казалось, будто бы только сейчас, в это утро, закончился его долгий путь через несколько границ в Святую Землю – путь, к сожалению, растянувшийся на десятки лет.
Йони, сидевший на крыше одного из домов и исполнявший в это утро добровольно взятые им на себя обязанности дозорного («должен хоть кто-то из собравшихся здесь счастливчиков смотреть по сторонам» — так он это объяснил), первым заметил непорядок. На холм поднимался автобус. Когда он остановился на въезде в поселение, из него начали один за другим выпрыгивать полицейские.
— Ну, все, — пробормотал Йони и громко закричал, так, чтобы услышали все защитники форпоста: — Полиция! Они прислали подкрепление!
Илан Коэн направился к вновь прибывшим. За ним устремились поселенцы и «местные» полицейские. Ребе, до того спокойно сидевший на камне, поднялся на ноги, но остался стоять на месте. Его команда выстроилась справа и слева от него.
Из образовавшейся толпы неслись крики. Внимание Йони, сидевшего на крыше, было приковано к происходящему возле автобуса. Но вдруг он уловил какое-то движение чуть в стороне, повернулся и тут же громко завопил:
— Он двигается! Осторожно! Бульдозер!!!
Бульдозер завелся и тронулся с места. На водительском сидении обнаружился некто, одетый в полицейскую форму, со зловещим лицом и загорелой кожей.
Механический монстр, подняв ковш, медленно направился в сторону синагоги.
Ребе по-прежнему стоял неподвижно. Но тут заволновалась его свита:
— Ребе, что нам делать?
— Ребе, что сейчас читать?
— Ребе, как им помочь?
Ребе поднял руки, как бы покрывая невидимыми крыльями сразу всех своих учеников. Все пятнадцать повернулись к нему и напряженно ловили каждое его слово. Он негромко дал им указания, и их совместная работа продолжилась.
Бульдозер неотвратимо двигался по направлению к синагоге.
— Ребе, ничего не помогает. У нас ничего не получается, — в отчаянии констатировал Ицик.
— Да, пожалуй, это не наш случай. Боюсь, что и не получится, мальчики.
— Почему? Ребе, почему?
Дети почти плакали. Они впервые узнали, что существует нечто, неподвластное умениям их ребе.
— Я не вижу ни одной искры в его сердце, за которую я мог бы уцепится, — произнес их учитель, напряженно глядя на водителя взбесившегося бульдозера.
— И что же? Мы ничего не можем сделать?
— В данном случае это, к сожалению, не в нашей власти. Мы можем помочь раскаяться любому сердцу, которое ждет нашей помощи и плачет, даже если этот плач совсем не слышен. Но я же вас учил, что души у людей бывают разные.
— У этого полицейского такая душа, с которой ничего нельзя сделать?
