Сергей Стешец - Кроме тебя одного

Мимо Кешки, взявшись за руки, прошла молодая пара. Худенькая черноволосая девушка посмотрела на измятого, похмельного бича с испугом, ее спутник, розовощекий блондин — с презрением. Кешка не рассерчал, не обиделся даже на юношу; он лишь подумал, постучав ладонью по лбу, отгоняя боль к затылку: «А как посмотрел бы он, Гена Мануйлов, если бы лет восемь назад проходил бы под ручку с Верой мимо такого бича? Неужто с меньшим презрением?»

И представил эту картину: он с Верочкой проходит мимо бича, ну, скажем, мимо Митяя или Булата Длинного, и засмеялся, перебивая смех кашлем и иканьем. Он смеялся не оттого, что ему было смешно, — разыгрались нервы. Он вскоре проглотил смех и всхлипнул, словно собирался заплакать. Подлетел со стороны степи ветер, лизнул его в лицо, будто собака, пожалевшая хозяина. Кешка оперся руками о колени, пытаясь подняться, и ему показалось, что его грязные руки с обкусанными ногтями покрываются густой рыжей шерстью. Он испуганно сбросил руки, вскочил.

«Вот так, наверное, сходят с ума», — подумал он.

Кешка спустился с лестницы, пошел к колонке. Как долго ни держал он голову под ледяной струёй воды — большого облегчения это не принесло. «Отчего заболел — тем и лечиться должен», — повторил он уже давно усвоенную истину и стал вычесывать обломком расчески соломинки и сухие травинки из волос, потом снял с себя рубашку, выбил ее о ствол тополя. Он знал, для чего это делает: сейчас пойдет на перрон, подойдет к Арнольду (он был уверен, что пел Раткевич), может быть, у него найдется сто граммов вина или водки для старого друга. Кешка усмехнулся про себя: уж кем-кем, а другом он Арнольду не был.

Арнольд, а он, верно, приехал в шабашку — иначе ему в этих степях нечего делать, — мог в любую минуту исчезнуть с перрона. Он ждет, видимо, попутного транспорта до какого-нибудь совхоза, может быть, до Кендыктов, где они шабашничали четыре года назад. Раткевич и его бригада могли уже уехать, потому что не слышно было бренчания гитары и его голоса, а вместе с Арнольдом исчезнет надежда и на раннюю опохмелку. Но Кешка не спешил, он будто нарочно истязал свою плоть, истерзанную похмельной болезнью, — сел на лавочку, с трудом раскурил влажный, подобранный у колонки бычок. Он уверен был, что придет на перрон, но оттягивал эту минуту — ему было страшно, он боялся Арнольда — об их приятельских взаимоотношениях напоминал выбитый бригадиром зуб.

Кешка сам искал шабашку на это лето, и вот сейчас, когда случай подвернулся попасть в нее, он не горит желанием, потому что и за четыре года не стерлись в его памяти те унижения, побои и каторжное вкалывание ради двух сотен в месяц и штуки бормотухи ежевечерне. Лучше он пойдет к армянам или ингушам, лучше он лето прогорбатится на луковых плантациях у корейцев но только не с Арнольдом.

«А что, меня на аркане к нему тянут? Откажусь — и всех делов, бляха-муха!»

Кешка сосал бычок, пока не обжег губы. От курения ему сделалось совсем дурно — затошнило, закружилась голова, и, когда он поднялся с лавочки, его повело в сторону.

«Будь проклята эта дурацкая жизнь! Или повеситься, или жить по-человечески!» — промелькнула в его голове мысль, которую Кешка принял за свою. Не из-за угла ли станционного склада, мимо которого он проходил, кто-то шепнул ему эти слова?

«Похмелиться? Найти бухло, если даже придется ползти за ним по-пластунски до Киймы!» — эта мысль, похоже, принадлежала ему.

Он почему-то подумал, что до Киймы 42 километра — марафонская дистанция, и ему, пожалуй, не доползти и за трое суток. Лезут же черт знает какие мысли с похмелья!

«Уехал Арнольд или еще на перроне?» — только об этом теперь мог думать Кешка, увеличивая ширину шага.

Нет, Арнольд еще здесь! И что с того, если Кешка ненавидел его всем нутром, всей плотью своей?! Пусть черт, дьявол, шайтан или еще какая-нибудь гадость — перед кем угодно молился бы он на коленях, чтобы дал опохмелиться. И не только молился бы — пятки лизал бы, скулил собачонкой, ластился котиком.

— Кешка! Жив бичуга! — Арнольд с размаху приложился огромной пятерней к плечу Кешки, который от такого проявления нежных чувств присел и охнул. Раткевич будто бы обрадовался появлению старого знакомого, во всяком случае маленькие стального цвета глазки его слегка потеплели. Розовощекий, курносый толстячок Арнольд производил впечатление добряка, но Кешка знал истинную цену его доброжелательности.

— Поворотись-ко, сынку! — захохотал Арнольд, не без интереса рассматривая бича. — Так ты, значит, здесь, в Жаксах? Женился? Нет?

Кешка страдальчески сморщился — не этого вопроса он ждал от Раткевича. А тот, поглаживая аккуратную свою бородку, начал строить предположения.

— На женатика ты не похож — приятной бабой не пахнешь. Да и видок! Видок у тебя, Кешка, совсем неважнецкий! Не заболел ли ты часом?

Кешка мудро молчал, разглядывая приехавших с Арнольдом. Вот этого — круглолицего, веснушчатого крепыша в штормовке он знает. Борька Ефименко — правая рука Раткевича, которого бригадир в прошлой шабашке ставил старшим над бичами. Знаком Кешке и высокий, худой. Имя его он запамятовал, а фамилия при его почти двухметровом росте запоминающаяся — Короткий. Еще один компаньон Арнольда — маленький, щупленький очкарик. Это из новеньких, таких хлюпиков в прежней Арнольдовой шабашке не было. Поредели ряды «войска» Раткевича — в прошлый раз их шестеро приезжало.

Наконец Арнольд понял, что Кешка сегодня пока не расположен к светским беседам, и задал интересующий его вопрос:

— Полечиться не желаете, сэр?

Кешка разволновался, облизнул сухие губы.

— Не мешало бы…

Арнольд переглянулся с шабашниками, расхохотался.

— Похмелю тебя, Кешка! Однако при условии.

— Каком? — нетерпеливо спросил бич.

— Идешь ко мне в шабашку и приводишь пяток бичей.

Кешка нерешительно переступил с ноги на ногу.

— У меня другие планы, Арнольд.

— Планы у бича? Оригинально! — веселился от хорошего настроения Раткевич. — Серега, вытащи-ка из рюкзака пузырек портвейну!

Очкарик передал бригадиру «бомбу» бормотухи, от одного вида которой у Кешки заурчало в желудке.

— Утолим жажду, други мои! — ехидно сказал Арнольд. Он открыл бутылку, сделал несколько глотков, пустил по кругу. Очкарик отказался, а Ефименко с Коротким приложились. Кешка протянул руку за бутылкой, но Раткевич перехватил вино.

— Ну… Жду вашего решения, сэр!

Раткевич поболтал перед носом Кешки искрящейся на солнце жидкостью.

Кешка почти с ненавистью взглянул на него. Старые Арнольдовы штучки: унизить, затоптать, а потом великодушно бросить подачку. Больше всего Кешке хотелось сейчас сказать Арнольду: «Подавись ты своим пойлом!» — и, насвистывая, независимо уйти с перрона. Но бутылка в руках бригадира гипнотизировала его. Он уговаривал себя: да плюнь ты, пусть выкаблучивается! Пообещай, глотни бормотухи и смойся. Ради опохмелиться и честного человека обмануть не грех, а Арнольда — бог велел. С другой стороны — почему в шабашку к Раткевичу не пойти? Чем она хуже пахоты у армян или ингушей? Тем, что в закавказских и кавказских бригадах бичи получают подзатыльники, а в Арнольдовой — зуботычины? Зато Раткевич платит щедрее. Корейцы тоже не любят зарплатой делиться. Нет, двести колов в месяц и бутылка вина к ужину стоили одного-двух выбитых зубов.

— Ладно, — выдохнул Кешка.

— Что «ладно»?

— Согласен.

— Глотай и пойдешь с Борькой за бичами. — Раткевич бросил Кешке бутылку.

Кешка ловко перехватил ее, не пролив ни капли. Отвернувшись от шабашников, словно стеснялся их, он вылил не менее пол-литра вина в рот. Бормотуха прошла через горло, как через воронку — ни разу даже не вздрогнул кадык.

— Упало! — засмеялся Арнольд. Заулыбались и Борька с Коротким. И лишь очкарик брезгливо отвернулся от Кешки.

«Пижон!» — про себя обругал Кешка очкарика.

Бригадир, удостоверившись, что в бутылке не осталось ни капли, зашвырнул посудину в кусты.

— Топайте, Боря! Автобус в восемь ноль-ноль. Только придурка того, Булата, не берите!

— Без Булата нас всего трое бичей в Жаксах осталось, — ответил Кешка.

— Да… — ухмыльнулся Арнольд. — Вымирает ваш благородный род!

— Возьмем Булата. Я из него если не человека, то окончательного придурка сделаю! — посоветовал Ефименко.

— На безрыбье — и рак рыба, — равнодушно согласился бригадир.

Кешка почти точно знал адреса жаксынских бичей, Митяй обычно ночевал в заброшенном общежитии ПМК. Там же, если не ссорился с Митяем, должен быть и Ваня. Найти Булата еще проще: он далеко от кафе не отходил и ночевал в вагончике, служившем когда-то стрелковым тиром.