Как бы там ни было, она понравилась Маринюку, и он ухаживал за ней, как много лет назад за Татьяной. Каждый день после обеда ходил на набережную в цветочный магазин, простаивал за билетами в летний театр на эстрадную программу, дарил трогательные безделушки, водил в ночной бар в «Ореанде», и проводить до аэропорта, до самого Симферополя, не поленился. И потом отвечал на ее письма, как обещал. Даже после какой-то неожиданной премии отправил к Новому году флакон французских духов. Удивительно, но этот скромный флакон духов сыграл в их отношениях странную роль. Получив подарок, Настенька ответила письмом на пяти страницах. Ее восторгу, умилению, благодарности не было предела. Руслану даже неудобно было все это читать. Она писала, что муж, хотя и очень ее любит и, не в пример Маринюку, много зарабатывает, никогда не дарил ей французских духов. Потом еще месяца три в каждом письме упоминались эти духи, так что Маринюк уже со скукой на лице вскрывал ее письма.
Когда, устав от ее назойливых писем, в каком-то ответе мягко высказав мысль, что у него не всякую неделю бывает настроение отвечать на ее частые послания, он получил скорый ответ. Тон этих страниц резко отличался от предыдущих. Она писала, зачем, мол, он ей голову морочил на море целый месяц, цветы и подарки дарил, тратился на рестораны, даже целый пляжный день потерял, провожая в Симферополь. Про французские духи упоминалось раз десять, и выходило, что такой подарок — больше, чем признание, и что нормальные люди не дарят так духов, а если дарят, то только тем, на ком собираются жениться. Писала, что он испортил ей жизнь, она уже чуть не всей Москве объявила, что расходится с мужем, и всем рассказывала и показывала, какие подарки он шлет из Ташкента. А у него, видите ли, нет настроения писать. В общем, кончалось послание тем, что он подлец и негодяй, каких свет не знал.
* * *
В общем, семейная жизнь Руслана текла во взаимных обидах, упреках, и Татьяна, больше всех нуждавшаяся в поддержке, в родных стенах покоя и утешения найти не могла. Единственным человеком, кто понимал ее и пытался помочь, оказался архитектор Адалян.
В какой-то день Татьяна почувствовала, что ее шаткая семья с чрезмерно впечатлительным и странным мужем может распасться. Двое сорокалетних людей в роскошной трехкомнатной квартире вдруг поняли, что в погоне за чем-то необычным, призрачным не нашли времени завести детей, в заботе о которых, может быть, текла бы дальнейшая жизнь, лишенная мелочного самокопания и самолюбования.
Был момент, когда Татьяна вновь потянулась к Руслану, попыталась наладить прежние отношения. Ей казалось, стоит Руслану сменить работу, попасть в иную среду, и их отношения наладятся сами собой.
Дом моделей, который она возглавляла, не выполнял частные заказы, но в исключительных случаях кое-кто пользовался услугами известных модельеров, были среди них и люди, курировавшие строительство. Они-то обещали помочь Татьяне. Учитывая многолетний стаж Руслана, гарантировали приличное место. Руслан к радостному сообщению жены отнесся равнодушно, хотя знал, что новая должность предоставила бы ему персональную машину и более солидный оклад.
Ожидаемое женой примирение закончилось еще большим разладом.
* * *
Странно, но после ухода Татьяны Маринюк остыл к велосипеду и без сожаления подарил его мальчишке из соседнего подъезда.
На службе в долгие часы безделья он не раз пытался понять, что же мешало ему сделать это раньше, когда так просила, умоляла жена, и выходило, как ни крути, как ни изощряйся в оправданиях — иначе, чем капризом, это не назовешь.
В эти дни впервые приснилась ему Валя Комарова. Снилась молодой, красивой, только вот наряды у нее были почему-то Татьянины, и знала она о нем гораздо больше, чем он предполагал. Но не была она мила и нежна, как в тот раз, не говорила о его утраченном смехе, и даже улыбкой, ласковым взглядом не одарила.
Припомнила она тот давний-давний вечер и их первый в жизни несостоявшийся поцелуй. Она призналась, что действительно хотела, чтобы все было как в кино, но стоило ли судить ее так строго, ведь ей, провинциальной девчонке, было всего пятнадцать…
— А не играл ли и ты в жизни чужие роли, мой строгий судья? — серьезно спрашивала Валентина.— Разве оскорбился ты, разве пытался отмежеваться, когда тебя принимали за некоего Марселя? Нет! Тебе хотелось быть сыщиком и вором одновременно, хотелось прожить жизнь в тысячах лицах. Людей, давших тебе жизнь, ты стыдился, стеснялся их, таких, какие они есть…
— Уйди прочь! Не трави душу! — хотел крикнуть Руслан, но безжалостная Валентина в платье Татьяны и рта не давала раскрыть.
— Хотел прожить, как в оперетте — грустно и красиво. Но жизнь без борьбы не бывает, тем более у мужчин. За два билета на балет обиделся на весь свет и оставил работу, нужную себе и людям.
Он покорно склонил голову. Она была права, что и говорить.
— А за жену ты боролся? Смотрел со стороны, как уводят ее. Тебе не было дела до нее, ты занимался самокопанием и игрой в подставные лица…
— Оставь меня! Не желаю слушать,— хотелось кричать Руслану, но он почему-то не мог издать ни звука. Так бывает, когда падаешь в пропасть, хочешь кричать, проснуться — и не можешь.
— Ты всегда желал, чтобы понимали тебя, чтобы угадывали даже малейшие капризы твоей утонченной, как ты считал, души. А попытался ли ты хоть раз понять близких тебе людей?
Руслан вдруг сник и, не смея возражать, сидел, вжавшись в кресло, ожидая, когда же она замолчит, уйдет, растает, оставит его одного.
— А как назвать вас, сорокалетних Игорьков, Славиков, Русланчиков, на чьих плечах не лежат ни семейные, ни родительские, ни государственные заботы? Умные, образованные, утонченные — как вы считаете,— вы сознательно уходите от трудностей, свысока поглядываете на всех вокруг, иногда снисходите до советов, а потом вдруг удивляетесь, что и без вас идет жизнь и земля по-прежнему крутится.
Что молчишь? Может, я не права? Говори, теперь я послушаю тебя, хотя знаю, что ты припас аргументы на все случаи жизни,— сказала Валентина и отошла к окну.
— Да нет у меня никаких аргументов,— устало ответил Маринюк и проснулся.
До рассвета было еще далеко, но глаза больше сомкнуть не удалось, мысли кружились вокруг странного и неприятного сна. «Надо написать родителям, что приеду на Первое мая,— вдруг подумал Маринюк. А может быть… может быть… позвонить Татьяне?».
Ташкент, Ялта, май 1981
