А пока что, обогнув архипелаг никем не занятых роскошных круглых столиков под разноцветным тентом, я шагнул с тротуара в раскрытую дверь кафе–бара «Неос космос».
За стойкой томился бездельем незнакомый молодой парень, перетирал бокалы. Лишь один из столиков был занят – какой‑то бородатый господин в шортах читал газету.
Я решил, что пришёл неудачно. Сейчас мёртвое время сиесты, и Дмитрос, наверное, ушёл домой.
На всякий случай спросил о нём. Парень молча вышел в дверь за стойкой. Его довольно долго не было. И я начал сомневаться, понял ли он меня.
Бородач в шортах успел за это время дочитать газетную страницу, шумно перелистнуть её, налить себе из бутылки в бокал пива, смачно выпить.
Рядом со стойкой возвышался холодильник со стеклянной дверью. На полках сверху донизу красовались прохладительные напитки, то же пиво в банках и бутылочках.
— Владимирос! – завопил от изумления Дмитрос, появившись возле стойки во весь свой недюжинный рост. – Владимирос, чао!
Мы обнялись. Потом я отставил его в сторону, как картину.
За истекшие годы этот красавец несколько пополнел, на лице появились тонкие, фатоватые усики.
— Хо–ро–шо? Хо–ро–шо? – несколько самодовольно спрашивал он, поворачиваясь во все стороны. Когда‑то Дмитрос в качестве юнги на греческом торговом судне побывал в Одессе, Ильичевске, даже в Архангельске и помнил десяток–другой русских слов. – Камбуз! О–бе–дать!
Я понял, что он тянет меня пообедать вместе с ним на кухоньке кафе. Сколько помню, там всегда было душно. Поэтому показал на виднеющиеся за открытой дверью столики.
— О’кей, Владимирос! – он стремительно направился к кухне. Бородач с газетой и молодой человек за стойкой, улыбаясь, наблюдали за нашей встречей. Я кивнул им, словно старым знакомым. Вышел наружу, выбрал самое тенистое место, опустился лицом к морю у столика в кресло с подлокотниками.
«Бедный Гришка! – подумал я. – Таскает мальца в самую жару…»
На выгоревшей синеве не было видно ни одного пловца, ни одного судёнышка. Лишь далеко–далеко миражом в солнечном мареве маячил островок. В мою бытность необитаемый, купленный про запас каким‑то арабским шейхом.
— Гип–гип ура, Владимирос! – Дмитрос подошёл с большим чёрным подносом, уставленным блюдами, ловко сгрузил их на столик. – Джин–тоник? Виски?
— Джус! Ориндж вид айс! – выдохнул я.
Запечённое мясо ещё шкворчало на тарелках, окружённое помидорами и стручками зелёного перца. Два широких бокала, доверху заполненные креветками под майонезом, вазочка с матово–чёрными маслинами. Еда была замечательная.
Вскоре Дмитрос появился с подносом, на котором стоял высокий стакан апельсинового сока, где бряцали кусочки льда, бутылка виски «Белая лошадь», два стопарика.
— Гуд? Хо–ро–шо?
— Гуд, – допив сок, я перевёл дыхание и вытащил из кармана измятый конверт с подарком.
Я знал, что семейство Дмитроса, состоящее, кроме него самого, из двух сестёр и матери, владеет этим самым кафе–баром, отелем, шикарным магазином «Грундик», где можно было купить любые электротовары, а так же фермой для выращивания барашков. Держит капиталы в английском банке. Что я мог ему подарить? Это была такая же проблема, как с Константиносом.
Не чая ещё раз когда‑нибудь попасть на остров, я все эти годы всё же собирал при случае то, что, помнится, занимало Дмитроса.
И вот теперь он со страстью коллекционера перебирал вытряхнутые из конверта на стол бумажные деньги – десятку с изображением Ленина, двадцатипятирублёвку с тем же изображением, царскую пятёрку времён Николая Второго, украинскую гривну, тенге какой‑то из суверенных среднеазиатских республик, белорусский «зайчик»…
Потом Дмитрос стал разглядывать монеты времён советской власти, теперешние российские, дореволюционный серебряный гривенник, серебряный полтинник двадцатых годов с изображением полуголого кузнеца, замахнувшегося молотом на что‑то лежащее поверх наковальни.
Очень хотелось есть, но приступать к обеду в одиночку было неудобно. Я взял «Белую лошадь», чтобы наполнить стопарики, и заметил, что, может быть, самый главный подарок закатился за вазочку с маслинами. Это был почерневший екатерининский пятачище тысяча семьсот какого‑то года.
— О–о! – застонал Дмитрос, разглядывая корону на монете, вязь старинных букв. – Эвхаристо, Владимирос!
Только мы чокнулись, выпили, приступили к еде, как на набережной появилась направляющаяся в нашу сторону процессия. Какая‑то женщина с укреплённым на бамбуковой палочке американским флажком подвела к двери бара человек двадцать отдувающихся от зноя пожилых туристов.
— Вейт! Жди! – вскочил с места Дмитрос. – Бизнес есть бизнес.
Я доел свой обед. Переместился с креслом в убегающую тень – солнце стало клониться к отрогам гор, за которыми находился мыс Канапица–бич, вилла Диаманди. Стали появляться люди. Загрохотали металлические шторы вновь открывающихся магазинов. Из дверей кофейни для пенсионеров потянулись жалкие, скрюченные профессиональной болезнью рыбаков – ревматизмом, фигурки с палочками.
Я поневоле втянул голову в плечи.
Тогда, в мой последний вечер пребывания на острове, ледяной февральский дождь сёк беспокойное море, эту самую набережную, казалось, качавшуюся под ветром в отблесках фонарей. А быть может, она качалась от того, что я подвыпил на проводах, устроенных мне Никосом, тем же Дмитросом и Манолисом – начальником полиции порта. Рано утром я должен был покинуть остров на громадном судне–пароме. Завершался неповторимый период жизни…
Старикан в бушлате, морской фуражке с треснувшим лакированным козырьком остановил у кофейни пенсионеров.
— Мистер, товарищ! – он цепко ухватил меня за локоть, отворил дверь и впихнул в набитое людьми помещение.
Я уже не раз видел этого старика в фуражке. Солнечными днями он со своими приятелями грелся на стульях у стены кофейни, издали наблюдая, как я ловлю рыбу с пирса.
Остров невелик. В зимний сезон туристов на нём не бывает. Все знали, что здесь появился человек из России, и этой компании тоже хотелось со мной познакомиться, посудачить… Не то, что я пренебрегал ими, но как‑то не получалось.
И вот, словно предчувствуя мой отъезд, он меня подцепил.
…Там было человек сорок. Укрытые от непогоды, они галдели в табачном дыму под тусклыми лампами, сражались в домино, шлёпали по столикам картами, одновременно поглядывая на экран телевизора. Шла трансляция футбольного матча.
При моём появлении галдёж прекратился. Я был усажен за один из столиков. Мой старикан, по пути собирая деньги у приятелей, стал протискиваться к стойке буфетчика. Телевизор был выключен.
Бутылка узы – ужасающей греческой водки с анисом, салатик из огурца и редиски, ломтики нарезанного сыра и кофе оказались передо мной. Я чувствовал себя, как на сцене.
Прибой английских, греческих, итальянских и даже русских слов обрушился на меня. Публика просила, требовала, чтобы я рассказал о том, как и почему оказался здесь, о России, о Горбачёве и Ельцине, разъяснил, какую пенсию получают в России рыбаки…
Выяснилось, почти все они – бывшие коммунисты. Всю жизнь с надеждой смотрели на Советский Союз.
Сложно было отвечать на их вопросы. Стыдно говорить о теперешнем состоянии моей родины.
Объяснял им, что это они, греки, изобрели демократию, что российскому демосу она тяжело даётся.
Постоянно кто‑нибудь подходил к столику. Мой старикан в фуражке наливал из бутылки каждому в рюмочку. Каждый хотел чокнуться со мной. Бутылка быстро опустела. Тогда я сам купил у буфетчика две литровых бутылки вина, выставил их на стол.
Произошло, как говорится, оживление в зале.
И вот тогда мне пришла в голову дикая мысль хоть как‑то утешить этих людей, спеть им песню. Тем более, кажется, самое распространённое здесь мужское имя – Константинос, то есть Константин, Костя.
«Шаланды полные кефали
В Одессу Костя привозил,
И все биндюжники вставали.
Когда в пивную он входил.»
В паузах я, как мог, объяснял смысл отдельных слов. Впрочем, «Одесса», «шаланда», «кефаль» – всё это было им и так понятно.
Допев песню, я услышал оглушительные аплодисменты. Встал и решил немедленно удалиться. Но у выхода меня задержали два старика. Они прямо‑таки вцепились, умоляя зачем‑то подождать, совали под нос пятерню с растопыренными пальцами, тараторили: «Пента, пента!»
Я понял, что просят обождать пять минут. Недоумевая, уважил их, остался. И они выскочили под ночной дождь.
Действительно, через пять минут явились. Один из них держал под промокшей курткой магнитофон.
Короче говоря, пришлось опозориться ещё раз – исполнить песню на «бис».
…Вот о чём вспоминал я, ожидая задержавшегося в кафе–баре Дмитроса. За это время столики вокруг меня стали заполняться туристами. В воздухе повеяло прохладой.
