— Веа из монастирио? – спросила меня старуха на английском.
Вся процессия остановилась.
Я помнил, где монастырь. Компания двигалась в совершенно неправильном, противоположном направлении.
Объяснил им, что нужно развернуться, дойти до единственного поворота направо и начать восхождение в горы по просёлочной дороге, которая через два–три часа выведет их к заброшенному монастырю с одичавшим садом. Впрочем, там девять лет назад ещё жили два старых монаха–пьяницы. А в саду можно было бесплатно нарвать лимонов. Монахи дадут воду. Могут угостить вином.
Уж не знаю, что они поняли из моих объяснений. Так или иначе, компания радостно закивала, послышалось: «Данке! Данке!», из чего нетрудно было заключить, что они немцы.
Старуха вынула из кармана шортов кошелёк и вручила мне пятидесятидрахмовую монету. Этой медной денежки не хватило бы даже на чашку кофе. Но я взял её. Увидишь, какая красивая – на одной стороне изображен древнегреческий корабль под парусом, на другой – профиль Александра Македонского.
До чего приятно, что меня приняли за старожила! Да и монетку какую–никакую заработал. Теперь нельзя было сказать, что я остался без гроша в кармане.
Паломники развернулись и в том же порядке двинулись обратно по шоссе.
Я спустился к небольшому заливу. Какой‑то парень в выгоревшем комбинезоне одиноко разравнивал золотистую поверхность пляжа широченными граблями.
Оставляя глубокие следы во взрыхлённом песке, я направился к одному из белых пластиковых лежаков под зонтом, аккуратными рядами расставленных у берега. Только бросил на него полотенце, стал разворачивать циновку, сбросил с себя футболку, как парень был уже тут как тут.
— Мистер, файф долларс.
Я взял полотенце, манатки и пошёл в сторону от лежаков.
— Мистер! – послышалось сзади. Парень забежал вперёд меня и, отбросив грабли, словами и жестами стал убеждать вернуться. – Не надо денег, мистер!
А в голове у него звучало: «Старый человек. Крест на груди…»
Всё‑таки он был иностранец. Думал не по–русски. Как я мог это слышать?
Я успокаивающе отмахнулся. Бросил на чистый песок полотенце, расстелил циновку из цветной соломки. И через минуту плыл в прохладной воде залива.
Справа на скалистом мысу среди зелени парка вздымалось уступами белое здание причудливой архитектуры. Это было, наверное, самое высокое здание на острове. Раньше я его не видел.
Слева на узком пологом мысу виднелся обшарпанный ангарчик, возле которого покачивались на привязи лодки. Оттуда раздавался стук молотка.
Моей затаённой мечтой было добыть вёсельную лодку, желательно с якорем, чтобы иметь возможность порыбачить.
Я подплыл к мысу, вышел на берег. Увидел в ангаре двух полуголых человек, занимающихся шпаклёвкой маленькой яхты.
Разобравшись в моих притязаниях, один из них молча продолжил заниматься своим делом, другой всё же объяснил кое‑как, что лодки в аренду не сдаются, а на рыбалку можно выйти с одним из них на моторке, с семи утра до семи вечера. Стоимость – 100 долларов в день. Снасти и наживка предоставляются.
Не дослушав его, я повернул обратно к воде.
Всё дальше уплывал я от острова, пока не услышал нарастающий рёв двигателей. Прямо на меня летели один за другим два скутера. Я решил, что это береговая охрана или спасатели, что меня сейчас извлекут из воды за то, что заплыл так далеко, и, хотя ограничительных буйков в заливе не было, начнут жучить, попытаются оштрафовать.
Я повернул к берегу. В этот момент скутера, едва не перерезав меня, пронеслись мимо.
На пляже за время моего отсутствия не появилось ни одного человека. Было уже без четверти десять.
Кто любит долго плавать, тот знает сладостное чувство ни с чем не сравнимой усталости… Я полежал на циновке, обсыхая в лучах поднявшегося солнца. Заметил в конце пляжа под кронами сосен павильончик с верандочкой, где всё тот же парень в комбинезоне расставлял столики.
Пора было завтракать. Быстро собрался и пошёл к вилле.
Взойдя по дорожке к краю шоссе, я приостановился, чтобы пропустить поток автомашин. Одна из них внезапно затормозила рядом.
— Владимирос! – какой‑то человек, перегнувшись вправо от руля, призывно махал рукой из открытого окна помятого пикапа. – Владимирос, коман!
Я подошёл. Дверца раскрылась. Незнакомый, бугристо жирный человек в зелёном жилете–безрукавке, надетом на голое тело, продолжал манить.
— Адонос! Адонис! – взывал он, тыча себя в грудь.
Я пригляделся и, наконец, узнал в этой туше одного из островитян — бывшего капитана, водившего сухогрузы по всему миру, осевшего здесь, на своём родном острове с женой филиппинкой и тремя детьми. Сколько помнится, зубы у них были странно редкие и торчали в разные стороны.
— Ясос! Ти канис?
Адонис усадил меня рядом, похвастался, что сейчас едет с залива Кукинарис, где у него отель для туристов, содержит на главной улице пиццерию и кафетерий. А так же является владельцем банка.
— Где ты взял столько денег? – нетактично спросил я.
— Продал пароходы, – добродушно объяснил он. – В оборот пошло и приданое жены. Её родственники на Филиппинах тоже имеют свою пароходную компанию.
Между тем мы давно уже мчали по шоссе, удаляясь от виллы Диаманди в сторону города.
— Стоп! – опомнился я. – Куда едем?
— Ко мне в городской дом! Увидишь, как выросли мои дети, – он оторвал одну руку от руля и показал, насколько они выросли.
Я опять вспомнил об их зубах… Шальная мысль пришла мне в голову. Объяснил ему, что обязательно приду в гости на днях, а сейчас прошу высадить где‑нибудь на улице Папаиоанну.
Что он и сделал, сунув мне визитную карточку с адресом и телефоном и зачем‑то сообщив напоследок, что болен сахарным диабетом.
…Затаив дыхание, шёл я под палящим солнцем среди сверкания витрин главной улицы. Боялся пропустить висящую высоко поперёк тротуара вывеску: «НИКОС МИХАЙЛОПУЛОС. ДАНТИСТ».
Так захотелось наконец‑то увидеть друга! Конечно, за девять лет местоположение его зубоврачебного кабинета могло измениться, он сам вместе с семьёй мог съехать с острова на материк. По крайней мере, до января он на острове жил, ибо поздравлял меня по телефону с Новым годом.
Толпы туристов, вместо того чтобы пребывать на пляжах, скучно тёрлись у выставленных из магазинов стендов с сувенирами – цветными открытками с видами острова, солнцезащитными очками, керамикой, греческими губками. Повсюду слышалась английская и немецкая речь.
Если бы ты увидела меня, рассекающего эти по–курортному разодетые толпы, со свёрнутой циновкой подмышкой и махровым полотенцем через плечо, в пляжных брюках, ты бы задала мне перцу!
А я был счастлив, особенно когда увидел торчащую над тротуаром знакомую вывеску.
Поднялся в полутьме и прохладе лестницы к приоткрытой двери. Это была большая удача войти без звонка, инкогнито, в «праксу». Так, видимо, по–чешски, называет свой кабинет для зубной практики Никос.
В темноватой приёмной у двери, за которой жужжала бормашина, сидели у круглого столика с потрёпанными иллюстрированными журналами четыре пациента.
— Ясос! – сказал я им и погрузился в стоящее поодаль мягкое кресло.
Там, за закрытой дверью, позвякивал Никос своими страшноватыми инструментами. Заподозрить не мог, что я нахожусь от него в нескольких метрах.
Его отец, которого я видел в свой первый приезд, был преподавателем сельскохозяйственного техникума в провинциальном городе Волос, на досуге занимался огородничеством, садоводством. При мне несколько раз привозил рейсовым катером для двух внучек то ящики с чудесными зимними грушами, то парниковые помидоры и огурцы. Хотя этого добра и так на острове хватало. Мне хотелось подружиться с этим скромным пенсионером, подробно разузнать о том, как во время Второй мировой войны он сражался с фашистами, партизанил где‑то на Пелопоннесе, как потом в годы греческой междоусобицы вынужден был бежать с женой в Чехословакию. Но он не умел говорить по–русски.
Зато Никос, родившийся уже в этой самой коммунистической Чехословакии, окончил там школу, где изучение русского языка было обязательным. Мало того, он женился на Инес – немецкой девушке из ГДР, тоже выучившей русский в школьные годы.
То, что эта семья поселилась на острове, и мы потом познакомились, оказалось для меня сущим благом.
Помимо того, что это чрезвычайно доброжелательные, гостеприимные люди, две их маленькие девочки допускали меня принять участие в своих играх. И я отводил душу, ибо сам в таких случаях резвлюсь, как ребёнок. Но самое главное, я получил возможность расслабиться, говорить на родном языке. Правда, Никос с Инес к тому времени говорили по–русски уже с трудом, многое подзабыли.
Мои размышления прервались, потому что дверь кабинета отворилась. Оттуда вышел пациент. За ним на пороге возник Никос в белом халате с марлевой маской на тесёмочках, прикрывающей рот.
