– Вот что случается, когда в колледж принимают аспирантов. В старые добрые времена о таких вещах и не слыхивали, – сказал Декан.
– Может, и не слыхивали, зато поделывали, – возразил Казначей.
– Со служанкой? Ну знаете, это ни в какие ворота не лезет.
– Вот и я о том, – встрял Капеллан. – Мне тоже больше ни один кусок в горло не лезет. Наелся.
Не успел Декан выложить все, что он думает о старых дураках, как Старший Тьютор согласился:
– В отношении миссис Слони вы правы. ЭТА действительно ни в какие ворота не лезет. Я бы на такую не польстился ни за какие коврижки.
– Их, помнится, вчера подавали, – вмешался Капеллан.
– Тьфу, проклятие! – взревел Старший Тьютор. – Да как можно в его присутствии говорить о серьезных вещах?
– Увы, коллега, – вздохнул Прелектор. – Этот вопрос мучает меня не один год.
Они завершили трапезу молча. Каждый был погружен в свои мысли. И только за кофе в профессорской беседа возобновилась. Капеллана же убедили пойти к себе и написать Пупсеру письмо с приглашением к чаю.
Первым заговорил Декан:
– Дело серьезнее, чем кажется. Во вчерашнем выступлении Ректор совершенно ясно дал понять, что он задумал и дальше насаждать вседозволенность, которая так отчетливо проявилась в истории с Пупсером. Господин Казначей, а у вас, кажется, сегодня утром был тет-а-тет с сэром Богдером?
Казначей исподлобья посмотрел на Декана.
– Ректор позвонил мне и пригласил обсудить финансовые дела колледжа. Можете сказать мне спасибо: я сделал все, чтобы он не обольщался относительно предполагаемых перемен.
– Вы объяснили, что мы не можем себе позволить такие траты, как в Кингз-колледж или Тринити-колледж? – спросил Старший Тьютор.
Казначей кивнул.
– И он был удовлетворен вашими объяснениями? – поинтересовался Декан.
– Скорее, ошеломлен, – ответил Казначей.
– Тогда договоримся так: что бы он на завтрашнем Ученом совете ни предложил, мы все будем против из принципа;
– Думаю, что лучше всего подождать и послушать, что он предложит, а потом уже решать, какую политику проводить, – предложил Прелектор.
Старший Тьютор кивнул.
– Мы не должны показаться ему слишком непреклонными. Я по своему опыту знаю: сделай вид, что готов пойти на уступки, – и обезоружишь даже левых радикалов. Они поневоле захотят ответить тем же. Не знаю почему, но этот способ срабатывает и держит страну в нужном русле многие годы.
– К сожалению, на этот раз мы имеем дело с политиком, – возразил Декан. – Я нутром чую, что наш новый Ректор намного опытнее в таких делах, чем нам представляется. Так что лучшая политика – выступить единым фронтом.
Они допили кофе и разошлись по своим делам. Старший Тьютор спустился к реке тренировать лодку лидеров, Декан лег спать до пяти, а Казначей просидел в кабинете весь остаток дня. Он выводил на бумаге какие-то бессмысленные каракули и думал, мудро ли он поступил, рассказав сэру Богдеру о подписных пожертвованиях. Что-то уж слишком близко к сердцу тот принял эту новость. Не зашел ли он слишком далеко, думал Казначей. Может, он недооценил сэра Богдера, недооценил его бескорыстие?
Кухмистер выехал на Бартон-роуд. Путь его лежал в Кофт. На фоне зимнего пейзажа он сильно смахивал на епископа. Котелок плотно надвинут, ноги в велосипедных зажимах, черное пальто застегнуто на все пуговицы. Посмотришь на него – сразу ясно: такой человек не пойдет на компромиссы. Он медленно, но решительно жал на педали, в голове ворочались мысли, такие же угрюмые, как и весь его облик, и такие же злые, как ветер, что дул прямо с Урала. Одноэтажные домики, иногда попадавшиеся на пути, казались такими ничтожными по сравнению с черным силуэтом, такими непрочными и лишенными всякой основательности. Долгие годы безропотного подчинения воспитали в Кухмистере слепой фанатизм, – колом не выбьешь. Независимость – вот как он сам называл ненависть к переменам. Причем к переменам любым, будь то к лучшему или к худшему. Да разве перемены вообще бывают к лучшему? Усовершенствования – да. Кухмистер готов был одобрить усовершенствования, но при условии, что эти усовершенствования не коснутся прошлого. Ни-ни. В глубине души он осознавал, что подобные доводы нелогичны, но только в глубине души. Он просто считал это непреложной истиной, загадочной, но обыденной – такой же, как огромные металлические паутины, раскинутые по полям вдоль дороги. Они ловили радиосигналы звезд, давно переставших существовать. Реальность в представлении Кухмистера была столь же непостижимой, что и эти звезды. Но он довольствовался и тем, что, подобно радиотелескопам, наблюдавшим далекие звезды, может наблюдать эту реальность в лице таких людей, как генерал Кошкарт О'Труп, кавалер ордена святого Михаила и святого Георгия II степени, кавалер ордена «За боевые заслуги».
Генерал имел влияние в высших кругах, к нему в Кофт-Касл заезжали даже члены королевской семьи. Однажды Кухмистер видел, как королева-мать величаво слонялась по саду, и слышал августейший хохот в конюшне, а может, это кони ржали. Генерал может замолвить за Кухмистера словечко, а главное – одним словечком уничтожить нового Ректора. В бытность свою студентом Кошкарт О'Труп был одним из «стипендиатов» Кухмистера.
Кухмистер своих «стипендиатов» не забывал, да и они сами при всем желании забыть его не могли. Они были обязаны ему по гроб жизни. Кто, как не Кухмистер, посредничал в их делишках? С одной стороны, ленивые, но влиятельные студенты, такие, как Кошкарт, с другой – безнадежные аспиранты, зарабатывающие на хлеб тем, что выполняли задания за студентов. Кухмистер передавал им взятки, и те не скрывали своей благодарности. Аккуратно, раз в неделю, они сдавали ему сочинения, и сочинения, поразительно талантливые для студентов, которые явно звезд с неба не хватали. Зарабатывая два фунта в неделю за сочинение, аспиранты таким образом добывали средства для занятия наукой. Не одна докторская степень была получена, только благодаря этим двум фунтам. А экзамены на степень бакалавра с отличием, которые сдавались через подставное лицо? «Стипендиаты» Кухмистера беззаботно потягивали пивко на Кинг-стрит, а их доверенные лица отвечали на экзамене, причем старались показать себя полной посредственностью. Кухмистер был осторожен, весьма осторожен. Такое случалось раз или два в году, и на экзаменах по предметам, до того посещаемым, что среди сотен экзаменующихся незнакомого лица просто не заметят. И еще как срабатывало! «У них (студентов) от этого знаний не прибавится», – уверял он доверенных лиц из числа аспирантов, стараясь рассеять их страхи. И совал им в карман пятьсот, а как-то раз даже тысячу фунтов. И знаний действительно не прибавлялось. Достопочтенный сэр Кошкарт О'Труп схватил пару по истории. Он исписал целых четыре листа, но так и не уяснил, как же это Дизраэли <Бенджамин Дизраэли (1804-1881) – английский государственный деятель, оратор и писатель. Премьер-министр Великобритании (1868, 1874-1880)> повлиял на политику консерваторов. Однако где найдешь, где потеряешь, и О'Труп нашел свое. Он стал большим знатоком по части лошадей – недаром он три года с утра до ночи торчал на ипподроме в Нью-маркете. Эти знания сослужили ему хорошую службу, когда довелось командовать кавалерией в джунглях Бирмы. Японцы от его безумного лихачества просто терялись, да еще это имя – О'Труп. Они и не подозревали, что в британской армии имеются камикадзе. За время кампании сэр Кошкарт сумел сохранить всего двенадцать человек и так испортил себе репутацию, что его решили произвести в генералы. Иначе гибель всей армии и потеря Индии были неминуемы. На войне Кошкарт научился выжимать из лошадей все возможное и невозможное. Поэтому, демобилизовавшись, он вспомнил увлечение молодости и принялся выезжать скаковых лошадей. Слава о его конюшнях в Кофте облетела весь мир. Как по мановению волшебной палочки, мог сэр Кошкарт превратить запаленную клячу в двухгодовалого жеребца-победителя. С таким талантом можно жить припеваючи. Однако волшебством тут и не пахло: этот талант к подменам Кошкарт перенял еще у Кухмистера. КофтКасл занимал обширную площадь и окружен был высокой стеной, защищающей от посторонних глаз и фотообъективов. В отдаленном уголке изысканного сада приютилась небольшая консервная фабрика. На ней побочные продукты конюшен перерабатывались и поступали в продажу под неброским названием «Кошачьи консервы Кошкарта».
У ворот Кухмистер спешился и постучал в дверь привратника. Ему отворил садовник японец – военнопленный, от которого сэр Кошкарт тщательно скрывал, что происходит в мире, а сам японец узнать никак не мог – мешал языковой барьер. Кухмистер поехал по дорожке, ведущей к дому.
Несмотря на то что Кофт назывался замком, в нем и близко ничего не напоминало старину. Здание из красного кирпича, выполненное в безукоризненно эдвардианском стиле, говорило о высокомерном презрении к нынешним вкусам и заботе об удобстве в самом широком смысле. На дорожке перед парадной дверью поблескивал черный генеральский «роллс-ройс». Кухмистер слез с велосипеда и направился к черному ходу.
