Владимир Домашевич - Финская баня

— Мне кажется, вы говорите правильно. Знаю по себе: когда пойдешь косить первый день, то назавтра болит все тело, как побитое, но поработаешь несколько часов — и вся боль куда–то исчезает, все становится на места, и ты снова косишь, как нормальный косарь… Возможно, завтра у нас и будут болеть ноги, это не страшно: станем на лыжи и пойдем, норму свою выполним, — закончил Колотай свой длинный монолог.

— Люблю смелых людей, — сказал на это Хапайнен. — Ведь что это за мужчина, если он плачет от боли? Мужчина — солдат, должен быть готов ко всему. За сегодняшний день я ставлю вам «отлично», а завтра — будет видно.

— «Пераначуем — болей пачуем», как говорят белорусы, — вставил Колотай свою поговорку — пусть знают финны.

— А можно понять, — сказала на это хозяйка. — Это очень хорошо, что ты белорус, а не русский. Я русских не люблю…

— Ты снова за свое, — криво улыбнулся Хапайнен, — не можешь успокоиться. Что тебе сделали русские?

— Как что? Ты еще спрашиваешь. Они вон сколько нашей крови пролили. И еще проливают… Вот скоро сыну твоему идти на войну. А с войны не все живыми возвращаются, — уже даже злилась на мужа хозяйка: — А ты — что тебе русские? Не сделали, так могут сделать…

— А вот и не сделают. Я их перехитрю. И не только русских, но и своих. Вот увидишь. Пусть только парни натренируются, укрепят мышцы. Я им поставлю задачку, что они ахнут. И ты тоже, моя верная Марта, — сказал Хапайнен как–то слишком серьезно.

— Если бы так было, как ты говоришь, если бы так было!

Она замолчала — можно было подумать, что злится на своего мужа. Но нет! Такой уж, видимо, был характер у этих северных людей, суровых и готовых ко всему, даже к самому худшему. Вот почему они так упорно защищаются от сильного восточного соседа и не хотят пускать его на свою землю.

После ужина мужчины пошли хлопотать по хозяйству, а хозяйка занялась школьниками. Она их кормила, проверяла уроки, они даже вместе пели свои песни, а ребята помогали ей на кухне: помыть посуду, принести дров, вынести золу и еще делали всякие другие мелкие работы. Колотаю это сразу бросилось в глаза, и он подумал, что воспитание в семье Хапайненов поставлено на надлежащую высоту.

А мужчины пошли в сарай, который находился недалеко от гумна, которое у финнов включало не только ток, но и ригу. А сарай соединялся с гумном навесом, под которым могли стоять сани, санки, возок, телега, всякий сельскохозяйственный инвентарь, даже жнейка или косилка. Хотя у них тут же был и сеновал, с которого сено по чердаку передавалось в сарай, тоже сначала на чердак, а оттуда — на корм животным. Здесь же в пуне стояла сечкарня, они резали сечку и готовили паренку коровам, как это делали и дома у Колотая. Строения эти были просторные, леса у них хватало. Сарай тоже сложен из дерева, из кругляков, но снаружи обшит досками, так что животные были хоть немного укрыты от холода. Как уже заметил Колотай, дома здесь строились с закрытыми дворами, то есть все строения создавали замкнутое квадратное пространство, спасающее людей и животных от пронзительных зимних ветров и снежных завалов. У Хапайненов постройки размещались в два «шаронга», как говорят у нас в Беларуси, — дом стоит отдельно, а перед ним метров за тридцать в один ряд — все хозяйственные постройки. Но та или иная форма размещения построек зависела, видимо, от вкуса или даже средств хозяина: без денег особо не размахнешься.

Что особенно удивило Колотая, так это северное сияние. Оно было таким далеким, но все же нагоняло на человека тоску, затрагивало какие–то особенные струны души, о которых ты никогда не думал и даже не подозревал, что они у тебя есть. Под этим сиянием человек — так считал Колотай — становится маленьким, как песчинка во Вселенной, он превращается в частичку чего–то огромного, бескрайнего, что соединяется где–то там далеко и высоко еще с чем–то большим, и ты уже не сам по себе, а кто–то и что–то, попадающее во власть Вселенной, и не ты собой управляешь, думаешь, решаешь, а управляет и решает за тебя что–то такое, смотрящее на тебя с высоты сотен и тысяч километров, и оно видит тебя — насквозь, — а ты его не видишь, только чувствуешь, какая огромная сила держит тебя в своих невидимых, мягких, но крепких объятиях. И когда начинаешь больше думать об этом, становится даже страшно…

В сарае не было фонаря, с которым обычно люди ходят в сарай, погреб, гумно — туда, где нет окон. А здесь двери были открыты, и в сарае стоял полумрак, в котором легко можно ориентироваться, тем более, что работа эта такая привычная, знакомая, ее можно выполнять с завязанными глазами. Колотай первый раз видел, как Хапайнен и Юхан поили лошадей в денниках, коров, стоящих в своих стойлах, но без цепей на шее, как это часто бывает в хозяйствах. Потом лошадям засыпали овес в ясли, клали сено, чтобы было что жевать всю ночь и греться. Коровы тоже получили на ночь свою порцию сена, овцы, чтобы о них не забыли, блеяли на весь сарай, требуя своего.

Примерно через час все было сделано: животные стояли над своими яслями и жевали — грелись. Хапайнен ничего не спрашивал у Колотая, ничего не говорил. Он словно лишь показывал своему батраку: вот смотри, запоминай, тем более, что ты сам крестьянин. Но в конце спросил у Колотая:

— А сколько у вашего колхозника коров, лошадей?

— Лошадей нет, они все колхозные, а корова у большинства одна, еще теленок, потом его сдают на ферму, имеют какую–то прибыль. У некоторых есть свиньи — одна, две, овечки — три, пять. Вот такое наше частное хозяйство.

— А как же без лошадей? — удивился Хапайнен.

— А зачем они? Земли у нас нет, она вся колхозная, ее пашут сейчас тракторами.

— Тракторами, — покивал головой Хапайнен, — а потом МТС заберет из колхоза половину их урожая за работу. Так или нет?

— Так–то оно так, но откуда вы знаете такие подробности нашей жизни? — настал черед Колотая удивляться.

— Откуда? Люди наши у вас бывают, в Карелию ходят к родственникам и все видят и нам рассказывают… На одной земле работаем, на песчаной, каменистой, а мы, финны, намного лучше вас живем, ты это знай. Потому что на себя работаем, а вы — на ненасытное большое государство, которому сколько ни дай — все мало. Как в пропасть бросай — и все будет мало. Может, неправду говорю?

— Если бы неправду — я был бы рад. А то именно так, как оно есть, вы говорите. Мы живем хуже вас, мы по сравнению с вами действительно бедные. А почему — об этом можно много говорить. Главное, мне кажется, в нашей системе: забрать все у людей, а потом давать им по маленькому кусочку. А если будешь жаловаться, кричать — так и того не получишь.

Они уже собирались выходить из сарая, как появилась хозяйка с ведром в руках, прикрытым белой салфеткой, не иначе, доить коров. Юхан остался с матерью, а они вдвоем вышли во двор. Снег громко скрипел под ногами, мороз крепчал. Небо было темное, низкое — похоже, пойдет снег. Каптээни — Капитан бросился к ним, лизнул руку хозяина, потом потерся о ногу Колотая — он признал уже чужака своим.

— Ты не куришь? — спросил Хапайнен у Колотая.

— Нет, что–то не нашел в этом ничего приятного.

— Правильно. Я курил много лет, а потом бросил. Вредная привычка. А скажи, Васил, много у вас пьют?

— Насколько я знаю, пьют много. И в городе, и в деревне. Водка дешевая, говорят, что специально. Хороших товаров нет, чтобы что–то купить, нужно долго стоять в очереди. А водки сколько угодно. Вот люди и берут.

— Одни пьют от изобилия, другие — с горя, — подвел итог Хапайнен.

— У нас, скорее всего, — с горя, — добавил Колотай. — Тоже вредная привычка. Однако же…

Хапайнен ничего не сказал. Он мог оборвать разговор на полуслове.

На следующее утро все повторилось. Позавтракав, парни, Юхан и Васил, как его называл Хапайнен, стали на лыжи и опять пошли своим маршрутом — прямо на запад, хотя прямой дороги, ведущей на запад, не было. Как заметил Колотай, дороги здесь чаще шли с юга на север, потому что на карте Финляндия — Суоми вытянута с юга на север и, естественно, так вытянуты и ее дороги, хотя нельзя сказать, что людям не нужно перемещаться с востока на запад и с запада на восток. Как на карте сетка параллелей и меридианов, географической широты и долготы, так в реальности сетка дорог покрывает страну вдоль и поперек, дает людям возможность бывать там, где хочется, где нужно. К тому же зимой можно и не выбирать дорогу, потому что для лыж она не всегда нужна, на лыжах — лишь бы снег лежал на земле, а если он еще утоптанный, твердый, слежавшийся, тогда красота, можно ставить рекорды скорости. Этой зимой, говорил Хапайнен, еще не было оттепели, потому снег лежит сухой, сыпучий, как пух, он никак не может склеиться, слежаться, чтобы образовать корочку, по которой легко скользить на лыжах.

Сначала первым шел Юхан и показывал хороший темп, Колотай еле успевал за ним. И думал, чего это парень сразу, в начале маршрута, так выкладывается, хватит ли у него пороха на всю дорогу. Но вскоре темп замедлился, и Юхан подал знак, чтобы Колотай шел первым. «Пожалуйста», — сказал Колотай себе и Юхану тоже, пусть запоминает: пожалуйста! Как по–фински? Олкас хювя? Нужно запомнить, чтобы не забыть.