Владимир Домашевич - Финская баня

Вспоминая, полковник не мог сдержать слез, за что получил выговор от более сдержанной Анны Матвеевны.

— Ну что ты плачешь, как баба? — успокаивала его жена. — Разве ты виноват в их гибели?

— И я виноват! Мы все виноваты, что развязали эту глупую войну, — снова стал горячиться полковник.

— А разве войны бывают умными? — парировала жена.

— Войны бывают справедливыми и несправедливыми, дорогая моя. Эта война, отечественная, была справедливая, на нас напали, мы оборонялись… А финская — захватническая, я так считаю. А как ты, Василь?

— Я тоже. Захватчиков всегда нужно бить. Чтобы знали, что чужое — это не свое, каким бы вкусным оно не было, — ответил Колотай.

Жена полковника слушала его как–то особенно внимательно, вроде как улыбалась про себя, а потом сказала:

— Вы так хорошо говорите по–белорусски, что я заслушалась. Но зачем вам этот белорусский язык, если есть русский, и все вокруг говорят по–русски? Зачем вам белорусский?

Тут уже не выдержал полковник и возмутился:

— Что ты говоришь, Анна Матвеевна, — зачем белорусский? А почему Василь должен говорить по–русски, если он белорус? Он говорит на своем родном языке и правильно поступает. А вот ты сколько уже живешь на белорусской земле, среди белорусов, а не можешь выучить десятка слов. Твоя внучка уже хорошо читает по–белорусски, может говорить довольно правильно, а ты…

Полковник не закончил фразу, наверно, хотел сказать что–то крепкое, да только махнул рукой и сменил тему:

— Давай, друг, выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу… кто умирал на финском снегу.

— За их светлую память, — добавил Колотай.

Они подняли свои рюмки и выпили до дна. Анна Матвеевна не оставалась в долгу у мужа, вставила свои пять копеек.

— А за что ты проливал свою кровь, за что наши солдаты умирали, если не за то, чтобы русский язык был интернациональным, чтобы на нем говорили во всем мире? Ответь мне на это, товарищ полковник!

Полковник вытаращил на нее глаза, посмотрел, словно пронзил. Колотай боялся, чтобы он не запустил в нее своей рюмкой.

— Не за это, дорогая моя, не за это! Если мы будем делать так, как ты говоришь, от нас отвернется весь мир. Мы должны нести свободу всем народам, пусть они живут по своим законам и говорят на своих языках. Время навязывания наших порядков прошло. Народы хотят быть хозяевами своей судьбы, ты это понимаешь, дорогая Анна Матвеевна?

— Если мы будем делать так, как ты говоришь, мы скоро останемся с носом. Вот увидишь. Но я думаю, наше кремлевское руководство так не считает, и не допустит того, чтобы все разбежались в разные стороны, куда хочу, туда и ворочу. Нет, такого не будет, вот увидишь.

Полковник сидел не шевелясь, пока она это говорила, а потом обратился к Колотаю, видимо, как к третейскому судье:

— Скажи, друг, ты как белорус можешь принять такие суждения и жить по ним, как по закону?

— Нет, товарищ полковник, и вы, дорогая Анна Матвеевна, по такому распорядку мы, белорусы, да и все остальные — украинцы, литовцы, грузины, казахи — жить не согласны. Мы благодарны русским за помощь, за хорошее отношение, но мы сами можем управлять своим государством, быть хозяевами, а не наемными работниками, которым дают программу, что и как делать. Некоторым кремлевским деятелям это не нравится, но времена меняются, и песни тоже меняются. А что кровь мы проливали вместе — это факт. Только в Германии мы ее проливали за свободу и справедливость, а в Финляндии — за ничто.

Он поймал себя на том, что говорил, как с трибуны, как–то слишком казенно, а не по–человечески, как говорят люди за столом.

— Вот видишь, Анна Матвеевна, ты остаешься в меньшинстве, ты одна, а нас двое. Может, и внучка Катя будет тоже за нас… Как ты, Катерина, за кого голосуешь? — обратился он к внучке, которая здесь же в гостиной, на диване, что–то читала, листала большую иллюстрированную книгу.

Девочка подняла голову, посмотрела своими круглыми глазками на дедушку, на бабушку, на гостя и сказала по–русски:

— Я в политику не лезу, мне еще рано, но дед стоит на прогрессивных позициях, а бабка наша немного отстала от времени.

Мужчины захохотали, а Анна Матвеевна обиженно поджала и без того тонкие губы и вышла на кухню.

— Устами младенца глаголет истина, — подвел итоги опроса полковник Исаковский. И продолжал: — Однако мы тут говорим о чем угодно, а ты о себе ничего не рассказал. Как ты попал в плен к финнам, как бежал. Это же так интересно! Хоть вкратце поведай. Может, это и тяжело, я понимаю, но носить все в себе еще тяжелее.

Колотай в общих чертах рассказал свою эпопею: как была расстреляна бригада, как исчез командир, как его, Колотая, стукнули прикладом по голове и взяли в плен два финна, как потом попал к Хапайнену и через какое–то время вместе с его сыном Юханом, которому нужно было идти на войну, сбежал в Швецию. Как нашли советское посольство, Александру Коллонтай, которая думала, что он ее родственник. Ему стали готовить документы на выезд. А потом ни с того ни с сего арестовали, с неделю продержали в подвале, после чего под конвоем по морю отправили в Ленинград. Там снова посадили за решетку, месяца два водили на допросы, били не жалея, требовали, чтобы признался, что завербован шведской разведкой. Наконец война с Финляндией закончилась примирением, его дело закрыли, а самого отпустили на все четыре стороны.

В этой истории он не упомянул только о случайном и коротком романе с секретарем–машинисткой Верой Адамовной, которую потом долго искал после войны, но не нашел.

Полковник слушал внимательно, даже ни разу не перебил, а в конце его рассказа заметил:

— Знаешь, ты это все кому–нибудь расскажи, кто умеет писать, выйдет интересная вещь. Очень интересная. Трудно поверить, но это же было, ты сам свидетель. Или возьми и сам все опиши, ты же грамотный человек, учитель.

— Не все так просто, как кажется со стороны. А вы сами, товарищ полковник, разве мало пережили и на финской войне, и на немецкой, а вот же не нашли человека, чтобы он это описал. И сами не взялись, хотя тоже можете писать.

— Что ты сравниваешь? — не согласился полковник. — Я уже на финише, сил нет. А ты еще молодцом, тебе и карты в руки. А я тебе расскажу и про ту, и про эту. Обе отпахал, от начала и до конца, от звонка до звонка, как теперь говорят, был ранен несколько раз, под конец занимал генеральскую должность. После войны возглавлял Внештатный отдел по переселению немцев, за зиму переселили более пяти миллионов… Если все это описать — большая книга получится… Так вот, давай договоримся: приходи, я буду рассказывать, ты записывай. Согласен?

Что мог ответить Колотай? Согласиться сразу? Рискованная вещь…

— Так, с налету, я вам не отвечу, товарищ полковник, нужно все взвесить, оценить обстоятельства и принять решение. Помните, как на войне вы это делали? И не раз, и не два… Я подумаю и скажу вам.

На этом они попрощались. Его финская история как–то поблекла на фоне того, что довелось пережить полковнику Исаковскому. И жаль, если все это не записать, не оставить потомкам. В конце концов, главное — записать, а там уже будет видно, возможно, найдется человек, который сможет на этом материале сделать что–то стоящее. Может, и он сам, Колотай, наберется храбрости да засядет за непривычную для себя работу. Потому что время не стоит на месте, время подгоняет…

И еще одна есть у него забота: нужно съездить в Финляндию, встретиться с Хапайненами.

Перевод с белорусского Алексея ТИМОФЕЕВА.