В его рассказах мир детства, откуда нас всех (в реальности) — кого раньше, кого позже, поперли (вот здесь автор единственный раз может с уверенностью сказать: нас, всех) — поперли, как белогвардейцев из Крыма, — в кромешно-черное Черное море — без дна, без покрышки, без рассвета, без порта прибытия, и не белел там никакой пароход «Надежда» — этот мир детства был представлен в его рассказах диковинно, с отрадой и лаской: нет, белел все-таки там — по крайней мере, в начале, на причале всех текстов — пароход «Надежда», мы уже на его борту, пожалуйста, рассаживайтесь, господа, каюты уютные, мягкие, нежно струится свет голубой лампочки, рядом мама, завтра, по расписанию, утро, а остров хотя и в тумане, но пароход «Надежда» всегда останется нашим домом, на нем можно вернуться!.. да, на нем можно вернуться... а если нет, то уж точно спрятаться... и мама рядом.
По сюжету рассказов — мамы в конце как раз не оказывалось, утро не наступало, и лучше было не глядеть в кромешную тьму иллюминаторов... Но атмосфера, бесценная ткань языка — да, сам язык — давал такое глубокое, такое полновесное наслаждение и, главное, такое мощное, всеискупающее утешение, что все остальное — смерть, жизнь — значения уже не имело.
Джорджа заметили. Стали приглашать. Командировать. Делегировать. Хотя, следует признаться, не все спервоначалу катилось так уж гладко — так что и талант, и «темы» (удачно вклинившиеся в узкий внеидеологический зазор), и поглощенность власти собственной гангреной, перешедшей в агонию, и фамилия Джорджа, звучавшая, как пароль, — даже все это вместе не помогло ему легко и без заморочек присоединиться к литературному клану униженных и оскопленных, но, с другой стороны, вполне уваженных и просветленных.
Дело в том, что клан (с увертливо улизнувшими от всяческих гекатомб упырями) все равно ни за что не желал Джорджа «пущщать», потому что Джордж (относительно них) был еще молод, невольно внушая им, цивилизованным людям, носящим авторучку в кармане многократно перелицованного пиджака, нехорошее чувство бессилия.
Что тут было делать? Говаривают, что разделся как-то Джордж донага, намазался барсучьим жиром и — хоп! — проскользнул на Высочайшее Заседание через трубу камина. Он рухнул всеми своими худыми частями на днище давно не топленного, почти бутафорского очага, внутри которого, на предмет совращения хорошеньких графоманок, высшие чины отечественной словесности припрятывали чревоугоднические дефициты, дополнительно защитив их тощим бюстом навсегда грустного Чехова и тучным бюстом ложно-взыскательного Крылова. Итак, Джордж грохнулся-громыхнул чертом этаким на эти внештатные запасы — и выкатился — в обнимку с обоими бюстами — в самый центр паркетного зала.
Главный упырь как раз делал свой аннуальный доклад. При виде Джорджа он обезъязычел, захрипел и, дергаясь, грохнулся замертво; назавтра его заменили упырем более либеральным (времена подступали); и Джорджа приняли.
Вообще этот трюк, сам по себе замечательный — хулиганский и чисто импровизационный, даже, можно сказать, артистический — совсем не относится к длинному ряду последующих действий тактико-стратегического характера: подползаний, взлезаний, подмигиваний, чего-надо-лизаний, жеваний и пережевываний, выжиманий, дожиманий, высасываний, мельканий, скольжений, приседаний, вращений и тому подобных отправлений впавшего в умопомешательство (на почве клинического чревобесия) Жоры Жирняго. Веселый эпизод с вступлением в клан можно счесть еще просто лихим молодечеством Гошки-Джордочки — в стиле русского удалого (на разрыв аорты) посвисту с аккомпанементом из Джерома К. Джерома. То есть этот эпизод как раз стоит наособицу, выламываясь из дальнейшей поведенческой стилистики, и, кстати сказать, Джорджу, ненароком уконтрапупившему одного из главных упырей, он полностью сошел с рук, так как (закон биоценоза) упырь упыря, несмотря на бойкую внешнюю корпоративность, жалует еще меньше, чем кого-либо со стороны.
Глава 7. Яйцо преткновения
Весной 19… года в Петрославле случилось небывалое: сфинкс снес яйцо.
Это было покруче, чем если бы летающая тарелка — взяла себе да и приземлилась на вашей коммунальной кухне. Горожане, в массе, не ведали: ликовать ли им — или помирать со страху, купаться в шампанском — или посыпать голову пеплом.
Парочка сфинксов, заманенная сюда лживыми посулами Реформатора (и живущая в неволе уже почти триста лет), никогда до того не производила потомства. Все эти три сотни лет петрославльцы и гости города даже думать ничего такого не думали, — ясно, что сфинксы в неволе не размножаются, да и климат, прямо скажем, не способствует ни любви, ни случке, ни яйцекладке… Да и своих забот, если уж на то пошло, полон-полнехонек рот — до сфинксов ли?
А тут — вот те на. Яйцо сразу было взято на Высший Смоквенский Уровень (ВСУ) — то ли изучать его, то ли уничтожить к такой маме, то ли, наоборот, лабораторно размножать — кто знает?! А может, просто на опыты?.. Особенно в виду сложной международной обстановки…
Среди петрославльцев началось непродуктивное брожение умов. Добиться каких-либо сведений от ВСУ было, как всегда, невозможно. Когда журналисты задавали какому-либо представителю ВСУ, например, вопрос: «А не усилятся ли теперь со стороны Японии, на фоне неожиданной яйцекладки наших сфинксов, ее давние территориальные притязания?» — ответом было: «Мы полностью разделяем и поддерживаю ваше мнение: на Луне, по последним сведениям нашей науки, действительно обнаружен целый ряд кратеров».
Что осталось в этой ситуации горожанам? Горожанам остались неуступчивые дискуссии в семье, ведущие к падению рождаемости и росту бракоразводных процессов, — диспуты по месту службы, резко снижающие производительность труда — и мощный антагонизм на повсеместных уличных толковищах, периодически разрешающийся широкомасштабным мордобоем от переизбытка всех чувств.
Одни кричали, что яйцо снес правый сфинкс, другие — что левый. Правый-левый — это смотря как на них посмотреть! Если стоять лицом к Ингерманландской Протоке, то получится, что правый сфинкс — это левый. А если стоять лицом к Аполлоновой Академии, то получается, между прочим, наоборот — левый сфинкс — в аккурат правый. И потом, если верить этой подлой дезинформации, насчет яйца, то выходит так, что плодоносить можно одним лишь внушеньем ума, так, что ли? То есть один посмотрел на другого — и вот, готово?! И полный порядок?! А ну-ка я сейчас на тебя посмотрю! Ты! Ты смотри у меня! Я тебе посмотрю! Вот и сам смотри, да! Потомство сфинксов из яйца, — это неправильное потомство! Никакого путного сфинкса из яйца выйти не может! Да? Да! Зарубите это себе на вашем шнобеле! Яйцо еще высидеть надо, а кому здесь, я, конечно, очень извиняюсь, это позволят? Развели собак, самим жрать нечего, теперь еще сфинксы на нашу голову!.. Правильно мыслит гражданин: на какую такую валюту мы будем импортировать в нашу страну фураж для угрожающе возрастающего поголовья сфинксов? Даже и не мечтайте! Потому что — неправильно все, изначально! Начнем по порядку: сфинксы не должны были лежать триста лет лицом друг к другу — это раз! Их к этому вынудили! Их так, ясное дело, положили! Добровольно они бы ни за что так не легли! Это вам все же не слоники на комоде! Сами вы слоники! От слоника и слышу! Тише, тише, дайте ему сказать! Второе: сфинксы, по своей природе и миссии, должны смотреть на линию горизонта, образованную от смычки песков пустыни с эфиром предвечной целестии... Классно трендит, сукин кот!.. Говорите по-смоквенски, гражданин, здесь вам не Гайд-парк — что это еще за целестия за такая? Целестия — это небеса. И что, это по-смоквенски, да? Да вы сами, мужчина, несмоквенский! Несмоквенский на всю голову, вы только посмотрите на себя! Тише вы, тише! Сами вы тише! И, в-третьих: кто этих сфинксов сюда нам поставил?! Мы это делать просили?! Это ли наши исконные думы и законные чаянья?! Это ли истинное место сфинксов?! Ведь и об ихнем благе тоже подумать надо! Здесь ли их историческая родина?! Ну, это уже, правда, в-четвертых… У меня другой вопрос, граждане: из какого, собственно, материала сделано это, с позволенья сказать, яйцо?! Такое ли уж оно золотое, как хотят нам внушить? И, если да, то нужны ли нам с вами, положа руку на сердце, золотые яйца? Нам с вами они не нужны. Нам нужны яйца простые! Тем более — от сфинксов. А может, блин, это вообще подлог, провокация!.. Вон, Аполлонова Академия, сукины дети, мать их за ногу: сварганили там у себя в штудиях какую-то экспериментальную херовину из папье-маше — да и сфинксам подбросили. Такое сколько уже раз бывало! Это не сфинксам, товарищи, это нам с вами подбросили! И вовсе не из папье-маше. И вовсе не Аполлонова Академия подбросила, бери выше… Верно! Нам яй-цо под-бро-си-ли!!. Нам яй-цо под-бро-си-ли!!.. Нам яй-цо под-бро-си-ли!!.. Громче, граждане! Нам яй-цо под-бро-си-ли!!!!!..
