Ознакомительная версия.
«Мерс» и правда был хорошей машиной, но управлять им всё равно было трудно. Свет вспотел от усердия. Он с трудом вписывался в повороты, шарахался от встречных машин и с ужасом тормозил, завидев переходящих дорогу пешеходов.
Наконец, он доехал до остановки.
Валентина смеялась, переговариваясь с подружками, куталась в поднятый воротник и снежинки падали в копну её рыжих волос, она никогда не носила шапки. У Света дыхание перехватило – так это было красиво: снег, огни вечернего города и смеющаяся, раскрасневшаяся Валентина, которая прикрывается от мороза поднятым воротником.
Свет плавно затормозил, но немного не рассчитал и легонько ткнулся бампером в фонарный столб. Эффект был испорчен, но результат получился нужный, потому что все стоявшие на остановке мигом обратили внимание на его машину. Валентина тоже повернулась и уставилась на горе—водителя. Свет сдал немного назад. Вышел, попинал колёса, обошёл машину. Впереди, на бампере, виднелась небольшая царапина от удара. Свет потрогал её пальцем – заметит Андрюхин брат, не заметит?
Все на остановке смотрели на него. И Валентина смотрела. Вдалеке показалась маршрутка, нужно было действовать быстрее.
Свет улыбнулся Валентине. Он забыл, что улыбнуться нужно чуть—чуть, слегка отрешённо, поэтому переусердствовал, улыбка получилась широкой и, наверное, очень простецкой, потому что Валентина усмехнулась вдруг в свой воротник.
Свет кивнул на машину – поедешь?
Валентина удивлённо приподняла брови.
И сделала к нему шаг.
И тут произошла жуткая, страшная несуразица. До последних минут своей жизни Свет не забудет позора, который случился с ним в последующие секунды.
Из—за маршрутки с сиреной и мигалкой вылетела милицейская машина. Она с визгом затормозила возле «Мерса», из неё выскочили три человека в форме и с пистолетами.
– Стоять! – заорали они Свету. – Ноги на ширину плеч, руки на капот!!!
С перепугу Свет рухнул на землю, лицом вниз. Через секунду на нём сидел тяжеленный гаишник, крутил ему больно руки назад и одевал наручники. Когда Света за шиворот подняли с земли, он увидел, как Валентина, оглядываясь на него, садится в маршрутку.
Народ на остановке хохотал: «Маски—шоу! Угонщика задержали!»
Угонщика!
Это они про него?! Поэта Света Фролова?!
… Потом было долгое разбирательство в отделении милиции. Свет позвонил Андрюхе, Пивоваров примчался, позвонил брату. Приехал брат и долго объяснял в устной форме, а потом в письменной, что вышло досадное недоразумение. Что он просто не разобрался в том, что машину взял покататься младший брат, иначе, конечно, не стал бы заявлять об угоне…
Свет вымотался, устал. Была уже ночь, когда они с Андрюхой брели по проспекту.
– Я так люблю её, – бормотал Свет. – Так люблю! Просто задыхаюсь от того, что не могу видеть её, когда захочу, говорить с ней! Я не могу жить больше с этим грузом! Кто писал, что «любовь – это давление в сто тысяч атмосфер», не помнишь?
– Нет. Не помню.
– Вертинский, кажется. Точно, Александр Вертинский. Он всё знал про любовь, потому что был поэтом от бога. А я… я устал жить под этим давлением, я ни строчки не могу написать, ни слова… Я думаю только о том, что меня для неё нет и никогда не будет. Особенно после того, что произошло.
– Да что произошло—то? Что?! – возмутился Пивоваров. – Ничего такого ужасного не случилось. Наоборот! Да Валька наверняка в тебя втюрилась, как только увидела, что тебя скрутили гаишники! Это же круто! Блин! На такой успех мы и рассчитывать не могли!
– Слушай, – Свет вдруг резко остановился и потёр ещё болевшую от ментовских зверств руку. – А ты не специально мне этот «успех» подстроил?
– Да ты что?! – заорал Пивоваров. – Я бы тебя предупредил! Я до такого и додуматься бы не смог! Просто я не успел сказать братцу, что машину его взял, вот он шухер и навёл. А Валька теперь сама к тебе подкатит, вот увидишь!!
Но прогнозы Пивоварова не сбылись.
Валентина и не думала подкатывать к Свету.
Более того, при случайных встречах в коридорах университета, она смотрела на него насмешливо, фыркала и тут же начинала нашёптывать что—то на ухо подружкам.
Свет был в отчаянии. Он похудел, осунулся, почти перестал есть, а в одну из бессонных ночей написал поэму. Поэма казалась ему гениальной, прочувствованной, написанной слезами и кровью. Он даже прочитал отрывок Пивоварову, но тот не понял, не оценил, и в ответ выдал с десяток никудышных рецептов как обратить на себя внимание Валентины. Свет, наученный неудачами, все его фантазии решительно отмёл. Особенно ту, что неплохо было бы Вальку «тупо поймать и тупо начать домогаться прямо на грязных ступеньках в подъезде».
– Бабы это любят, – пояснил сбрендивший от бесплодных попыток помочь другу Пивоваров.
Случай обратить на себя внимание Валентины представился сам собой.
Великолепный, отличный случай, не требующий глупых инсценировок и идиотских подстав.
В конце месяца праздновали юбилей старейшего преподавателя университета Ирины Витольдовны Штольд. Несмотря на преклонный возраст, она до сих пор преподавала на филфаке теорию литературы.
Праздновали в актовом зале, накрыли большой фуршетный стол и народу набилась тьма тьмущая – попробовать халявных бутербродов и дармового шампанского. Когда праздник уже подходил к концу, Свет, которого на торжество затащил Пивоваров, увидел у стола Валентину. Как она здесь очутилась, Свет не понял, ведь Валентина училась на биофаке и к теории литературы отношения не имела. Наверное, её сюда привела подруга.
Кровь отлила от лица. Свет понял, что должен немедленно выйти из зала, иначе он не выдержит напряжения и упадёт без чувств здесь же, среди смеющейся, жующей, выпивающей и празднующей толпы.
На Валентине было зелёное платье с отливом, красиво облегающее фигуру и сапоги на высоких каблуках, которые делали её ещё стройнее и выше. Волосы рыжей гривой падали на плечи и спину, они отливали медью и золотом, волновались при каждом повороте её головы. Свету аж дурно стало, до чего она была ослепительна и блистательна, до чего она была хороша!
Свет ринулся к выходу. Но неожиданно его за руку схватила сама Ирина Витольдовна, сидевшая в высоком кресле, словно королева.
– Светик, почитай для меня что—нибудь, – попросила она Фролова и сунула ему в руку микрофон. Свет был её любимым студентом. Она знала, что он пишет стихи.
– Минуточку внимания! – крикнула Ирина Витольдовна всем. – Сейчас Свет Фролов будет читать стихи собственного сочинения! Мне очень нравится то, что он пишет! Это очень талантливый мальчик!!
– Иди! – подтолкнул Света в спину Пивоваров.
Свет понял, вот он – триумф!
Он поднялся на сцену и прочитал поэму.
Он не видел зала, не видел Валентину, потому что закрыл глаза. Но он точно знал, он был уверен – эти минуты даны ему для триумфа.
– Браво! – крикнула Штольд, когда он закончил, и захлопала узловатыми сухими ладошками.
Её поддержали вежливые, жидкие аплодисменты.
– Бис! – заорал Пивоваров и засвистел в два пальца.
Свет не стал кланяться, ему это было не нужно. И аплодисменты ему были не нужны. Он и без них знает, что он талантлив, нет, – гениален.
Спускаясь со сцены, он оступился немного, чуть не упал, но его это не смутило. Все гении немного рассеяны и слегка неуклюжи.
Валентина стояла внизу, у сцены, смотрела на Света, хлопала в ладоши и улыбалась. Рыжие кудри вибрировали в такт её хлопков, а нежный подол её платья слегка коснулся брюк Света. Пол поплыл у него под ногами от этого прикосновения. Он легонько ей поклонился. Только ей, а не всему залу.
– Свет, – представился он. – Свет Фролов.
Валентина засмеялась и перестала хлопать.
– Я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик! – сказала она и опять засмеялась волшебным переливчатым смехом.
Свету показалось, что он неправильно её понял.
– Что?! – глупо переспросил он.
– Я поэт, зовусь я Светик! – закричала какая—то пьяноватая девчонка, стоявшая рядом с Валентиной.
Свет выскочил из зала. Он убежал и даже Пивоваров не смог его догнать.
С тех пор в нём прочно поселилась уверенность в своей глупости и никчёмности. Он – ничтожество, и это – непреложная истина. Недолго переболев этим ощущением, Свет ударился в другую крайность – решил, что всё—таки он непризнанный гений. И то и другое было невыносимо в букете с нечеловеческой болью, терзавшей его неокрепшую душу из—за неразделённой любви.
Свет всерьёз стал задумывать о том, каким способом ему уйти из жизни. Потому что жить под давлением в сто тысяч атмосфер стало невыносимо. Казалось – лучше уж умереть.
Он думал, думал и – наконец, придумал.
Ночью, когда полная луна будет висеть в чёрном небе, он откроет окно и шагнёт с высоты седьмого этажа. Это мужественно. Красиво. Романтично. Трагично.
Его стихи издадут посмертно. А она догадается, что является виновницей его смерти. И до конца жизни ей не будет покоя.
Ознакомительная версия.
