Ознакомительная версия.
Его стихи издадут посмертно. А она догадается, что является виновницей его смерти. И до конца жизни ей не будет покоя.
Потому что она погубила гения.
Самоубийство было назначено на послезавтра. Именно послезавтра должна была случиться полная луна.
Решение было окончательным и бесповоротным.
«Я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем – приветик!» – это был текст предсмертной записки, написанной им заранее.
За день до назначенного срока к нему пришёл Пивоваров и заявил:
– Фролов, хватит киснуть! Свет клином не сошёлся на твоей Вальке! – Андрюха расхохотался, довольный своей шуткой и повторил: – Свет не сошёлся! Одевайся, пойдём! Братец сегодня тусню у себя дома собирает. Там такие тёлки будут!
Свет подумал: а почему бы и не повеселиться напоследок? Это внесёт пикантную и ещё более трагичную нотку в историю его жизни и смерти.
«Фролов знал, что ему осталось жить меньше суток, а веселился и флиртовал, как ни в чём не бывало! – будет рассказывать всем Андрюха. – Я и подумать не мог, что у него на уме!»
Брат у Пивоварова жил отдельно от родителей, в роскошной, двухэтажной квартире. Когда они с Андрюхой пришли, вечеринка была в разгаре. На втором этаже слышались весёлые вскрики, на первом толкались, курили и выпивали группки парней и девиц самого богемного вида.
– Видишь, какие бабы! – пихнул Света в бок Пивоваров. – Это тебе не твоя малахольная Валентина! Тут девки первый класс! Пошли наверх, там братан отрывается.
Братан отрывался в обществе… Валентины.
Они полулежали на низкой тахте, Валентина держала в руках гитару, перебирала длинными пальцами струны и что—то тихонько пела низким, грудным голосом. Её рыжие волосы были собраны в хвост, отчего овал лица казался ещё более утончённым. Кожа сияла нежным румянцем, глаза блестели из—под ресниц, а губы божественно шевелились под музыку, которую Свет не слышал. Брат Пивоварова блаженно прикрыл глаза и покачивался в такт песни. В креслах и на полу сидели какие—то люди, они по очереди курили кальян и что—то пили из красивых фужеров оранжевого стекла. Увидев Света, Валентина чуть улыбнулась, не прерывая песни.
У Света подкосились ноги, а сердце привычно застучало в ушах.
– Скотина, – прошептал он, обращаясь к Пивоварову.
– Я не знал! – взвыл Пивоваров. – Свет, поверь, я понятия не имел, что мой брат… знаком с Валентиной.
Свет отчего—то ему поверил. Но от этого легче ему не стало.
В конце концов, какая разница с кем встречается Валентина? Он всё равно завтра ночью умрёт.
Я поэт, зовусь я Светик!
От меня вам всем приветик!
Свет опустился на пол, на ковёр, рядом с какой—то девицей в татуировках и с отстраненным взглядом. Андрюха сел рядом, взял фужеры с шампанским и один протянул Свету. Валентина всё пела что—то сложное, изысканное, печальное и бесконечное. Отблески свечей играли у неё в волосах, отражались в глазах. Она была безнадёжно, душераздирающе, неприступно красива.
Свету вдруг стало не жалко умереть ради такой красоты. Он залпом выпил шампанское.
– Слушай, – сказал Андрюха ему на ухо, – а хочешь, я излечу тебя от твоей любви?
– Как? – грустно спросил его Свет. – Как можно излечить от любви?
– Нет, ну ты скажи – хочешь?
Свет задумался. Хочет, конечно, но вряд ли это возможно. Говорят, от любви может излечить только время, но у него этого времени осталось только до полнолуния… Жить с терзающим душу чувством он больше не может. У него нет сил.
– Нет, ты скажи, хочешь? Или тебе приятно, когда тебя плющит при виде этой кудрявой ведьмы?
– Хочу, – прошептал Свет и решительно повторил: – Хочу!!
Татуированная девица равнодушно скосила на него подведённый глаз.
Пивоваров нагнулся поближе к Свету и в самое ухо ему сказал:
– Ты на уши её посмотри.
– Что?! – не понял Фролов.
– На уши её, блин, внимательно посмотри! Я всегда прежде всего у баб уши рассматриваю – красивые или нет.
Свет уставился на Валентину. И громко захохотал.
Уши были большие, оттопыренные и отчего—то заострённые кверху.
Свет хохотал и не мог остановиться.
Валентина оборвала свою длинную, сложную песню и посмотрела на Света огромными глазами в которых отчётливо метнулась паника.
Богемная публика перестала курить кальян и тоже смотрела на Света.
– Уши, – давился Свет смехом, – ой не могу, уши!!
Он вскочил и бросился вниз по лестнице.
Как он раньше не замечал, что она лопоухая?!
Разве можно умирать из—за родственницы Чебурашки?
В коридоре Свет с трудом отыскал среди груды обуви свои ботинки и выскочил из квартиры.
Холодный ветер отхлестал его по щекам. Хотелось петь и орать от счастья.
На него ничего не давит, никаких сто тысяч атмосфер! Он может есть, пить, двигаться, дышать, смеяться, жить!! Он может спокойно ходить в универ и не вздрагивать, когда вдали замаячит копна рыжих волос.
Он свободен.
Пивоваров догнал его у киоска, когда Свет покупал банку пива.
– Спасибо тебе, – сказал Фролов, вручая пиво Андрюхе.
– Да не за что, – пожал плечами Андрюха. – Смотреть на тебя, урода, надоело.
– Я свободен!!! – заорал Свет. – Я живу—у!! И к чёрту полную луну—у!!!
Холодно было, холодно.
Кто прилетал в декабре в заснеженный Петербург с расплавленных солнцем Сейшелов, тот поймёт, как мне было холодно.
Промозглый ветер засунул свои колючие лапы под тоненькую дублёнку ещё когда я спускалась по трапу самолёта, потом терзал моё изнеженное теплом загорелое тело, пока я от аэропорта добиралась до своего старенького «БМВ».
– Лоран, – сказала я, когда печка прогрела салон настолько, что я смогла снять перчатки и набрать по мобильному заветный парижский номер. – Я долетела! Скучаю, люблю, страшно мёрзну и тороплюсь собрать чемодан, чтобы завтра вылететь наконец к тебе! На Сейшелах было отлично. Спасибо за чудный подарок!
– После нашей свадьбы ты никогда никуда не поедешь одна! А свадьба через неделю! – Лоран, как всегда, мешал русские слова, французские и английские. Я хорошо понимала эту его «мешанину» и отлично болтала на ней сама.
– Я помню! – ответила я на «нашем» с ним диалекте. – До встречи завтра в Париже!
Жизнь была прекрасна: шоколадный загар в декабре, принц в Париже, зависть подружек и перспектива приобщиться к миллионам будущего мужа. Могла ли я о таком мечтать?!
…В тёмном подъезде меня поджидали двое. Они схватили меня под руки и потащили назад, на свирепствующую непогодой улицу, к большой тёмной машине, марку которой я, естественно, не смогла рассмотреть. Конечно, я пыталась орать. И отчаянно сопротивляться. Но голос подвёл, выдав лишь беспомощный писк, а коронный удар в коленную чашечку, который я репетировала на платных уроках самообороны, не получился. Я просто промазала, причём, три раза подряд.
Жизнь из прекрасной грозила превратиться в ад. Наверное, меня похитили, чтобы продать в сексуальное рабство, и хорошо, если в Японию, а не куда-нибудь в Эмираты. Почему-то быть сексуальной рабыней в Японии мне казалось более… интеллектуальным занятием.
– Парни, меня в Японию, – попросила я, глотая солёные слёзы. – Только не в Эмираты! – По привычке я болтала на смеси русского, английского и французского.
Парни нехорошо ухмыльнулись.
Мы ехали час и пятнадцать минут. На часы я не смотрела, но точно знала: мы ехали ровно час и пятнадцать минут. Потом машина остановилась и меня вывели на заснеженное, тёмное поле. Я не видела ни черта, но это точно была не Япония. Мороз щипал мои щёки, руки, забирался под распахнутую дублёнку и пощипывал изнеженные на Сейшелах бока.
Холодно было, холодно!
Меня повели, подпихивая в спину чем-то твёрдым. Даже думать не хотелось, что это было. Внезапно давление между лопаток исчезло, я оглянулась. Парни исчезли, растворились в кромешной тьме. Оказалось, что без парней ещё страшнее, чем с ними. Я зажмурилась и заорала. Наконец-то мои лёгкие выдали полноценный, берущий за душу вопль. Он продлился ровно секунду, потому что вдруг потонул в звуках волшебного вальса.
Я открыла глаза.
Кромешная тьма оказалась расцвечена миллиардом мелких, цветных огней.
Передо мной сиял, переливался всеми оттенками голубого, огромный, роскошный ледяной дворец. Между прозрачными колоннами парадного входа сидели музыканты во фраках и под руководством вихрастого дирижёра играли Штрауса. Я было хотела ещё поорать, но тут увидела, что из дворца выходит Мишка, сосед. Он был в тельняшке, в джинсах, и дублёнке, небрежно и криво наброшенной на широкие плечи. Глаза его нагло смеялись, а ветер трепал светлые волосы как хотел.
– Скотина! – закричала я Мишке. – Зачем ты устроил пошлый, дешёвый спектакль с головорезами?!!
– По доброй воле ты бы сюда не поехала.
Он был прав. Знай я, что меня за день до отъезда в Париж захотел повидать сосед Мишка, который с детства смотрел на меня исключительно восторженно и восхищённо, и к которому я привыкла, как к облупленной старой скамейке у своего подъезда, я, конечно бы, никуда не поехала.
Ознакомительная версия.
