— «Уран» — необычная яхта!» — сказал я своему другу Следователю, когда в тот ужасный день мы впервые поднялись на ее борт. Вы не представляете, какое гнетущее впечатление оказывает пустая яхта, где единственным признаком жизни становятся незаконченные рукописи. Но прежде чем вы снова приступите к чтению, давайте присядем на несколько минут на эту скамейку на берегу моря и вы мне расскажете, чем закончилась встреча Юлия и Карла.
— Между двумя братьями все время стояло их детство. Хотя Юлий был старше, это Карл был «сформировавшейся личностью», тем, кому удалось завладеть «правом старшего» прямо с момента появления на свет и узурпировать это «право» с непонятно откуда взявшейся детской самоуверенностью. «Я вышел из живота нашей матери уже вооруженным, тогда как Юлий, ее старший сын, появился на свет абсолютно безоружным, доверчивым», — сказал Карл Най после того, как мы распрощались с Юлием. Над садами Генералифе медленно поднималась заря, вдали виднелась бледно-розовая Сьерра-Невада. «Юлий сразу стал жертвой своего будущего. Он был бесконечно одареннее и даже намного гениальнее меня…» Естественно, он произнес «гениальный» с легкой иронией, вполне оправданной на рассвете, после бессонной ночи, проведенной в бедном квартале Гранады с нелюбимым братом и молодым, умным, сведущим литературоведом. «Юлий, — пояснил Карл, — родился уже гениальным, я же им стал! Десятилетие за десятилетием я с упорством продвигался по единственному пути, слушая того, кто диктовал мне текст». Позднее, — говорит Литературовед, — я скажу вам, кого он имел в виду. И вы увидите, что это имеет огромнейшее значение. «Да, — продолжил Карл Най, — я упорно продвигался вперед, тогда как Юлий делал это играючи, будучи слишком уверенным в своей «гениальности». «Создавать — это прежде всего удивлять самого себя, — всегда говорил мой брат. — Каждая книга, которую пишешь — это окончательное «прощай» всем предыдущим», — вот что утверждал мой старший брат, превратившийся в младшего», — заключил он, когда мы направлялись в отель «Вашингтон Ирвинг».
— Эти слова Юлия напомнили мне ситуацию с Флобером, когда он, устав от всех скандалов по поводу «Госпожи Бовари», в ярости назвал свою следующую книгу «Саламбо». В некотором роде это было «Прощай, Бовари» — иронично и горько.
— Устроить столько неприятностей писателю из-за нескольких шнурков в корсете, свистящих, как змея! На самом деле прокурор и все, кто хотел уничтожить Флобера, почувствовали в его заявлении «Бовари — это я» замаскированную гомосексуальность. Об этом говорится в диссертации одного из моих коллег, которого я встретил во время коллоквиума на тему «Великие самоубийцы в литературе», где Эмма Бовари и Анна Каренина делили первое место.
— Так что же было в cantina в Гранаде? Вы сказали, что просидели там до утра.
— «Знаешь, Юлий, я привел кое-кого, кто обожает твои книги, — произнес Карл. — Он приехал издалека ради встречи с тобой. Этот молодой литературовед восхищается тобой, твоими сочинениями — всеми без исключения — и считает, что тебя нельзя отнести ни к какому течению». Юлий молча выслушал это. В какой-то момент он приподнял голову и подмигнул мне. Затем с усмешкой стал рассматривать Карла. «Итак, ты здесь?» — он снова замолчал. Время от времени он говорил: «Выпьем!», и мы выпивали. «Итак, ты здесь, мой великий младший брат! А вы? Зачем тратите время? Что вы напишете в своей книге? Цитаты? Цитаты — это старые одежды, пропитанные чужим потом. Можете процитировать это! В книгах моего великого младшего брата вы найдете кучу цитат!» — «Ах, Юлий! Ах, Юлий!» — «Ну вот! Каждый раз, когда мы встречаемся, Карл требует, чтобы я молчал. Карлу нужны мирные взгляды. Взгляды, успокаивающие его сомнения. И чем больше хвалят его произведения, тем меньше ему нравится мой взгляд». — «Ах, Юлий, Юлий!» — снова с несерьезным видом вздохнул Карл. «Я заноза в кончике пальца у человека, лежащего на лепестках роз». — «Юлий, не забывай, что этот литературовед мысленно записывает каждое твое слово». — «И пусть записывает! Выпьем и запишем! Поскольку ни одно исследование не может обойтись без цитат, я выдам вам еще одну, хотя не я являюсь ее счастливым автором: «Когда у одного человека спросили, зачем он так много рисует, если люди могут о нем и не узнать, он ответил: «Я буду рад, если найдется хоть один почитатель. Я буду рад, если не найдется ни одного». От этих слов повеяло холодом, и Карл насупился. С этого момента Юлий стал хозяином ситуации и заказал еще одну бутылку и жареную каракатицу. Он ел и пил, бросая неимоверно нежные взгляды на своего брата Карла.
— Так пробудился мой интерес к Юлию, — продолжил Литературовед. — На следующий день, вечером, я снова отправился в cantina. Юлий был там, на том же месте, словно не только всю ночь, но и весь день не покидал заведения. Казалось, он сидит там целыми днями, месяцами и даже годами. Гитаристы играли с необыкновенным азартом; время от времени один из них вставал, подходил к Юлию и тот давал ему выпить бокал вина. В этом не было ничего интересного. Всё, что он делал, выглядело вполне обычным. Юлий не был совершенством. Он не стремился отвлечься от действительности. «Я никогда не прошу Вечности, что не родился четырьмя веками раньше. Что такое для Вечности четыреста лет? Ничего! А для меня это было бы праздником. Я мог бы дышать одним воздухом с Монтенем! Читать вместе с ним его песнь любви к Ла Боэси! Смотреть, как он пишет, и читать высказывания старинных авторов, которых он так беспечно цитирует в своих «Опытах»! Да! Я говорю совершенно противоположное тому, что говорил вам сегодня ночью! Я ненавижу цитаты… и люблю их. Как понять это противоречие? Просто нужно смотреть, кто именно их использует. Одни высказывания становятся необыкновенно привлекательными у одних, и те же самые высказывания — отвратительными у других. То же касается и текстов. К примеру, Карл постоянно прикрывается мифами. Но как он их использует? В каких целях? Мифы не могут служить подпоркой прекрасным цитатам!»
— Мне это нравится! — говорит Поэт-Криминолог. — Очень нравится!
— Подождите! Здесь начинается очень странная исповедь. Я хотел рассказать вам о ней позже, когда лучше изучу рукописи Юлия, так как обнаружил то, что уже более полувека мучило этих двух стариков. Между Карлом и Юлием произошло что-то очень серьезное. И если в дальнейшем мои подозрения подтвердятся, то у нас появится очень веская причина, объясняющая драму «Урана».
— Перестаньте дразнить мое любопытство! — восклицает Поэт-Криминолог.
— Поверьте, что я заинтригован не меньше вас, — говорит Литературовед, устремив взгляд на неподвижную морскую гладь. — Как и в прошлый раз, Юлий заказал жаркое из рыбы и блины — ужасно жирные, какие делают в таких испанских cantina и которые я ненавижу. «Хватит литературных мифов! — бросил Юлий. — Нет ничего более познавательного, чем мифы, скрепляющие семейные узы. Семейные истории не представляют никакого интереса, если в их основе не лежат мифы. Когда мы — Карл, я и наш младший брат Арно — были подростками… — Он надолго замолчал, потом спросил: — «Карл рассказывал вам об Арно? Конечно же нет! Даже я сейчас не буду вдаваться в подробности его смерти. Кто может знать, что произошло? В любом случае нас было трое: Карл, я и Арно. Запомните: из нас троих именно Арно должен был написать то, что ни Карл, ни я никогда не смогли бы сочинить. И если Арно продолжает жить, то это в сочинениях Розы и Курта! Да, именно их сочинения проникнуты этой юностью, этой изящной бесполезностью, этим чистым удовольствием — писать!» Затем он начал вспоминать свое детство, от которого так и не смог «излечиться». «Я болен своим детством. Мое детство — тяжелейшая болезнь, от которой я никогда не вылечусь. Арно умер подростком. А вот Карл убил свое детство в самом себе. Он положил на это всю жизнь. Я же стал неизлечимым инвалидом. Подростками мы все втроем увлекались мифами и были в них очень подкованы. Мы наблюдали за различными группами людей и, не без иронии, переносили их в различные мифы. И это действовало божественно! Из нас троих Карл быстро пошел в гору, обо мне не будем говорить, а вот Арно, к несчастью… или, может, к счастью, не дожил до своего семнадцатилетия, когда человек еще верит в чувства. Арно был Арно, а мы с Карлом были влюблены в него. Представляете, какие прозвища мы себе дали: Минос, Радаманф и Сарпедон! Нас зачали Европа и Зевс. Бедная, брошенная Зевсом Европа, которой удалось женить на себе Астерия! Ну как, вы заинтригованы, молодой ученый? — внезапно спросил Юлий, наполняя мой бокал сладким черно-красным вином, которое делают в деревнях в окрестностях Гранады. И, насмехаясь надо мной, продолжил: — Не упускайте ничего из того, что я вам говорю. Всё хорошенько записывайте. Пейте и слушайте, мы работаем над вашей книгой, и поскольку я принимаю в этом участие, мы ее обогатим! Итак, знайте, что семейство Найев пишет под диктовку призрака — призрака Арно, склонившегося над плечом каждого члена нашей литературной семьи. Несмотря на то что Арно умер пятьдесят лет назад, его сердце бьется в каждом из нас. Когда вы встретите Курта и Розу, то увидите, что они вдвоем образуют, придают форму призраку нашего младшего брата, которого мы убили. Да-да, все верно: убили, Карл… и я».
