Даже тяжелораненые, державшиеся в седле на одной лишь ненависти к этим скуластым разбойникам, продолжали драться, и одно лишь желание было отчеканено на их лицах - убить татарина! - наглеца, посягнувшего на жизнь и свободу детей, жен и матерей, осмелившегося огнем и мечом пройтись по родным селам и деревням, по любимой его земле...
На судорожно, часто дышащей лошади Гришка скакал на дерущуюся толпу, где все смешалось и было трудно отличить своих от врагов; мир потонул в шуме боя: в треске лопающихся копий, в звоне стали, в хрусте костей и диких криках, визгах людей, коней...
"Как в аду", - мелькнуло у Гришки в голове, липкий холодный страх заколыхался в груди, потянуло волосы на голове, - и он, не помня себя, тоже заорал что-то страшное, выпустил стрелу в сторону летящего ему навстречу, на маленькой серой коняге, узкоглазого широколицего татарина. Но попал или нет, не видел - кобыла споткнулась, и он со всего маху ударился об землю...
Очнулся, обрадовался: "Жив". Глаза закрыты, почувствовал на лице что-то липкое, вязкое...
Кругом - стоны. Иногда жутко вскрикивали какие-то существа. Где-то близко слышался храп - с бульканьем, с переливами.
Он протер лицо - в нос ударило противным, затошнило. Разлепил веки и увидел на руке сгусток крови, прямо перед собой - спину убитой лошади с широкой раной, откуда змейкой выползала густая дегтеобразная кровь.
Гришка приподнял голову и тут же пригнул: на трупе животного лежал губастый татарин и храпел, выпуская изо рта, ноздрей кровавую пену. Прислушался, подождал. Татарин так же храпел. Снова приподнялся, посмотрел на раненого врага. Понял: "Дух испускает", - немного успокоился, огляделся кругом; увидел в начинающей покрываться сумеречным светом - который, так и не затемнав, перейдет в белую ночь - дали, как несколько русских беззвучно дерутся-отбиваются (ветер не пускал звуки боя) от окруживших их татар. На высоких конях, рослые, бешено вращая длинными мечами, русские рубили накидываемые на них арканы, не давались живыми.
"Нужно помочь!" - затрясся, волнуясь, Гришка. Пошевелился - в голове заныло, но руки, ноги слушались. Поискал глазами и нашел в пяти-шести шагах лук убитого воя, хотел встать - не хватило духа: что-то противное, тяжелое давило, никак не отпускало... "Я трус! Трус!.." - заскрипел зубами, крепко зажмурившись, напрягся, чтобы одолеть страх, и уже начал вставать, как, открыв глаза, увидел приближающуюся к нему толпу спешившихся татар, которые грабили трупы, добивали раненых. "Так вот откуда те звуки! - разгадал Гришка тайну страшных криков - прощальных и просящих о помощи, последние в их жизни крики!.. - Но они хоть ранены - не могут уйти, спастись, поэтому режут их, как животину, а я же!.." - и от страха он совсем онемел: ноги и тело сделались каменно-ледяными...
С закрытыми глазами, не шевелясь, прислушивался к приближающимся шагам, говору и продолжал коченеть от дикого, ужасного предчувствия неминуемой смерти. "О бох!.. Спаси, отведи злую смертушку!.." - мысленно взмолился, запросил милости у бога, в глубине сознания все же не веря предчувствию своему...
Вот уже совсем близко: ненавистная гортанная речь, топот, позвякивание металла об металл...
Осиновым листом затрепетало сердце, приостановилось дыхание, когда услышал глухой хрумкающий звук входящего в человеческую плоть ножа, и мучительный слабый стон... "Своего!.. Господи, своего прикончили!.. Теперь меня!!!" - покрытое холодным потом тело сковало как льдом: он, живой, был как мертвый, - рассудок покинул его, когда двумя рывками стащили с него надетые впервые в жизни сапоги...
Стихло. Гришка приоткрыл глаза; все было залито белым молочным светом северной летней ночи, укрыто безмолвной пугающей тишиной.
Труп татарина, оскалив крупные белые зубы, улыбался. Гришка осилил страх, приподнялся, сел. Только теперь поверил, что жив. Вдохнул полной грудью сырой прохладный воздух. Пахло луговыми травами, речной тиной - было слишком хорошо, и это настораживало, пугало, казалось неправдоподобным после случившегося. Вдруг пришло в голову: "А што, если я уже мертв, нахожусь на том свете?! Этот мертвец еще! - почувствовал, как потянуло волосы. Гришка встал на дрожащие, ослабевшие ноги - кружилась голова, заозирался: - Нет, кажись, на Земле!.." - Но другая мысль - "Вот возьмут души умерших - они ведь сразу далеко не улетают от тел - схватят и уложат мою плоть рядом со своими!.." - потрясла, и он, не помня себя, побежал...
Два дня, как безумный, бежал, шел, блуждал, спотыкался, падал; отлежавшись, снова продолжал путь.
За эти дни ничего не ел - только пил из светлых прохладных родников. На третий день, качаясь от слабости, поднялся на родной берег под Новыми Волковцами и увидел: угли, пепел!.. На колодезном журавле - обрывок веревки; большими черными крестами стояли обуглившиеся деревья...
...Проснулась боль в душе, замучила, заточила сердце. Почувствовал, как слеза выдавилась, скатилась по щеке. "Скорее бы уж в поход!.." Под утро забылся сном.
Воевода Константин Юрьев, подперев десницей подбородок, хмурил широкий лоб: думал. Распущенные белокурые волосы свисали до плеч - так, по новгородскому обычаю, носили мужчины в то время волосы на Вятке.
Было о чем думать: посошную рать разместить, начать с ними обучение ратоборному делу, строить суда, ковать и перековывать оружие, шить - делать бранную одежду; заготовлять корма: засолить мясо, рыбу, сухарей готовить, для хлебов муку. Конечно, Андрей Андреевич все сделает как надо, но ох как трудно ему теперь в Хлынове - одному, чужому - великокняжескому...
Но во много раз положение ухудшится - в поход не выступят,- если он не сможет наладить варку железа, не достанет соли и смолы. Смолу тоже надо курить - вон ее сколько нужно!..
А тут еще предложил дерзновенную мысль московский боярин: выковать небольшие пушки, поставить на ушкуи - и опять железо, свинец, пороховое зелье нужно, а где свинец, порох покупать, - где деньги?.. Нет таких денег, если даже всех бояр и житьих людей обчистить... Черный люд? - дай бог, чтобы они сами были здоровы и живы и пошли в рать - какие уж деньги!..
- Дак ты дашь возы? - прервал мысли Игнат Репин.
- Какие возы? - встрепенулся, рассердился Константин Юрьев. - Я тебе уж говорил, чтоб ты своими возами привез соль!.. Вывези все, что есть... Начинай вываривать... Мужей выбери добрых и отошли в Слободу...
- Господи, Святая Богородица, помоги и спаси!.. Я ж всю соль за работы раздал... А варить зимой?! Отродясь такого не было...
- Не бывало - будет!.. А то, что у тебя соли нет - врешь. Кто хвастался, что соли хватит всю Вятку обсолить?.. Нарошно людям раздал!.. Не задарма же, Игнат, - золотом обернется тебе соль!..
- Тебе, может... Ты - как в прошлом году: договорились не давать воев московскому князю Даниле Ярославскому, а ты смутил всех, выхвалился, штобы пред великим князем быть любым - дал людей... Вот он и ставит вас, Юрьевых-то, воеводами... А мы што? - главы свои оставим там, а не злато-серебро возьмем!
Москва нас бросает, штоб отвести от себя дикого зверя...
Константин Юрьев побагровел, встал во весь рост, головой чуть не задевая черные от сажи полати.
- Молчи!.. Не для себя старался, ты знаешь... Всю соль свезешь! На своих возах... И соль будешь варить!..
Замотал рыжими кудрями Игнат Репин, заскрипел зубами - в глазах зеленые гневные искорки. Многое можно перетерпеть, простить, но когда Костя начинает так вести себя - обижать бояр, житьих людей перед народом, перед холопами, а теперь, как на какого-то чернолюдина, налетел на своего помощника!..
Охладел в последние дни к Косте Юрьеву, хотя и умом понимал, что по-другому, пожалуй, нельзя на его месте... Тут еще великокняжеский посланник: "Старый пер...!"
- Ты, што, Костя, умом тронулся! На кого руку-то замахиваешь?! На бояр, - на свою опору и силу! - ты без них никто!..
Константин Юрьев сел, и уже без злости, успокоившись, - с горечью:
- Ты помогать должен... А ты меды пьешь - грешишь... Не понимаешь меня, о себе только думаешь, о мошне...
- Я ж и не хорош!.. Ты с боярами, как с татарами-разбойниками... Эдак-то мы и к походу не соберемся - провоюем с боярами... Слушаешь этого... московского боярина - он тебе наговорит, научит...
Игнат Репин, видя, что воевода молчит, распалился, вскочил из-за стола, ощерился - рот до ушей, красные десны видать; взмахнул руками - пламя в глиняной плошке заплясало, тени забегали по стенам, - начал зло выговаривать:
- Завидуешь!.. Нету у тебя ничего в доме, хоть ты и воеводишь - вот и раззоряешь других!.. Што, раззорить меня хошь?! По миру пустить? Мне счас нечем соль варить - црены прохудились, новые выковать надо, и опять расходы: железо покупать!.. - и замолк товарищ воеводы. Резко, по-звериному ловко вскочил, перегнувшись через стол, Константин Юрьев и схватил его за вышитый красный ромбовидный узор ворота белой косоворотки:
- Црены прохудились?! Нельзя соль варить! Железо собираешься покупать?! Освобожу тебя от такой заботы - црены на железо возьму!..
