Это была неделя как раз перед первыми дебатами Мары в окружном суде Нового Орлеана, и ей следовало быть дома в тот момент и тщательно готовиться.
Но она отказалась бросить Джину в такой момент и дала указание фирме переслать ей три коробки с документами, вещественными доказательствами и краткими резюме по делам. Все это она просматривала и изучала по вечерам, после встреч с семейным юристом, упаковкой вещей или чем бы то ни было еще.
По возвращении в Даллас Мара настояла, чтобы Джина провела День благодарения у них и не встречала праздник в одиночестве.
Мара махнула рукой:
— Да ладно, не преувеличивай, кто угодно мог все это сделать.
— Ты имеешь в виду «никто». Никто такого не сделал. Никто не предложил мне помощь и не помог. Кроме тебя!
Мара покачала головой, Джина подошла и взяла ее за руку:
— Ты слышишь? Никто! Кроме тебя! Ты стала моей семьей, и меньшее, что я могу сделать, — стать твоей памятью. — Она сжала руку Мары и направилась к двери.
— Я буду у компьютера, скоро ты получишь семьдесят пять напоминаний о предстоящих встречах.
— А если я стану забывать читать бумажки с напоминаниями, которые мы развесили по всему кабинету, тогда я действительно испугаюсь, — добавила Мара и поплелась вслед за Джиной к выходу.
— Я буду звонить и напоминать, чтобы ты их читала!
— О господи, Джина! Если дойдет до этого, лучше столкни меня со скалы!
Глава 8 Мара
В сентябре следующего года Лакс исполнился год, а Мара уже перестала шутить о собственной забывчивости. Она не делала самокритичных замечаний и не выносила их ни от кого: ни от Тома, ни от подруг, ни от родителей. Женщина вообще с трудом их всех выдерживала. Почему-то… Она стала раздражительной, у нее постоянно менялось настроение.
Никто не избежал ее внезапных вспышек гнева, особенно доставалось Тому.
Однажды ноябрьским вечером они расположились в кухне. Мара помешивала суп на плите, а Том нарезал французский багет.
— Мы уже три недели не относили вещи в прачечную, — сказал Том, — я думаю, после ужина…
Он остановился, когда деревянная ложка, которой Мара помешивала суп, просвистела у него возле уха и со звоном приземлилась на кухонный стол, а суп разлился и забрызгал стены и пол.
Том с удивлением воззрился на ложку и повернулся к Маре, уже открыв рот, чтобы заговорить.
Но она не дала ему такой возможности:
— Просто не могу поверить! Я стою возле плиты после двенадцатичасового рабочего дня, готовлю тебе суп, и все, что ты можешь сообщить, — мы три недели не носили вещи в прачечную?
Том в недоумении ответил:
— Чего ты расстроилась? Я же не сказал, что ты не отнесла, я сказал: «мы»… И я собирался сказать, что после ужина отнесу их.
— Чушь! Ты обвинял меня! Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда что-то делается не вовремя по дому, и ты это специально сказал, что бы я чувствовала себя виноватой!
Том отложил нож, раскрыл объятия и подошел к жене:
— Мара, когда я…
Она отскочила от него, сорвала с себя фартук и заорала:
— Сам готовь этот чертов ужин!
Она вылетела из кухни, помчалась в спальню, с силой захлопывая за собой все двери, плюхнулась на кровать, ее кулаки сжимались и разжимались. Наконец буря, клокотавшая внутри, немного улеглась, она направилась в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Мара смутилась, увидев свое отражение, — красная, злая, покрытая пятнами. Ведет себя как ребенок! Она намочила полотенце и прижала на несколько минут к лицу, перед тем как еще раз внимательно всмотреться в свое изображение. Она будто искала что-то, что заставило ее вести себя так неистово.
— О господи!
Вернувшись в кухню, она обнаружила мужа у кухонной стойки, хлеб был нарезан, а перед Томом стоял стакан с выпивкой. Они встретились взглядами. Выражение боли на его лице заставило ее немедленно заплакать. Она бросилась к нему, обняла, поцеловала:
— Прости меня, пожалуйста! Я не понимаю, как это произошло!
Она обняла его сильнее и прижалась к нему, пока наконец не почувствовала, как муж расслабился.
— Я не знаю, что на меня нашло! Ты этого не заслуживаешь! Пожалуйста, прости меня!
Том вздохнул и поцеловал ее в макушку:
— Я прощаю тебя.
После этого случая она перестала извиняться. В один из вечеров она орала на него за то, что он пережарил овощи на гриле, а на следующий отставляла от себя тарелку, сообщая, что они недопечены. Неделями, когда он тянулся к ней в постели, она изображала полный упадок сил или демонстрировала, насколько ей все это неинтересно. А позже обвиняла его, что он больше не хочет ее, у них так давно не было секса!
Она поступала иррационально и, вообще, стала склонна к паранойе, постоянно тревожилась. Ближе к Рождеству Том умолял ее посетить врача, но она отказалась. И даже не помнила почему.
И это была часть болезни, которая влияла не только на способность двигаться и думать, но и на эмоции. Болезнь атаковала с трех сторон, и каждая атака была смертоноснее предыдущей. Как вилы дьявола.
Однажды (кажется, прошло несколько недель после Дня святого Валентина) они сидели на диване. Такого не было уже очень давно. Том был задумчивый, и Мара спросила, чем он озабочен. Муж внимательно посмотрел на нее и сказал:
— Я волнуюсь о тебе. Думаю, тебе нужно посетить врача. — Он взял ее за руку.
Мара оттолкнула его руку и подскочила.
— Не сердись! — Том снова потянулся к ней, но она отстранилась, скрестив руки на груди.
— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, как раньше. Мне кажется, тебя уже ничто не радует: семья, работа и вообще все. Сегодняшний вечер был хорош, но это для нас редкость. Так раньше не было.
— Я так устала от этих разговоров. Я постоянно говорю тебе, что не хочу никого видеть. Это обычные вещи — забывчивость, иногда раздражительность, диагноз не ставится по таким симптомам. И к доктору не обращаются по таким вопросам.
— В том то и дело, я не уверен, что это обычные вещи. Думаю, здесь нечто большее. — Он с тоской смотрел на жену, пытался обсудить все мягко, спокойно. Это приводило ее в бешенство.
Ее губы искривились в презрительной усмешке, она ждала, пока он закончит и опустит руки на колени.
— Я совсем не уверена, что ты знаешь, что такое нормальная жизнь. Я все делаю сама, я уже не говорю о том, какая у меня сложная работа и какой стресс я испытываю. Целый день я разбираю дела, а потом прихожу домой, чтобы растить твою дочь, готовить твой обед и стирать твои вещи! Тогда как ты приятно проводишь время, прохлаждаешься, занимаясь дерматологией, а потом приходишь домой и отдыхаешь.
Том, шокированный обвинениями, вжался в спинку дивана. Она одарила его еще одной кривой усмешкой, наслаждаясь бурей, которую подняла, и ей было все равно, что ее обвинения абсолютно несправедливы.
Среди всех мужей, о которых она слышала, Том больше всех помогал по дому и в воспитании Лакс. Он вырос в семье, где отец был алкоголиком и, естественно, игнорировал домашние заботы, поэтому Том решил быть внимательным и заботливым мужем и отцом и участвовать во всех домашних делах.
Обвинение жены было одним из самых оскорбительных для него. На какую-то долю секунды Мара решила остановиться. Но не сдержалась и продолжила:
— Ты хочешь, чтобы я была счастлива? Чтобы я наслаждалась жизнью? Помогай мне по дому! Мне не нужно ставить диагноз! Просто веди себя как взрослый человек! Попытайся хотя бы раз, а потом посмотрим, так ли мне нужен врач!
— Мара, — наконец ответил он, — это совершенно несправедливо!
Она смерила его ледяным взглядом. Муж наклонился к ней, выражение лица говорило о доверии и искренности. Он ждал, что она признает низость своих обвинений и извинится. Вместо этого она набычилась и выпалила:
— Ты думаешь, ты такой замечательный отец! Великолепный муж! Нет! Ты такой же, как и твой папаша!
Том вскочил так стремительно, что Мара осеклась и отшатнулась.
— Хватит! Мара! Не смей говорить такие вещи! Только из-за того, что у тебя очередной приступ плохого настроения, ты не имеешь права меня оскорблять! Это уже нельзя списать на усталость на работе, я отказываюсь объяснять этим твое поведение! Не знаю, что тебе нужно: антидепрессанты, витамины с повышенным содержанием железа или просто хорошо выспаться. Но это должно прекратиться! Я не прошу, я требую: сходи к врачу! Или я уйду из семьи!
Том вылетел из гостиной, хлопнув дверью, Мара, закрыв рот, в шоке смотрела ему вслед.
На следующий день Мара разрешила Тому договориться о приеме у Алана Мизнера, невролога, которого Том знал по медицинскому университету. Алан предложил принять их в нерабочее время, делая одолжение бывшему сокурснику.
Мара не собиралась прислушиваться ни к каким советам, но не сказала об этом Тому. Она даже чувствовала себя виноватой — муж был так рад, что она согласилась на эту консультацию.
