– Вы можете помочь нам измениться, – продолжала Ребека. – В Чикаго вы жили яркой жизнью, принадлежали к интеллектуальной элите. Вы близки к последним течениям европейского искусства: экспрессионизму, конструктивизму, кубизму. Мои друзья и я будем вашими верными учениками.
Ребека рассказала Павлу свою историю. В Сан-Хуане не было балетной школы, и, вернувшись с дедушкой и бабушкой из Европы, она решила заниматься балетом сама.
– Айседора никогда не училась профессиональному балету. Она стала балериной, следуя своей природе, – сказала Ребека, – я решила сделать то же самое. Я целые дни проводила в саду – занималась балетом и писала стихи. Родители встревожились, стали приглашать в дом девочек моего возраста. Меня водили на вечеринки, праздники и концерты и пытались занять бесчисленными общественными обязанностями. Наконец родители переговорили с комитетом «Испанского казино» и предложили вложить огромную сумму для организации карнавала, с тем чтобы меня выбрали королевой. Хотели отвлечь меня и заставить забыть об артистическом призвании. Комитет принял предложение моих родителей и выбрал для меня в качестве короля юношу, недавно приехавшего из Эстремадуры. Я безумно влюбилась в него. Через месяц, когда мне исполнилось шестнадцать, мы поженились. А на следующий день после свадьбы я узнала, что Буэнавентура не любит поэзию и терпеть не может балет!
Милан понимал ее. «Мы с ней родственные души, – подумал он. – Неисправимая мечтательница. Я построю ей дом, чтоб она хотя бы жила в окружении красоты, раз уж она замужем за неотесанным деревенщиной».
Они дошли до края владений, где были непроходимые заросли. Рядом с домом высились развалины старинной стены с полустершейся надписью, гласившей: «Воды Приморья».
– В том сарае был источник Буэнавентуры, – сказала Ребека Милану. – Еще пять лет после того, как мы поженились, он продавал воду из источника торговым испанским судам.
Павел заинтересовался.
– Мне бы хотелось взглянуть на него, – сказал он, и они вместе подошли к покосившейся постройке. Ребека нашла ключ, спрятанный под камнем, и открыла дверь. Они вошли, осторожно ступая, чтобы не запачкать обувь. Посередине был колодец метра полтора глубиной. Вода по трубе шла по направлению к лагуне. Павел подошел ближе и, зачерпнув немного воды, попробовал ее на вкус. – Она прекрасна, – сказал он, с наслаждением сделав несколько глотков. – Свежая и вкусная. Попробуйте. – И предложил Ребеке. Он почувствовал теплое дыхание молодой женщины на своей ладони и не смог удержаться: поцеловал ее в губы. – Я построю вам дом прямо здесь, около источника, – сказал Павел. – Здесь мне будут помогать музы.
Ребека не могла сдержать радости.
– Я знала, что вы согласитесь, – сказала она. – Но я не хочу, чтобы вы просто построили мне дом. Я хочу, чтобы вы творили его от фундамента до крыши, как пишут поэму или ваяют скульптуру, открывая людям душу камня. – И она тоже поцеловала его.
Вернувшись в тот вечер домой, Павел достал из шкафа папку с копиями и выбрал в качестве модели для особняка Мендисабалей одно из самых замечательных творений Райта.
У него должны быть широкие окна в стиле Тиффани, слуховые окна будет окружать гипсовая лепнина, а полы будут покрыты белым антильским дубом, хранящим прохладу гор. Над главным входом поднимется арка, украшенная мозаикой всех цветов радуги. Из этих дверей будет, танцуя, выходить Ребека, окутанная шелковой туникой и декламирующая свои стихи о любви.
Спальни он расположил со стороны авениды, а стеклянным павильоном соединил их с гостиной и столовой, которые должны были выходить на лагуну. Поскольку почва к задней части владений постепенно понижалась, широкий подъезд позволит автомобилям обогнуть дом и припарковаться в павильоне, который одновременно будет служить для них навесом. К входным дверям будет вести мраморная лестница.
В нижнем этаже будет расположена кухня, а также многочисленные комнаты, которые могут быть использованы под кладовые. Будет также специальное помещение для источника. Потолки будут в два раза выше, чем в домах Райта, а по козырьку крыши пойдет мозаичный орнамент из золотых оливок. Это была единственная уступка, которую Павел сделал Буэнавентуре, поскольку оливковое масло было одним из самых продаваемых продуктов «Мендисабаля и компании». Наконец, в задней части дома он поместил свой «конек»: террасу с позолоченной мозаикой, которая дерзко выступала вперед, нависая над лагуной. Там Ребека сможет принимать близких ей по духу людей искусства.
Буэнавентура и Ребека переехали в новый особняк в 1926 году. Через несколько месяцев Буэнавентуру назначили испанским консулом в Пуэрто-Рико. Назначение еще более укрепило его экономическое положение. Он продал черный «паккард», купил «роллс-ройс сильвер-клауд» и прикрепил к его антенне испанский флажок.
– Испанский флаг состоит из цветов корриды, – гордо заявлял он министрам, когда они ездили вместе с ним. – Арена – это золото, на котором смельчак пускает кровь своему противнику.
Ребека, как супруга консула, была обязана присутствовать на всех приемах Испанского консульства и принимать у себя консулов других стран. Когда Пуэрто-Рико стал территорией Соединенных Штатов, дипломатические отношения между Островом и другими странами почти совсем прекратились. Юридические и коммерческие сделки должны были заключаться только через Департамент внутренних дел в Вашингтоне, но данное учреждение было всегда так завалено работой, что решить какой-нибудь вопрос, связанный с Пуэрто-Рико, было иногда труднее, чем найти иголку в стоге сена.
Поскольку Буэнавентура был одним из немногих коммерсантов, которые могли ввозить товар прямо из Испании, он неожиданно стал выдающейся личностью. Его дом превратился в место для собраний посланцев Испании со всего континента. За ужином подавали до семи блюд, и организация этих банкетов стоила немало времени. Чтобы все шло как по маслу, многое зависело от Ребеки.
Об этом периоде своей жизни Ребека сама рассказывала мне в те месяцы, когда мы с Кинтином были обручены, а мы с ней еще оставались подругами. Однако, когда у нас с Кинтином начались трудности, подобные доверительные беседы совершенно прекратились. Но в то лето, лето нашего обручения, я часто ездила из Понсе в Сан-Хуан, и, пока в доме Мендисабалей ждала, когда Кинтин вернется из магазина, Ребека рассказывала мне о тех временах.
Вскоре после переезда в дом, построенный Павлом, Ребека стала чувствовать себя несчастной. Буэнавентура запретил ей принимать у себя артистическую публику, поскольку собрания богемы были недостойны супруги испанского консула. Уже прошел год, как они жили в новом доме, а Ребека так и не устроила ни одного музыкального или поэтического вечера, ни одного любительского спектакля, которые она мечтала поставить со своими друзьями на террасе с золоченой мозаикой. Она упросила Павла построить храм, посвященный искусствам, а жила в святилище торговли и дипломатической мишуры.
– Мужчина – король в делах, а в доме властвует женщина! – кричала Ребека, в отчаянии бродя по коридорам, но Буэнавентура не принимал всерьез ее слов.
– Домашний очаг мужчины – все равно что курятник: женщины болтают, будто курицы квохчут, – отшучивался он, ласково шлепая ее по заду.
Тетки Буэнавентуры не были богачками, однако жили ни в чем не нуждаясь. В Вальдевердехе у них был просторный дом и две или три служанки, что вполне соответствовало их скромному общественному положению. Однако, прожив в Пуэрто-Рико некоторое количество лет, Буэнавентура пришел к выводу, что местная буржуазия необыкновенно мелочна. Они не тратили ни сентаво больше того, что было необходимо для повседневной жизни, а их прислуга жила в еще большей нищете.
Когда Буэнавентура переехал в новый дом, то поначалу чувствовал вину за свою расточительность – иначе трудно было назвать этот его каприз. Он ежедневно напоминал Ребеке: «Попрошайничать – порок, не давать милостыню – добродетель» – и велел все время носить с собой связку ключей, прицепив ее к поясу платья. Ребека обязана была следить за расходом вина, сахара, оливкового масла и ветчины, что потребляли в доме. Запасы хранились под надежным замком в кладовых рядом с кухней.
Окорока из Вальдевердехи Буэнавентура поначалу развешивал в кухонных шкафах на бронзовых крюках. Там их выдерживали еще лет пять-шесть, а под ними стояли специальные емкости из латуни, куда медленно сочилась мутноватая питательная влага. Потом это масло переливалось в бочонки и использовалось для приготовления жаркого и других блюд.
Но вскоре после переезда Буэнавентура стал бояться, что окорока могут украсть, и велел Ребеке хранить их у себя в шкафу, рядом с туалетами из Парижа и кружевным нижним бельем. И потому, сколько бедная Ребека ни старалась отбить запах ветчины, рассовывая по полкам шкафа букетики жасмина, сколько ни опрыскивала нижние юбки и белье апельсиновой водой, – когда она появлялась в столичном обществе, от ее одежды исходил запах копченого окорока, не оставлявшего никаких сомнений в том, каким образом ее муж нажил себе состояние.
