И когда служанка поставила салатницу на стол, Буэнавентура положил себе на тарелку четыре ложки спаржи, покрытой зеленоватой ряской, и невозмутимо съел все, невзирая на шутки и остроты в свой адрес.
– Так вы говорите – столбняк, Мария? – спросил он служанку, которая дрожала от страха, глядя на него. – Это объеденье, а не столбняк! – А Ребеке сказал: – Спаржа все равно что лук: поел – бежишь мочиться, зато в постели от нее петух столбом стоит!
Ни Ребека, ни американцы салат пробовать не стали, и хорошо сделали, потому что в ту же ночь Ребека отвезла Буэнавентуру в больницу в Аламаресе, где ему сделали промывание желудка по причине острого отравления.
Часть вторая
Первый дом на берегу лагуны
Ребека и Буэнавентура прожили уже восемь лет, а детей у них все не было. Буэнавентура пребывал в горьком разочаровании: он всегда хотел иметь большую семью; что до Ребеки, ее это совершенно не волновало. Если у них будут дети, она не сможет больше танцевать, а танцев ее натура требовала всегда.
У Ребеки было множество друзей среди артистической публики Сан-Хуана, и она часто приглашала их к себе. По вечерам они сидели в саду у самой лагуны и говорили о поэзии и живописи. Буэнавентура был в курсе этих «артистических суаре», как их называла Ребека, но он всегда был так занят, что не придавал им значения. Он уходил из дома в семь утра и возвращался не раньше восьми вечера – ел, принимал душ и ложился спать. Ребека целыми днями была предоставлена самой себе и делала, что ей вздумается. По утрам она писала стихи, занималась своим любимым балетом в саду у лагуны, а по вечерам ужинала с друзьями.
В 1925 году Буэнавентура решил, что им нужен другой дом, более соответствующий их теперешнему положению. Земля, на которой стоял их скромный домик, была превосходной, а дом совсем нетрудно было снести, чтобы расчистить место для нового здания. Однажды Буэнавентура ехал на своем «паккарде» по авениде Понсе-де-Леон, как вдруг увидел большой особняк, строящийся на холме, в пальмовой роще. Особняк буквально сразил его. Оттуда открывался прекрасный вид: на балконах веяло целебным ветром с Атлантики; веранды, казалось, были перенесены сюда из храмов подернутого туманом Киото; галереи спиралью окружали дом до самого верха так, чтобы ничто не перегораживало внутреннего пространства.
Стены, полускрытые буйной тропической растительностью, украшала мозаика непревзойденного качества, сверкавшая на солнце. Буэнавентура тут же решил: у него будет такой же дом, только еще больше и еще роскошнее.
Он остановил машину, чтобы рассмотреть поближе это произведение искусства. Рабочие сновали туда-сюда, толкая впереди себя тележки с цементом, песком и булыжником, и он спросил у одного из них, где можно найти архитектора. Рабочий указал на мужчину с кудрявыми волосами и нездоровым цветом лица, на плечи которого был накинут черный атласный плащ. Буэнавентура подошел к нему, поздоровался и сказал все, что мог, о том, как прекрасен этот дом, однако мужчина посмотрел на него мрачно и на приветствие не ответил. А потом отошел, бормоча что-то нечленораздельное.
Кинтин занимался историческими исследованиями о личности Милана Павла и даже собирался написать о нем книгу, пока «Мендисабаль и компания» не поглотили его целиком. Павлу было десять лет, когда его семья эмигрировала из Праги в Чикаго; он был сыном чешского плотника. Он не учился архитектуре ни в каком учебном заведении, однако с юных лет был учеником Франка Ллойда Райта – знаменитого основоположника органической архитектуры. Он работал у него чертежником и копировал его проекты, перенося их на огромные листы голубой бумаги. Чикаго в то время был в авангарде архитектурной революции: это было золотое время «школы прерий». Накопив достаточное количество денег, Павел открыл собственное архитектурно-строительное бюро и стал возводить дома по чертежам Райта. Почти все они строились в Уэст-Энде, пригороде Чикаго, где жили обеспеченные иммигранты.
Павел был рисовальщик от Бога; его чертежи и рисунки казались совершенными. К тому же у него была фотографическая память, и он мог воспроизвести проекты своего учителя линия в линию. Его восхищение Райтом было столь безмерно, что превратилось в наваждение. Он почти не ел и не спал. Сам он был не способен создать нечто подобное, но дал бы правую руку на отсечение, что сделает точный рисунок любого из домов маэстро.
Через несколько лет после того, как Павел основал собственную строительную компанию, произошло нечто, в корне изменившее его жизнь. В 1898 году он женился на красавице Марии Штрауб, скрипачке симфонического оркестра Чикаго, семья которой происходила из Богемии. Павел был некрасив и замкнут; лицо покрывали оспины, что делало его похожим на маски из черного гранита на фасадах пражских домов; в общем, вскоре после свадьбы молодая жена завела любовника. Однажды вечером, когда Павел пришел с работы домой раньше обычного, он застал обоих в постели. Сначала он взгрел палкой любовника, затем Марию, а потом спустил ее с лестницы. Павел думал, что убил ее насмерть, и в панике сбежал.
Он покинул Чикаго с набитой копиями чертежной папкой под мышкой и обосновался под чужим именем в Джексонвиле, штат Флорида. Город переживал тогда период больших перемен. Строилось множество новых зданий, так как во время пожара 1901 года большая часть центра города была разрушена. Павлу казалось, что здесь он найдет себе работу. Он начал посещать епископальную методистскую церковь, замаливая перед Господом грех, который, как он думал, совершил. Подружился со священником и узнал от него, что прихожане хотят строить новую церковь. Павел предложил сделать несколько проектов бесплатно, чем совершенно очаровал священника. Он нарисовал прекрасное здание: точную копию одной из церквей, которую Райт когда-то построил в Чикаго. Но кто-то из приходского комитета узнал творение Райта, и Милана обвинили в плагиате. Павел был несказанно удивлен: он понять не мог, как можно было обвинять в подобных вещах кого бы то ни было. Его церковь была точным воспроизведением творения его учителя, камень за камнем, – не какая-нибудь жалкая копия. Это был честный способ добиваться высокого уровня мастерства.
Завернувшись в черный атласный плащ, Павел часто гулял вечерами по набережным Джексонвиля и не раз наблюдал, как люди, говорившие на испанском языке, сходят на берег с трансатлантических судов, садятся в элегантные черные лимузины и едут на вокзал, чтобы сесть в поезд. Он поинтересовался, откуда приезжают эти люди, и ему сказали: из Пуэрто-Рико, территории Соединенных Штатов. Они приезжают в Джексонвиль на пароходах с одного из Карибских островов и садятся на поезд, что везет их на север страны.
Пуэрто-Рико тогда часто упоминали в новостях. В газетах о нем писали как об экзотическом и прекрасном месте, лишенном, однако, какой бы то ни было инфраструктуры и остро нуждающемся в общественных зданиях и учреждениях. Остров принадлежал Испании четыреста лет, и согласно тому, что писали газеты медиамагната Уильяма Рандольфа Херста, эта последняя довела свою колонию до последней степени нищеты. Надо сказать, подобное жалкое состояние было бы во сто крат еще хуже, если бы по окончании испано-американской войны Островом не завладели американцы. Девяносто процентов населения было неграмотно, кожные заболевания, туберкулез, желтуха косили всех подряд. Федеральное правительство разработало целую серию проектов по оздоровлению населения, чтобы хоть как-то улучшить ситуацию.
Павел был человек наблюдательный. Он заметил, что путешественники, прибывающие в Джексонвиль на трансатлантических судах, прекрасно одеты; в газетах же писали о бедственном положении пуэрто-риканского народа. И он пришел к выводу, что существуют два Пуэрто-Рико: один, который терпит беспросветную нужду, и другой, который пребывает в неизбывном благоденствии. Оба эти мира открывали широкие возможности для такого, как он, архитектора-самоучки, и он решил эмигрировать на Остров. Было и еще одно преимущество: Пуэрто-Рико был достаточно удален от мира, чтобы кто-нибудь когда-нибудь мог слышать имя Франка Ллойда Райта.
Павел устремился навстречу своей судьбе, и последующие двадцать три года он претворял мечты в реальность. В Сан-Хуане его почитали как обожаемого идола; он заполнил город копиями особняков, церквей и храмов Райта, которые казались пуэрториканцам подлинными и несравненными жемчужинами архитектуры.
Вскоре после прибытия в столицу Павел сделался членом общества «Элкс», которое приняло его с распростертыми объятиями. Он поступил мудро. Это было сообщество избранных, куда входили только иностранцы, многие из которых являлись масонами, как, впрочем, и сам Павел. Они говорили между собой по-английски и всем сообществом ходили из дома в дом, из клуба в клуб. Они были чрезвычайно активны как в частных делах, так и в общественных и имели влиятельные связи в правительстве. Будучи связаны с телефонной компанией, электростанцией, водоочистительными сооружениями, плавильными мастерскими и трамвайным депо, они имели непосредственное отношение к проектам развития Острова.
