— Ты умеешь хранить тайны?
— Умею, — выдохнул я.
— Тогда дай слово, что никому не скажешь.
— Про что?
— Про то, что сейчас тебе скажу.
— Даю слово, — выдавил я и замер от любопытства.
А Таня опустила голову и тихо проговорила слова, от которых мне стало так приятно, что я покраснел.
Через несколько дней Таня с родителями уехала из нашего города, и больше я никогда ее не видел. Первое время, пока о ней еще вспоминали во дворе, меня так и подмывало рассказать эту тайну, но каждый раз я вовремя пересиливал себя и сдерживался. До зрелого возраста я умудрился разболтать все свои тайны, только эту, самую маленькую, храню в себе до сих пор. Может быть, потому что с того времени уже никогда не добивался такого успеха, хотя и старался вовсю.
Однажды осенью дядя в своем палисаднике поджег листву. Мы с Вовкой Вермишелевым прибежали на наш участок и тоже запалили небольшой костерчик, но наша листва быстро вспыхнула и прогорела. Тогда мы с Вовкой подбросили в пламя стебли подсолнухов, потом сухие прутья и разные травы. Но и они скоро прогорели. А тем временем дядин костер все полыхает, даже сильнее прежнего.
— Что это у него так горит? — спрашивает Вовка, проявляя некоторую обеспокоенность. — Пойдем посмотрим!
Прибежали мы к дяде, а он забор ломает и рейки кидает в костер и, судя по улыбке, очень доволен собой.
— Ты, дядь, что делаешь?! — ужаснулся я.
— Что?
— Забор ломаешь!
— Ну и что? Ну скажите, зачем нужен забор?
— Как зачем? Отгораживаться.
— Отгораживаться! — передразнил дядя. — От кого?
— От всех!
— От всех! Противно слушать… И серьезно ошибаетесь. Если вы хотите отгородиться от всего мира, то ничего у вас не получится… Я буду жить без забора. Мне не от кого отгораживаться.
Дядя отломал еще несколько реек и неким ритуальным жестом бросил в костер (даже в негодовании он был артистичен).
— Заборы просто дурь, сооружения исключительных бездарностей. К тому же — типичный пример бесполезного использования строительного материала. Ну, пусть кто-то стащит у вас десяток яблок. Это же ерунда. Нельзя из-за одного плохого человека от всех отгораживаться.
Эту речь я воспринял как руководство к действию и вечером предложил отцу сломать и наше ограждение, слово в слово повторив дядины доводы. Хотя отец и недолюбливал дядю, но все же изгородь сломать разрешил. А потом и другие соседи поломали ограды и на их месте вытоптались тропы. Только Домовладелец забор оставил.
— Так спокойнее, — сказал.
Иногда ни с того ни с сего дядя начинал писать картины в более-менее реалистическом духе, а потом, так же внезапно, раздаривал их, причем делал это с четкой направленностью: бабушке дарил кошек, матери — цветы, отцу — акварели про рыбалку, шоферу дяде Феде — индустриальные пейзажи, мне — автопортреты. Дядя подарил мне штук двадцать автопортретов. Несомненно, этими подарками он преследовал определенную цель — постоянно напоминал мне, чей образ жизни я должен перенять. Только зря он старался — я и так его боготворил: как-то даже, в порыве восхищения, брякнул:
— Ты, дядь, великий!
— Ну уж, не преувеличивай, — хмыкнул мой кумир несколько оторопело, но тут же приосанился:
— Хотя, должен сказать, мне нравится ход твоих мыслей. Склонность к преувеличениям — признак талантливости. Ты это, рисование совсем-то не бросай. Ведь художники, и вообще все творческие люди, самые счастливые. Они живут двойной жизнью: реальной и воображаемой… И запомни — ты мой настоящий друг.
Великим не великим, но необыкновенным человеком дядя был бесспорно. В шмеле он видел пчелиного медведя, в вечерних тенях — змей, в свисающих ивах — фонтаны, в нашей улице — целую страну, а в каждом человеке художника. Например, дядю Федю, к которому испытывал особую симпатию — оба были большими любителями крепких напитков — называл «художником по механизмам», сапожника дядю Игната — «художником по обуви», а старого водопроводчика — «художником по трубам». За необычные поступки многие называли дядю чудаком. Некоторые и вовсе считали его чокнутым, но так считали только слишком заземленные люди, ведь как ни посмотри, а в каждом необыкновенном человеке есть странность, иначе он и не был бы необыкновенным.
Как-то дядя устроился работать художником по оформлению витрин и за короткий срок переделал внешний вид всех магазинов в нашем городе. Вместо безвкусных стеллажей, заваленных в большинстве своем аляповатыми товарами, он сделал современные просторные витрины с двумя-тремя красивыми вещами. Некоторые витрины дядя решил как декоративные витражи — они были похожи на гигантские калейдоскопы. На таких витринах дядя не выставлял вообще никаких вещей, давая понять, что в этом магазине товары в рекламе не нуждаются.
Дядины витрины имели большой успех. Мимо них нельзя было равнодушно пройти. Они гипнотизировали прохожих. Даже те, кто ни в чем не нуждался, заходили в магазины и что-нибудь покупали. Магазины стали перевыполнять планы, и дядя, естественно, щедро вознаграждался. Первые его заработки ушли на погашение долгов, последние — на покупку машины.
— Деньги надо тратить на впечатления, — объявил дядя. — Машина мне нужна как воздух. Я буду везде ездить, наблюдать жизнь, рисовать положительные и отрицательные изумления. И вообще, когда уезжаешь, растягивается время — уехал на неделю, а кажется, отсутствовал год — всегда столько всего случается.
Дядя купил подержанную «эмку» — ободранную, исковерканную колымагу с раскоряченными колесами. Тем не менее, купив это «сокровище», дядя как бы перешел в высшее сословие людей — владельцев собственного транспорта.
Недели две дядя только и делал, что смазывал «эмку» маслом, разбирал и промывал в керосине разные ее части. Ездил редко и никого не возил. Большую часть времени он только запускал двигатель и прислушивался, как тот работает, да со страхом посматривал на гараж-сарай, который от вибрации грозил развалиться. В те дни дядя по всем улицам собирал болты и гайки, и постоянно носил их в карманах, как мальчишка, да еще посмеивался:
— У детей один игрушки, у взрослых — другие.
Пожалуй, так оно и есть. Уж что-что, а владельцам автомобилей никогда не бывает скучно. Много раз из-за машины дядя забывал о друзьях и работе. Мне кажется, что и одной из основных причин дядиной холостяцкой жизни тоже была эта «эмка». Она отбирала все дядино время, ему даже некогда было найти жену. Но здесь следует оговориться — дядя все-таки не терял надежду ее найти. Во всяком случае, в кабине «эмки» постоянно красовались портреты разных киноактрис: Любови Орловой, Дины Дурбин, Мэри Пикфорд. Причем они часто менялись, и не потому, что дядя был легкомысленным, просто его требования непрерывно повышались.
Со временем дядя стал ездить чаще, правда, все время забывал доливать в бензобак бензин, а в радиатор — воду, поэтому его «эмка» то и дело начинала чихать и отчаянно дымить, смотря по тому, что именно дядя забыл налить.
Дядина машина была очень капризна — могла на ходу свернуть в сторону, хотя дядя и не думал крутить руль, а иногда ни с того ни с сего вообще останавливалась, и тогда ее трудно было сдвинуть с места. Чего только не делал дядя в такие минуты: давил на кнопку стартера, крутил заводной ручкой — ничего не помогало. Машина стояла как вкопанная.
— Издержки частной собственности, — вздыхал дядя.
К счастью, в такие моменты рядом всегда оказывались знающие люди. Вначале эти любители техники стояли в стороне и с состраданием или усмешкой смотрели на дядины мучительные потуги. Затем подходили ближе и начинали давать советы; под конец, засучив рукава, лезли помогать. Постепенно помощников становилось больше и каждый предлагал свой вариант ремонта, ссылаясь на многолетний опыт. Частенько между помощниками возникали нешуточные конфликты, которые продолжались и после того, как общими усилиями машину все же заводили. Дядя уезжал, а помощники, охваченные боевым пылом, долго еще доказывали друг другу свою правоту.
Замечательные люди эти незнакомые помощники! Забыв про все свои дела, они часами могут разбирать твою машину или смотреть, как ты удишь рыбу, и в ответственный момент помочь сачком. И главное, их помощь всегда бескорыстна.
Обкатав «эмку», дядя начал возить на ней родных и знакомых и, разумеется, прежде всего меня. Я был главным дядиным пассажиром, и могу достоверно засвидетельствовать, что первое время дядя водил машину совершенно безответственно. Во-первых, за рулем просматривал газету, снимал или надевал рубашку, причесывался и пел. Причем, если пел веселую, зажигательную песню, мы неслись так, что прохожие шарахались в стороны, а если грустную — машина еле плелась.
