Однажды во время дядиного переодевания за рулем, я в испуге крикнул:
— Дядь, что ты делаешь?! Мы чуть не врезались в дерево!
— Вот в этом чуть-чуть и все дело, — ухмыльнулся дядя. — Классный водитель все делает чуть-чуть лучше обычного. В жизни все держится на мелочах. И в искусстве тоже. В искусстве все дело в нюансах, деталях.
Во-вторых, дядя останавливался под всеми мостами — загадывал желания. Остановится и что-то бормочет (вероятно, хотел приблизить момент, когда из «непризнанного» художника превратится в художника, увенчанного славой, и встретит женщину, которая имела бы достоинства всех кинозвезд). Стало быть, стоит дядя под мостом и отрешенно шевелит губами. Сзади сигналят, а он вроде и не слышит. Пока не загадает, ни за что не тронется.
В-третьих, дядя постоянно всех подвозил. Идет по шоссе какой-нибудь человек, дядя притормозит и спросит:
— Вас не подбросить?
Только незнакомец возьмется за ручку, а дядя добавляет:
— Но с условием — расскажете интересную историю.
Незнакомец замешкается, потом улыбнется и полезет в машину. А в пути обязательно что-нибудь расскажет. Оглядываясь назад, я теперь думаю, что это дядино условие было не что иное, как поиск интересного сюжета для работы. Я даже убежден в этом, поскольку не раз замечал, как он подолгу дотошно расспрашивал обо всем того или иного попутчика. Правда, в то время находились люди, которые, зная дядину доброту, так и норовили использовать «эмку» в корыстных целях. Зайдут к дяде и прямо с порога — напористо, бестактно:
— У тебя машина на ходу?
И, если дядя кивал, канючили:
— Старина, дорогой, выручай! Надо срочно отвезти то-то, туда-то.
Через несколько месяцев после приобретения «эмки» дядя решил совершить путешествие по стране. С этой целью закупил маршрутные схемы и справочники, но никакого снаряжения не покупал.
— Так будет интереснее, — горячо сообщил мне. — В слишком подготовленных путешествиях нет самого главного — приключений.
Выбрав маршрут, дядя начал подыскивать напарника.
— Каждый живет по своим законам, — объявил мне, — но есть и общие, которым необходимо подчиняться. Один из них гласит: «Возьми в дорогу надежного товарища».
К будущему спутнику дядя предъявлял высокие требования: чтобы он разбирался в машине не хуже дяди, чтобы не был очень толстым, то есть не занимал слишком много места в машине, чтобы умел петь и разбирался в живописи, а главное, имел покладистый характер и чувство юмора. Посмотрев на себя со стороны, я пришел к заключению, что один к одному отвечаю всем дядиным требованиям. Больше того, по моим подсчетам выходило, что сверх нужных качеств у меня есть еще масса дополнительных. Явившись к дяде, я предложил себя в напарники.
Дядя внимательно меня выслушал. Он умел слушать. Нелишне заметить — немногие это умеют. Большинство умеет слушать себя, а дядя умел слушать других. Он никогда не перебивал, когда говорил его собеседник, и смотрел ему в глаза без всякой усмешки, внимательно и просто.
Долго дядя размышлял над моим предложением. Ходил, заложив руки за спину, хмыкал и морщил лоб, потом заявил, что для первой поездки его, пожалуй, устроил бы человек и с меньшим количеством достоинств, а меня он непременно пригласит в более далекое и опасное путешествие. В конце концов, так ни на ком и не остановившись, дядя нарушил «общий закон» и отправился в поездку один. Целый месяц от него не было известий. И вдруг однажды он появляется на нашей улицы… шагающий с рюкзаком.
— Это все, что осталось от «эмки», — с горечью сказал мне, кивнув на рюкзак.
С дядей произошла нелепая история: где-то на Кавказе он вышел из машины сфотографировать горы при заходящем солнце и «необычные эффекты». Навел фотокамеру на далекие вершины, установил выдержку и нажал на спуск. Потом обернулся, а «эмки» как не бывало. Оказалось, дядя забыл поставить машину на ручной тормоз, и, пока фотографировал, она преспокойно скатилась в пропасть. Спустя несколько лет дядя вообще стал противником всякого транспорта.
— Транспорт, — говорил он, — ненадежная штука. Самолет в большой степени зависит от погоды. На поезд никогда не достанешь билета. Пароход укачивает и еще как! Для машины нужен бензин и запчасти, с ней много возни — вот еще забивать этим голову!.. И вообще, в жизни всего не успеть, надо выбирать самое ценное и интересное. Так что, и не говорите мне про транспорт. Я путешествую только пешком. Самый надежный способ передвижения. Сам себя никогда не подведешь, — после этого дядя непременно добавлял: — Я не навязываю свое мнение. Пожалуйста, покупайте машины и поддавайте жару. Скатертью дорога! Только смотрите, не пожалейте потом!
Все детство я мечтал иметь две вещи: музыку и велосипед. Под музыкой я подразумевал хороший радиоприемник, на худой конец — патефон. Но в нашей семье не было даже радио. Мой отец больше всего на свете ценил тишину. Последние известия он узнавал из газет, а музыка… Музыку ему заменяло заунывное бренчание дяди Феди на домбре в доме напротив. Каждый вечер, предварительно выпив, дядя Федя затягивал свою тягомотину. От его музыки даже собаки уползали в сараи, а что говорить о людях! На них она нагоняла такую тоску, что многим становилось тошно. Только отец, заслышав дядю Федю, выносил стул на крыльцо и усаживался с блаженной улыбкой; иногда закрывал глаза и кивал головой в такт мелодии, а когда дядя Федя заканчивал дринканье, глубоко вздыхал:
— Вот это музыка, я понимаю!
Но мне-то была нужна другая музыка. Шумная и бодрящая, которая поддерживала бы во мне тщеславный и самолюбивый дух, которая помогла бы осуществить многочисленные авантюрные планы. Больше всего моим требованиям отвечали марши из кинофильмов «Веселые ребята» и «Трактористы». Эти марши постоянно гремели в моей душе, и я напевал их с раннего утра, а днем, когда отец был на работе, вообще орал во все горло. Домашние не переставая сыпали угрозы, но я не обращал внимания. Во второй половине дня, немного устав, пел вполголоса, а вечером, с приходом отца, про себя. Годы шли, но вкусы мои не менялись. Я и сейчас марши люблю, правда из других фильмов.
С велосипедом все обстояло проще. Дело в том, что отец работал инженером на компрессорном заводе; работой он был завален — даже чертил дома по вечерам, выполнял заказы для хлебозавода и чаеразвесочной фабрики. У нас была большая семья (отец с матерью растили троих детей) и, сколько я помню, мы никогда не вылезали из долгов. Некоторые поговаривали, что отец «халтурит», на самом деле отец всю жизнь был честным и страшно гордился своей честностью, и имел на это право, поскольку честность никогда не была нормой в нашем обществе — ни тогда, ни тем более сейчас, когда вообще забыли это слово. И слово «порядочность», кстати. Так вот, разговоры о халтуре выводили отца из обычного равновесия.
— Пусть мы бедные, зато честные и дружные, — хмуро заявлял он. — Важно не только, чего человек добился, но и каким путем этого достиг. И не слушай этой болтовни, — вразумлял меня. — Твой отец всегда был честным. В высшей степени. Запомни это! Я никогда не халтурил. Халтура — это работа так себе, спустя рукава, шаляй-валяй, а не работа. А я все делаю на совесть. А если что и делаю плохо, так только от неумения.
По вечерам над чертежами корпели и мы с матерью — помогали отцу. Мать ставила форматки, а я стрелки. Я делал отличные стрелки. Немногие взрослые могли сделать такие. У дяди Феди, например, стрелки получались жирные, как галки, а у бабушки так и вовсе, как вороны. Мои стрелки были острые, как индейские дротики. Я и сейчас могу сделать отличные стрелки. Чертеж тоже могу начертить, но так, средненько. А вот стрелки поставлю — хоть куда! Этими стрелками в то время я увековечил себя на многих отцовских чертежах. За это отец обещал купить мне велосипед — не новый, конечно, подержанный. Отец был человеком слова и никогда не забывал своих обещаний. И однажды в воскресенье хлопнул меня по плечу, и мы отправились на барахолку. Всю дорогу до рынка отец разрешил мне петь марши.
Во времена моего детства не было комиссионных магазинов; уцененные вещи продавали на барахолках. На этих стихийных толкучках можно было купить все — от кнопок до мотоциклов и мебели. Чаще всего эти рынки были завалены рухлядью: надбитой керамикой и статуэтками, выцветшими, облезлыми коврами, поломанными этажерками, саквояжами, полками… Но иногда среди хлама попадались и ценные вещи: редкие книги, старинные картины в витиеватых рамах, китайская посуда и прочее.
Когда мы пришли на барахолку, торговля была в самом разгаре. Не прошло и пяти минут, как мы очутились в самом пекле. Только и слышалось:
— Кому пиджак? Совершенно новый, с иголочки! Износа не будет!
Или:
— Уникальная вещь — чернильница Куприна! Купите, не пожалеете!
