Слегка покачиваясь, что объяснялось, разумеется, качкой вагона, Лунь глухим голосом произнес, что в эту лихую годину, когда наша страна стонет от нищеты, бесправия, чудовищной коррупции, тихий голос совести непременно должен звучать, только он остается ниточкой в хаосе, цепляясь за которую можно выбраться к справедливости, свету, а потом уже — что, в сущности, и не важно — к благополучию. Впрочем, добавил он, для людей духовной жизни материальное благополучие и удобства никогда решающей роли не играли. Но раз уж попросили его (поворот к Любке) поблагодарить тех, кто материально помог этой поездке (поклон Берху и Кроту), то он от имени всей группы делает это… Но — проскочив это неприятное место, Лунь воспарил снова — если надо, он пошел бы по Руси и пешком — сеять разумное, доброе, вечное…
В разумных пределах.
Все понимали, что никогда никуда он пешком не пойдет, но тем не менее он пробрал всех до слез. Андре, снимавший все это, открыто плакал — как он плачущим глазом в кинокамеру смотрел? Кстати, Фрол, чей гений реял над нами, так и не появился, чем Андре был очень расстроен — потому, может, и плакал так шибко?
Впрочем, и Любка, и даже Крот, сидевший абсолютно до того неподвижно, смахнули слезу.
Берх давно уже нетерпеливо скрипел стулом, рвался в бой: сколько можно терпеть эти стариковские сопли, этот кисель, когда весь мир уже живет по другим канонам?
Не дождавшись конца всхлипов (видимо, тут были уже крепко выпившие), он заговорил жестко и отрывисто:
— Фонд Мак-Дугала согласился оплачивать эту поездку частично только потому, что…
Резкий обрыв речи, ненавидящий взгляд: да прекратятся ли наконец эти рыдания?
— …Только потому, что поездка эта ни в малейшей степени не будет напоминать прежние мероприятия, к каким большинство из вас (ненавидящий взгляд), видимо, привыкли.
Пауза. Рыдания прекратились.
— Поездка эта будет носить исключительно рабочий, исследовательский характер, и фонд надеется, что каждый вложенный цент, — (зал взволнованно загудел: где эти центы?), — окупится. Поездка эта ни в коей мере не будет напоминать недоброй памяти выезды советских письменников, — (тут максимум ненависти), — в подшефный колхоз для знакомства с жизнью свинооткормочного комплекса с последующим поеданием лучших образцов.
— А чего ж тут плохого? — Неполиткорректная реплика Петра, оставленная без ответа, но залом принятая сочувственно.
Берх заговорил еще жестче:
— Исследования, проведенные западными учеными, гласят, что наилучшим методом для изучения окружающей действительности является метод провокаций: мы нарушаем обычное течение жизни какой-нибудь провокацией и наблюдаем результат!
Лунь поднял седую бровь и слегка отстранился.
— Так нам же харю начистят! — воскликнул Марьев.
— Да, прежними мы не вернемся! — жестко проговорил Берх. — Трение с жизнью предполагает… некоторое стирание черт лица!
— И так уж их почти не осталось! — выкрикнул кто-то, и зал засмеялся. Жесткая политика Берха не проходила. Пока. Скромный капустный салат, стоявший перед каждым, к провокациям как-то не располагал.
— Круто берешь! — крикнул Марьев.
— Желающие могут сойти!
Господи — куда же несемся мы?
Крот в своей речи поведал нам, что его увлекли наши гуманные идеи, поэтому он участвует. Его конкретный план — тендер, то есть конкурс, заявленный правительством на строительство нефтяного терминала. Проект обязан быть не только экономически выгодным, но и духовно насыщенным. И тут он надеется на нас.
— Проект может в себя включать экономические, социальные и даже, не скрою, политические изменения в жизни края. Незыблемость «красного пояса» может быть нарушена!
Ждал восторга! Жидкие аплодисменты. Не тот уже накал!
— Понятно. Трест «Шантажмонтаж»! — бестактно произнес Петр.
— Кстати, — явно обидевшись, сухо добавил Крот, — за реализацию этого проекта взял с меня немалые деньги известный режиссер Фрол Сапегин… которого я здесь почему-то не вижу.
Все вежливо поозирались… Да, Фрола нет. Как и всегда, впрочем. Это птица дальнего полета: где-нибудь над Австралией машет крылами.
Видя, что бури или даже волны сообщение его не вызвало, Крот наддал:
— Еще могу добавить, что уже осуществленные мною проекты все имеют мировой сертификат и всегда безупречны. Жизнь возле наших терминалов, как правило, значительно улучшается. И по поводу экологии (взгляд на Берха) можете не беспокоиться. Возле таллинского моего терминала плавают лебеди.
Максимальный эмоциональный взлет, который позволял ему его образ, был омыт жидкими аплодисментами. Совещание заканчивалось (как и капустный салат).
— А что мы будем иметь? — выкрикнул Петр.
— Вы уже имеете обратный билет домой, — сухо пошутил Крот. Всех, оказывается, различает! Желающие посмеялись. В общем, его сообщение мне понравилось больше других.
— А горячее будет? — выкрикнул кто-то, вызвав смех.
Крот сделал сдержанный жест в сторону Любки. Любка, комиссар бронепоезда, соревнуясь в сухости с предыдущими ораторами, сказала, что дисциплина должна быть железной, обстановка рабочей…
— А как же! — выкрикнул кто-то.
— И главное — никаких отставаний от поезда. А если кто-то все же отстанет и не сможет добраться до цели — пусть сеет разумное, доброе, вечное там, где окажется, — на обратном пути его заберут! Горячее будет, но в четыре часа. Все! — Она поднялась.
— …Лебедь, рак и сука! — так кто-то вполголоса охарактеризовал президиум, но обиделся — причем явно — только Берх, который как раз и не вошел в список.
И все разбрелись по углам. Как ни странно, общественной жизни не хватило лишь Петру, который пошел после этого по купе, бурно полемизируя. Проходя в туалет, я услыхал его голосок из купе аж самого Луня (начал с головы), и главное — знал, что нужно:
— …Чудовищная коррупция, чудовищная!.. И бездуховность!
Лунь, растрогавшись от такого слияния с народом, щедро подливал.
Через полчаса я слышал уже из другого купе:
— …Экономику просрали — так? А идеологию?
Это уже — елей на душу Сысоя. Интересно, что они пьют?
Утомившись, я только что прилег, как дверь в купе резко отъехала, и появилась Любка… как частное, надеюсь, лицо? Но здесь, оказывается, теперь все дела были общими.
— Пошли, — сказала она.
Я с трудом приподнялся — что за команды? Ее слово вовсе для меня не приказ! Вот слово Етишина — для меня приказ.
Тем не менее я поднялся.
— Жаждет ласки.
— Кто это?
— Твой.
— Кто это — мой?
Она молча пошла передо мной по коридору.
И мы оказались в купе Крота. Это ему — ласка?
Я сел рядом с ним, Любка — напротив, слегка приоткрыв веснушчатые свои коленки, на которые Крот даже не глянул.
— Вы говорите, что уж такая я… ради денег крикнутая. Так вот вам, пожалуйста: абсолютно бескорыстный человек!
Я заерзал. Представать перед миллионером таким совсем уж бескорыстным мне бы не хотелось.
Тот досмотрел наконец свои узоры на экранчике и, чуть дернувшись, слегка подвинулся — но не ко мне, естественно, а от меня, как бы освобождая место.
— Да, дорого вы свою совесть цените! — Он насмешливо глянул на меня.
— …Дорого? — удивился я.
— Десять тысяч баксов взяли с меня.
— Десять тыщ? — Я изумленно уставился на Любку. Она, вильнув бедрами, вышла.
— Может, вам лучше подмять под себя шоу-бизнес? — посоветовал я.
— Уже, — ответил он сухо. — Но меня больше интересуют духовные ценности.
— Так где же их взять?
— А вы не знаете?
— Н-нет.
— А разве это не вы тогда заходили ко мне по поводу просьбы старушки сверху? Просили умерить мою аппаратуру, которая мешает ей… наслаждаться телевизором?
— А, да… и как вы — умерили?
— И, кстати, — продолжил он, — это единственное проявление духовности, которое я здесь встретил. Пока. И не скрою: если бы не тот ваш визит, я бы и не подумал к вам присоединиться.
…Значит, я теперь отвечаю тут за духовность? И при таком-то начальстве? Во влип!
— А я как раз хотел тут расслабиться, — признался я.
— …Тогда давайте выпьем, — улыбнулся он, доставая виски.
— Да я буду вам Иваном Сусаниным по нашим местам! — радостно кричал Петр за стенкой.
Впрочем, когда я вернулся в купе, то уже увидел его на месте. Петр, перехитривший тут, кажется, всех и выпивший все, стонал на полке.
— Хорош, — сказал я ему. — Постепенно превращайся в ветеринара.
— В ветеринара я превращусь лишь тогда, когда вы окончательно станете скотами! — произнес он запальчиво. Браво, Петр!
За стенкой Андре, свято верящий в пришествие Фрола, монотонно повторял:
— …ему заказали фильм о настоящей жизни в России!
У меня, впрочем, тоже есть дела! Я задвинулся в уголок, зажег лампочку, достал тетрадку и написал: «Етишин ходил по кабинету».
