— Побежали, ежики в тумане, побежали, — подгоняет Москалев.
Белый дым встает стеной. Слышны только слова командира роты.
— Не теряем спину бегущего впереди. Теперь четверками: один в дом, второй и третий работают по окнам, четвертый прикрывает тыл. Прорываемся на первый этаж, дымы в окна по команде.
Теперь уже оранжевые клубы валят изо всех щелей. Здание становится похожим на магическую скороварку злой колдуньи, которая готовит адское зелье войны из солдат. На лестнице начинается бой, в ушах звенит.
— Передвигаемся. Первый на площадку, второй наготове простреливает марш, третий межлестничное пространство, четвертый — смотри за окнами.
На второй этаж мы врываемся уже через минуту. Ротный одним движением руки останавливает натиск перед последней лестничной площадкой. Все остальные комнаты уже зачищены. Он за какие-то секунды снимает старый бушлат и с силой швыряет его прямо перед дверным проемом. Раздается автоматный треск холостых очередей, следом в помещение летит дымовая шашка и ураганом, стреляя в воздух, врываемся мы.
Из мутной завесы появляется наш «дед» Селифан. Слышно, как он прорезинено смеется под противогазом и мычит «сдаемсууу». Москалев отряхивает бушлат от строительной пыли, надевает его и смотрит на часы.
— Ну что, в отведенное время уложились. Сейчас всем строиться перед зданием. Подведем итоги.
Он пружинисто ходит вдоль строя взад-перед, смотрит себе под ноги и периодически бросает взгляд на нас, объясняя:
— Сегодня мы отработали штурмовые действия. Обычно в таких ситуациях нужно учитывать соотношение сил. Как правило, оно должно плюс-минус соответствовать пропорции семь к одному: на одного засевшего в обороне семь штурмовиков. Но дело не только в количестве, дело в умении. Потому, помимо тактики, я буду требовать результатов по огневой подготовке. Скоро вам всем предстоит командировка. Уже половина роты уехала. Остались те, кто нужен здесь, в Софрино. Но примерно через две недели прибудет пополнение из учебки, и вы поедете менять тех, кто увольняется в запас. Вопросы по занятию есть? Я так и думал, что нет. А зря. Становись. В роте у вас полчаса привести себя в порядок, переодеться и подготовиться к приему пищи. Нале-во! В расположение бего-ом марш!
После обеда у меня отбой, нужно готовиться к наряду. С сержантскими лычками нас осталось только двое — я и Гусь. Гусь призвался на полгода раньше, съездил в командировку, но вернулся. Никто не расспрашивал его о причинах возвращения. Знали, что бегал линейщиком, проверял скрутки полевого кабеля на территории бригады. Все остальное было неинтересно, да и некогда. Бригада воевала, в ротах осталось людей по минимуму, службу и наряды тащить приходится в жестком режиме, да еще и этот нескончаемый ремонт в расположении. Когда комбриг уезжает в командировку, за него остается начштаба Ходарев. Он первым делом приходит в нашу роту и начинает читать нотации Москалеву: лучшее подразделение, связисты, белая кость, а устроили не расположение, а какой-то сарай. Завтра же все сломать, сбить штукатурку, сделать нормальную тумбочку дневального, и чтобы цвета повеселее, и стенды, стенды. На все вам месяц, как хотите — так и делайте. Потом на Кавказ отправляется уже Ходарев, и батя при первом же визите говорит, что это не образцово-показательная рота, а детский сад «Журавлик». Эту барскую тумбочку, обшитую вагонкой, сломать, сделать простую. Все перекрасить в шаровый цвет и картины, картины эти убрать, повесить уставные плакаты. На все про все — две недели. И так каждые три месяца.
Гусь потому что Гусев. Но прозвище ему подходит: приземистый, нос клювом, лицо — рассыпанное просо, голос — пионерский горн. Как тут говорят, он матерый и шаристый. Что и как лучше провернуть — это к нему, кругом связи и свои люди. Первым таким человеком в его списке была сисястая и крутозадая кастелянша Катя. Гусь каждый день исчезал куда-то на полтора-два часа и появлялся, сияя, как новенький сапог. И только я знал, что он на вещевом складе. На случай шухера у Гуся с собой «Моторола», и он за три минуты в случае чего явится с невинными глазами, уставший от «тягот и лишений воинской службы».
Меня зовут Платон. Так получилось. Командир роты еще год назад увидел в личном деле гражданскую специальность, присвистнул и спросил: «Ну, какие еще сюрпризы? Свой военкор у меня есть, может, и философы найдутся? Сократ иль Платон». Так я и стал Платоном. Прижилось-приклеи-лось намертво.
Дежурный по части сегодня наш «сам» — майор Ревунов, начальник связи. На разводе вместо обязанностей дежурного по роте он расспрашивает меня, как подготовили телефонную полевую связь к предстоящим учениям сводной роты, и в каком состоянии коммутатор, где барахлила междугородная линия и такой сбой, вот незадача, пришелся на разговор Ходарева. Тот зверствовал, обещал майору выговор, а всех, кто причастен, — в Чечню, а там сходу на «гауп-тическую вахту». Древний коммутатор ночью перебрали и перепаяли, так что все заработало. На полигоне тоже установили полевые аппараты, «тапики».
С развода принимать оружейку у Гуся. Такой у нас теннис — он сдает мне, я ему. Пересчитали автоматы, расписались, замок, печать, доклад, чтобы поставили на сигнализацию. Потом в столовую. Из комендантской роты спрашивают, как наш майор, любит ночью в гости ходить с проверками? К ним должны приехать хорошо знакомые, и нам в том числе, развеселые девахи. После их визита только и разговоров в курилках обычно.
— Прикинь, Платон, она тебе не рассказывает про свою бабушку. Трахаешь, а она орет — еще, да, вот так, а, а! А потом еще и китель мне постирала. Он теперь не воняет мертвой лошадью — пахнет, благоухает. Вот как куст малины, а посреди него еще один куст роз, вот так.
В столовую строимся быстро. Куцый строй из десяти человек — всё, что осталось от роты. Равняйсь, отставить, равняйсь, смирно, шагом- арш, песню запее-вай. На плацу наш майор остановил роту охраны, их бойцы попались на сдаче местной купчихе Клаве алюминиевых урн. Ревунов читает им мораль. Доносятся только обрывки:
— Что? Что, старшина? Солдата не тронь, а то повесится? Да срать, пусть вешается. Выдай из каптерки веревку, мыло, пусть распишется в книге инструктажа, «о последствиях предупрежден» и вперед. А то устроили пункт сдачи металлолома.
На наш строй он кидает взгляд исподлобья и показывает кулак. Мне все ясно, ночью придет проверять.
После отбоя я пишу письма. Потом встаю, отжимаюсь, стряхиваю с себя сон. На столе книга Астафьева «Прокляты и убиты». Часовая стрелка отсчитывает секунды, минуты. Они вязкие, как сгущенное молоко, которое стоит рядом в солдатском котелке. Гусь оставил мне гостинец. В столе лежат еще полбуханки белого хлеба, масло, сахар в газетном кульке и открытая пачка индийского чая.
Дневальным со мной сегодня Шишкин или просто Шиша. Нескладный деревенский тугодум, который больше всего на свете любит спать. Говоря языком сугубо гражданским и научным, Шиша был глубоким интровертом, что помогало в военной специальности — служил он мастером техники, и неплохо разбирался. Но во всем остальном это была небесная кара всего подразделения. Командир роты называл Шишу потерянным для общества человеком и ввел специальную команду — «Шишкин». Произнесенная зверским рыком Москалева она означала, что боец в очередной раз обнаружен случайно уснувшим на паяльнике с уже тлеющей шапкой, или спящим, свесив голову и руки в стиральную машинку под прикрытием ремонта. Но раздавался грохот, звук упавшего человеческого тела, Шиша возвращался в этот говенный мир и восхищенно хлопал глазами. По команде вся рота строилась по форме номер пять — в бушлатах, шапках и с полной выкладкой: оружие, каски, бронежилеты. В таком виде мы обычно бежали на стадион и носились там вьючными животными, пока Москалев не успокаивался и не решал, что вина Шиши полностью искуплена, и для воспитания бойца через коллектив достаточно. И вот наступала очередь штрафника. Буквально два дня назад после очередного «залета» и забега все ввалились со стадиона в подразделение и попадали на пол без сил. Только Шиша подозревал, что ему предстоит, затравленно смотрел, а потом решил не дожидаться. Пока все снимали просоленную мокрую одежду, он рванул в одном исподнем — грязных желтокоричневых кальсонах и застиранной рубахе на улицу, куда-то к забору части, на волю из серых бессонных стен, в отчаяние и весну.
Шишу догнали, успокоили и вернули. Никто его не трогал.
— Ну его нахрен, — говорил Гусь, — все равно его не переделаешь уже, а так-то пацан мухи не обидит, давай его в наряды и на узле связи пусть свои железки паяет. Кстати, у прапора, начальника столовой, телевизор автомобильный показывать перестал. Шиша, сделаешь? Там звук есть, а изображение пропало.
Шиша тихо зашепелявил:
— Да чё, сделаю, предохранитель сгорел, все понятно.
