— Ты прекрасно знаешь, что я уже жить без тебя не могу, моя мусечка.
— Это только слова. Мне нужны весомые доказательства.
— А все потому, что я очень плохой бухгалтер.
Жозиана улыбнулась, намекая, что так просто он не отделается, и продолжила свою речь.
— Между тем все эти финансовые мелочи очень важны, именно от них зависит, сколько ты в результате получишь — много нулей или один большой ноль!
Марсель Гробз устроился поудобнее. Сел, прислонился головой к медным прутьям кровати, размышляя над словами подруги.
— То есть ты хочешь сказать, что прежде чем Шаваль все это поймет сам, прежде чем он поднимется против меня и станет опасным…
— Мы его повысим!
— И кем мы его назначим?
— Управляющим, пускай раскручивает фирму, а мы пока будем развивать другие направления… Больше нам выжидать нельзя. Ты уже не действуешь, ты реагируешь. А ведь у тебя дар, у тебя нюх на дух времени, ты всегда чувствуешь, что людям надо. Повысим Шаваля, пусть барахтается в текущих делах, а мы поплывем на волнах будущего! Неплохо, да?
Марсель Гробз навострил уши. Впервые она произнесла «мы», говоря о предприятии. И причем сказала это несколько раз подряд. Он чуть отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть ее: возбуждена, раскраснелась, лицо сосредоточенное, брови сведены галочкой, топорщатся светлыми волосками. Он подумал, что эта женщина, эта идеальная любовница, которая в постели не знала запретов, которая была необыкновенно одаренной в любви, к тому же достаточно умна и честолюбива. До чего же она отличается от его жены, у которой и по большим праздникам минета не допросишься. Сколько ей ни дави на затылок, она хоть бы хны. А вот Жозиана любит всей душой, без оглядки. Мощно работает задом, мощно работает языком, мощно работает сиськами, и вот он уже в раю, он орет «мама» от наслаждения, он снова и снова готов, а она лижет его, ласкает, стискивает могучими ляжками, и, стоит последней сладкой судороге застыть на его губах, она ласково обнимает, успокаивает, радует тонким и умным анализом работы предприятия, а потом вновь дарит наслаждение… Какая женщина, думал он. Щедрая. Ненасытная. Нежная в страсти, жесткая в работе. Белая, пухлая, желанная, нигде ни косточки не торчит — да есть ли они вообще у нее?
Жозиана работала на него уже пятнадцать лет. Она угодила в его кровать почти сразу, как устроилась секретаршей. Невысокая, печальная и усталая женщина под его чутким руководством расцвела. При поступлении на работу она могла похвастаться только дипломом каких-то убогих курсов машинописи, знанием орфографии и весьма разнородным послужным списком, свидетельствовавшим о том, что она нигде надолго не задерживалась. Марсель решил дать ей шанс. Было в стоящей перед ним крошке что-то загадочное, необычное… он не мог понять что, но ему это нравилось. Чувствовались острые зубы и коготки. Она может стать сильной союзницей или опасной противницей. Орел или решка? — подумал он тогда и, будучи по натуре азартным игроком, решил принять ее на работу. Они же с ней из одного теста, из низов вышли. Жизнь ее потрепала, липли к ней всякие мерзавцы, терзали, тискали и мяли ее, а она не могла защититься. Марсель по себе знал, как она мечтала вырваться из этой трясины. «Плачет бедная зарплата: до чего ж я маловата, успокойте же малышку», — заявила она ему через девять месяцев работы. Он повиновался и получил в свое распоряжение хитрую, наблюдательную одалиску, у которой всего было навалом — и тела, и ума. Постепенно она разогнала всех любовниц, которые утешали его в безрадостном супружестве. Он об этом не жалел. С Жозианой скучать не приходится. Жалел он лишь о том, что в свое время женился на Анриетте. Вот уж правда Зубочистка. Совсем деревянная. Скупая на ласки, но быстрая на траты, она разбазаривала его денежки и ничем не делилась взамен — ни телом, ни душой. Ну что я за мудак, зачем я на ней женился! Думал с ее помощью подняться, в высший свет захотел. Тоже мне, сверхскоростной лифт! Да с ней дальше вестибюля не продвинешься!
— Марсель, ты меня слушаешь?
— Да, мусечка.
— Прошло время узких специалистов! Их на каждой фирме полно. Нам нужны генералисты, причем гениальные генералисты. Вот Шаваль — гениальный генералист.
Марсель Гробз улыбнулся.
— Я сам гениальный генералист, если ты помнишь.
— За это я тебя и люблю.
— Расскажи мне о нем.
И пока Жозиана расписывала ему жизнь и карьеру служащего, которого Марсель едва мог вспомнить, в голове у него вертелись картинки из его собственного прошлого. Родители, польские евреи, осели в Париже. Отец портной, мать прачка. Они поселились в районе Бастилии, в двух комнатах — это с восемью-то детьми. Вместо ласки — оплеухи, вместо шоколада — хлеб да вода. Марсель рос как трава. Он сам записался в какую-то невразумительную химическую школу, только ради диплома, и пошел служить на свечной завод.
Именно там он всему научился. Бездетный хозяин проникся к нему симпатией. Одолжил ему денег, и Марсель выкупил одну почти разорившуюся фирму. Потом другую… Они долго разговаривали по вечерам, после работы. Хозяин советовал, подсказывал. Так Марсель стал «ликвидатором предприятий». Слово ему не нравилось, но нравилось перекупать агонизирующие предприятия и реанимировать их благодаря своим знаниям и упорству. Он рассказывал, что в те времена частенько засыпал при свете свечи и просыпался, когда она еще не успевала догореть. Рассказывал, что все идеи приходили ему в голову во время прогулок, на ходу. Он кружил по парижским улицам, наблюдал за мелкими торговцами, рассматривал витрины или разложенные прямо на тротуаре товары. Слушал, как люди разговаривают, бранятся, жалуются — соображал, что им нужно, чего они хотят, о чем мечтают. Раньше других коммерсантов почувствовал, что человеку все больше хочется спрятаться в своей раковине, его страх перед внешним, чуждым миром: «Жизнь становится все тяжелее, люди хотят укрыться дома, в своем гнезде, среди уютных домашних мелочей: свечечек, скатерочек, подставочек для чайника». Он решил сконцентрировать усилия на концепции жилища. Мой дом, «Казамиа» — так называлась сеть его магазинов в Париже и в провинции. Убыточные компании быстро реконвертировались в магазины «Казамиа» с душистыми свечами, столовыми приборами, лампами, диванами, рамками для фотографий, освежителями воздуха, занавесками, мелочами для кухни и ванной. Все по очень щадящим ценам. Все сделано за границей. Марсель одним из первых стал открывать заводы в Польше, Венгрии, Китае, Вьетнаме, Индии.
Но однажды — будь проклят тот день! — один из оптовых поставщиков сказал ему: «Товары у вас отличные. Марсель, но вашим магазинам не хватает стиля! Надо бы вам нанять дизайнера, который сможет добавить вашему производство необходимую изюминку…» Он долго обмозговывал это предложение и наконец нанял…
…Анриетту Плиссонье, сухопарую породистую вдову, которая лучше всех на свете умела красиво повесить штору или создать элегантный интерьер с помощью двух соломинок, кусочка ткани и керамической плошки. «Вот шик!» — подумал он, когда та пришла по объявлению. Муж ее недавно умер, она одна воспитывала двух девочек и у нее не было никакого опыта работы. «Только прекрасное воспитание и врожденное чувство стиля, — заявила она, смерив его презрительным взглядом. — Хотите, я докажу вам это, мсье?» И не дожидаясь ответа, поменяла местами две вазы, раскатала ковер, подвязала занавеску, переставила какие-то безделушки на столе — и тут же создалось впечатление, что его кабинет превратился в картинку из модного журнала. Тогда она села и удовлетворенно улыбнулась. Он принял ее как специалиста по аксессуарам, потом сделал главным дизайнером. Она оформляла витрины, грамотно расставляла товары рекламных акций: всякие фужеры для шампанского, прихваточки, передники, светильники, абажуры, составляла заказы, придумывала цвета сезона: голубой сезон, пестрый, золотой, белый… Он влюбился в эту женщину из недоступного ему мира.
Впервые поцеловав ее, он словно коснулся звезды на небе.
Во время их первой ночи он сфотографировал ее, спящую, на поляроид и спрятал снимок в бумажник. Она об этом не знала. А когда она впервые согласилась поехать с ним за город на выходные, он повез ее в Довиль, в отель «Нормандия», но так и не уговорил хоть ненадолго выйти из номера. Сперва думал, что это все от стыдливости, они ведь еще не были женаты, и лишь потом понял, что ей просто стыдно показаться с ним на людях.
Он попросил ее руки и услышал: «Мне надо подумать, я не одна, у меня две девочки, вы же знаете». Она упорно разговаривала с ним на «вы» и заставила ждать полгода, ни разу за все это время ни обмолвившись о его предложении. Он чуть с ума не сошел. Однажды — и что вдруг ее стукнуло? — она сказала: «Помните, вы сделали мне предложение? Так вот, если оно еще в силе, я согласна».
