— Геннадий!
— Да, бедный Геннадий промаялся всю ночь, с дрожью вспоминая страшное слово «хорошенько» и горько оплакивая свою порушенную карьеру. У него даже мелькала сюрреалистическая мысль выйти из рядов и сжечь партбилет, как это сделал грустноносый Марк Захаров. Понять моего друга можно. Ну чем был в ту пору отраслевой банк? Три десятка толстозадых бухгалтерш с арифмометрами, при помощи которых они гоняли туда-сюда казенные рубли! Никакой перспективы, тем более что Геннадий, по образованию историк-международник, готовил себя к серьезной работе за рубежом! Да и зарплата в банке маленькая… Но дисциплина есть дисциплина. Утром он встал, побрился, выпил склянку валокордина и, строевым шагом войдя в кабинет первого, доложил, что счастлив выполнить любое задание партии! Полгода он тупо подписывал отчеты, поздравлял с днями рождения бухгалтерш, пил горькую и приучал свою далеко не юную секретаршу к импортному белью. А через полгода в расписную голову Горбачева пришла идея создать акционерные и частные банки…
Теперь у Гены личный самолет, вилла на Кипре, дом в Париже, дача на Рублевке, а жена звенит бриллиантами, как люстра в Большом театре. После девяносто первого, повинуясь странному порыву, он решил разыскать строгого первого секретаря, сославшего его в банк, и нашел — в полном ничтожестве: изгнанный отовсюду, старик страшно опустился и продавал матрешки в Измайлове. Тогда Геннадий из чувства благодарности, столь редкого в наше прагматическое время, взял его к себе в банк гардеробщиком. Всякий раз после того, как бывший грозный шеф помогает ему надеть кашемировое пальто, Гена дает ему стодолларовую купюру и говорит очень тихо, на ухо: «Слава КПСС!»
— Вот такая история!
— Замечательная история! — согласился Кокотов.
— А как вам концовка с первым секретарем, работающим гардеробщиком?
— Неожиданно. Прямо сейчас придумали?
— Верно! Прямо сейчас… — захохотал Жарынин и мутно глянул на Андрея Львовича. — У вас чутье! Это хорошо… На чем я прокололся?
— На матрешках. Грубовато. Может быть, вы и всю историю придумали?
— Нет, только концовку. Сама история — чистейшая правда. Могу фамилию банкира назвать. Вы его наверняка знаете: он недавно за полмиллиарда купил яхту с вертолетной площадкой, оранжереей и бассейном, в котором можно проводить чемпионаты по водному поло. Об этом много писали! А вот настоящий финал мне не нравится. Банально. Грозный первый секретарь ни в какое нищенство не впадал, ни на каком рынке не торговал, а служит председателем правительственной комиссии по расследованию преступлений коммунистического режима… Вы его знаете!
— Ну кто ж его не знает! Серьезный дед… Но концовку, сознайтесь, Дмитрий Антонович, вы снова подсочинили?
— Нет, не подсочинил, просто позаимствовал из судьбы члена Политбюро. Потому что мой первый секретарь, когда все обрушилось, от переживаний заболел раком и застрелился на даче из охотничьего ружья, чтоб не быть в тягость близким… А это, видите ли, как-то нехудожественно!
— Раком? — невольно переспросил Кокотов и пощупал шею: он где-то читал, что у онкологических больных увеличиваются лимфатические узлы.
— Вот сволочи! — выругался Жарынин.
Режиссер резко перестроился, освобождая крайний левый ряд. И вовремя: через мгновенье две автомобильные тени с пронзительным воем мелькнули и пропали за взлобком дороги, точно упали с края земли.
— Может, это как раз Гена поехал. У него в этих местах охотхозяйство, — раздумчиво сообщил режиссер. — Извините, Андрей Львович, я вас перебил! Так чем закончился ваш визит в бомбоубежище?
— В бомбоубежище? Ничем особенным. Я принял предложение и написал роман «Полынья счастья»… Перевод с английского.
— Знакомое название. А псевдоним? Какой вы псевдоним взяли?
— Аннабель Ли… — упавшим голосом ответил Андрей Львович: он как раз нащупал странное уплотнение под левой скулой.
— Достойно, очень достойно. Погодите-ка! «Полынья счастья». Ну конечно же! Эту книжку я видел у Регины и Вальки. Они страшно плевались, хохотали, цитировали мне какие-то совершенно отмороженные куски, но до конца все-таки дочитали! Поздравляю! Эти дамы мало что до конца дочитывают.
— Сочиняете? — тоскливо усомнился Кокотов.
— А вот и нет! У вас там есть место, где женщина играет в смертельную сексуальную рулетку? Есть?
— Есть… — порозовел автор «Полыньи счастья».
— Ну вот видите, прав Сен-Жон Перс: мир тесен, как новый полуботинок. А сколько вам, если не секрет, заплатили за этот роман?
— Две тысячи долларов.
— Бандиты! Меньше чем за три такие вещи не пишут! Сколько вы уже налудили?
— Шестнадцать романов.
— И сколько времени уходило на каждый?
— От двух до пяти месяцев. С перерывом на отдых.
— Когда же вы успели написать «Гипсового трубача»?
— От сна отрывал…
— Ну и как вам такая жизнь?
— Она омерзительна! — радостно воскликнул Кокотов, нащупав под правой скулой точно такое же уплотнение, как и под левой, а это значило, что он имеет дело не с увеличенными лимфатическими узлами, а с исконной анатомической пустяковиной…
— А вот я вас, дорогой Андрей Львович, везу в другую жизнь! И кстати, попутно дарю еще один сюжет для «Лабиринтов страсти». Так, на всякий случай, если мы с вами не сработаемся. Вы можете стать родоначальником нового жанра — эротической фантастики. Не пробовали?
— Фантастику пробовал. Эротическую — нет.
— Тогда слушайте! Двадцать первый век. Человечество достигло невиданных, невообразимых научных успехов! На Марсе колония землян…
— Минуточку Дмитрий Антонович, а сейчас-то какой век?
— Ах, ну да… Все никак не могу привыкнуть. Итак, двадцать второй век. Нью-социализм. Марс. Конец нудного рабочего дня в одном из многочисленных марсианских НИИ. Завтра — трехдневный уикенд.
— У них три выходных дня?!
— Конечно. Но раз в месяц. А какой отдых на Марсе? Тоска! Ну посидеть у телевизора, ну поваляться на искусственном пляже под искусственным солнцем или для экстрима, напялив скафандр, на сендцикле поноситься по дну высохшего марсианского моря. Скукота! И только одна сотрудница не может скрыть радостного нетерпения. Назовем ее хотя бы Пат Сэлендж. Фантасты почему-то любят давать героям такие краткие англоватые имена. Странно, что никому из наших не пришло в голову звать персонажи по-русски. Например, Ген Сид — Геннадий Сидоров… Или — Ал Пуг. Алла Пугачева. Разве хуже? Нет, лучше! А все проклятое западничество!
— Вы, значит, славянофил? — едко поинтересовался Кокотов.
— А вас это, Андрей Львович, смущает? — спросил Жарынин, нажимая на отчество соавтора.
— Нет, но хотелось бы знать…
— А если я скажу вам, что я зоологический ксенофоб и потомственный антисемит, вы потребуете остановить машину?
— Возможно и так…
— Тогда лучше вернемся на Марс. И вот эта наша Пат Сэлендж, чтобы спрятать туманную загадочную улыбку, низко склоняется над кульманом…
— Дмитрий Антонович, какой кульман на Марсе в двадцать втором веке?
— Да черт его знает, какой… Не важно! Над сенсорной клавиатурой она склоняется. Не перебивайте! К ней в этот миг подходит ее интимный друг, обнимает…
— Ив Дор.
— Кто-о?
— Иван Дорошенко.
— Ну, вы язва, Кокотов! Ладно, будь по-вашему, Ив Дор. Он приглашает ее в театр. Залетная труппа с Земли дает «Дядю Ваню». Войницкий в последнем акте палит в профессора из блистера, но только слегка прожигает скафандр.
— Бластера. Блистер — это упаковка пилюль.
— Согласен. Но Пат в ответ на приглашение только тихо качает головой: «Нет, милый, этот уикенд я должна побыть одна. Не сердись!» Он, обиженный, уходит, а она еще ниже склоняется к плазменному экрану своего кульмана и улыбается еще загадочнее… Вот собаки! Уже и указатель сняли!
Глава 7
Железная рука штабс-капитана
Бранясь, Жарынин затормозил, съехал на обочину и, рискуя свалиться в кювет, стремительно сдал назад. Действительно, в том самом месте, где от трассы ответвлялась, пропадая меж деревьев, узкая асфальтовая дорога, стоял трехметровый бетонный столб, позеленевший от времени. К нему, судя по остаткам ржавых болтов и уголков, прежде крепился большой указательный щит. Теперь же вместо него торчала кривая фанерка с неровными буквами, наляпанными синей масляной краской:
ДВК — 7 КМ
Режиссер выругался и свернул в лес. Некогда это была вполне приличная местная шоссейка, которая превратилась теперь в сплошные выбоины, заполненные водой, и ямы, слегка присыпанные щебнем. Кое-где попадались, правда, остатки асфальта, напоминавшие своей дробно-прихотливой конфигурацией архипелаг. Нырнув в одну из впадин, машина довольно сильно стукнулась днищем.
