Добравшись, наконец, до ворот, Пресли увидел стоящую перед ними линейку. Между воротами и крыльцом, оттеснив толпу, расчистили проход. Из дома вышли несколько человек, среди них Гарнетт и Геттингс; на руках они бережно несли старика Бродерсона. Доктор без шляпы и без пиджака шел рядом, щурясь от солнца, и повторял на каждом шагу:
- Осторожней, пожалуйста, осторожней, господа!
Бродерсон был без сознания. Лицо его почти не побледнело, повязок тоже видно не было. Они осторожно донесли его до линейки и уложили на сиденье, опусти и с одной стороны кожаную боковинку, чтоб скрыть от любопытных взглядов.
Но вдруг что-то произошло. Пресли за толпой не мог видеть, что делается впереди. Послышались восклица ния, началась суета. Доктор резким тоном отдал какое-то распоряжение, кто-то бросился назад в дом и через минуту вернулся с чемоданчиком. Пресли, с трудом протолкавшийся в конце концов к линейке, увидел, что доктор находится в экипаже и что-то делает, наклонившись над Бродерсоном.
- Вот он, пожалуйста! - крикнул человек, бегавший за чемоданчиком.
- Не понадобится он мне,- ответил доктор.- Мистер Бродерсон умирает.
Воцарилась тишина. Кое-кто из мужчин обнажил голову.
- Отступите от линейки,- спокойно сказал доктор.- Прошу вас, почтеннейшие, отодвиньтесь.
Толпа подалась назад. В тишине послышались женские всхлипывания. Прошло несколько секунд, минута. Лошади переступали с ноги на ногу и помахивали хвостами, отгоняя мух. Наконец доктор опустил вторую боковину и вышел из линейки.
- Может, кто-нибудь сопроводит тело домой? - спросил он.
Вперед выступил Геттиигс. Он сел рядом с кучером. Линейка тронулась.
Пресли вошел в дом. За время его отсутствия комната сильно опустела - из нее вышли все, кроме нескольких членов Союза, принимавших участие в сражении. Хилма по-прежнему, сидела на кровати, держа на коленях голову Энникстера. Берман и Рагглс со всей своей командой уехали. Остермана увезли на телеге; скатерть, которой было покрыто тело Дэбни, заменили простыней… И лишь с прежней силой вырывалось из груди Хэррена хриплое, прерывистое дыхание. Все возможное было сделано. Не могло быть и речи о том, чтобы его куда-нибудь перевозить. Мать и отец не отходили от него - отец с каменным лицом не отводил глаз от равномерно подергивающихся глазных яблок, мать, присевшая рядом, держала сына за руку и все время обмахивала ему лицо сложенной газетой.
Пресли на цыпочках подошел ближе. Хирург, вызванный из Боннвиля, стоял тут же, сложив руки, и внимательно вглядывался в лицо Хэррена.
- Как он? - шепотом спросил Пресли.
- Безнадежен,- ответил хирург.
Стесненное, клокочущее дыхание становилось все более прерывистым; веки опустились, прикрыв вздрагивающие глаза. Внезапно дыхание остановилось. Маг-м ус бросил вопросительный взгляд на хирурга.
- Он скончался, мистер Деррик,- сказал тот.
Энни Деррик с отчаянным криком упала сыну на грудь; могучие плечи Магнуса согнулись, чтобы больше уже никогда не разогнуться.
- Помоги мне, Господи, и прости меня,- простонал он.
Вне себя от горя и ужаса, переполненный состраданием и неудержимым гневом, Пресли выбежал из дома. На крыльце он столкнулся с Карахером.
- Как он… как…- начал было трактирщик.
- Он умер! - вскричал Пресли.- Все они умерли… убиты, застрелены… все, до одного! А кто-то ждет своей очереди.
- Вот так, Пресли, они убили мою жену!
- Карахер,- воскликнул Пресли,- дай мне руку! Я был неправ! И Союз неправ! Весь мир неправ! Ты единственный, кто был прав! И отныне я с тобой. Богом
клянусь, отныне я тоже красный!
Скоро из Боннвиля приехал фургон и увез в Лос-Муэртос тела Энникстера и Хэррена.
Тела Дилани и Кристиена еще раньше увезли в Гвадалахару и оттуда отправили поездом в Боннвиль.
Хилма, Магнус и его жена следовали за фургоном в бричке. За всю дорогу никто из них не проронил ни слова. Было решено, что, поскольку Кьен-Сабе захвачено железной дорогой, Хилма поедет в Лос-Муэртос. Туда же везли тело Энникстера.
Уже под вечер мимо ранчо Дерриков проехал черный похоронный фургон, свернул на шоссе и покатил к Боннвилю. Разыгравшиеся после сражения у канала страсти немного улеглись, люди разошлись по домам. Когда черный фургон проезжал мимо трактира Карахе-ра, солнце уже закатилось. Надвигалась ночь.
А одинокий фургон продолжал свой путь во мраке, никем не сопровождаемый и забытый, увозя мертвое тело Дэбни, тихого старика, о котором никто ничего,- кроме его фамилии,- не знал, у которого не было дру зей, с которым никто никогда не заводил разговором и который появился неизвестно откуда и удалился неизвестно куда.
Около полуночи миссис Дайк внезапно просну лась - ее разбудили стоны, доносившиеся из соседней комнаты. Магнус Деррик остался верен себе - как ни был он потрясен смертью Хэррена, узнав о бедственном положении миссис Дайк и Сидни, которых вместе с Хил мой вышвырнули из Кьен-Сабе, он и их приютил у себя в Лос-Муэртос.
- Хотя приют этот и не слишком надежен,- предупредил он.
Миссис Дайк до ночи просидела с Хилмой, тихонько покачивая ее в своих объятиях, плача вместе с ней, нашептывая ласковые слова, пытаясь утишить хоть немного ее слезы, потому что Хилма раз дав волю своему горю, разрыдалась так, что уже не могла остановиться. В конце концов совершенно обессилевшая молодая женщина уснула, как дитя, на плече у миссис Дайк, и та, уложив ее в постель, ушла к себе в комнату.
Громкие стоны, разбудившие ее через несколько часов, говорили о том, что кто-то, помимо моральных страданий, испытывает еще и физические, и миссис Дайк, взяв лампу, поспешила к Хилме.
Она сразу поняла в чем дело. Разбудила Пресли и попросила его немедленно позвонить в Боннвиль и вызвать доктора, а сама бросилась к корчившейся от боли Хилме. Той же ночью у Хилмы произошел выкидыш.
Больше в ту ночь Пресли не сомкнул глаз: он даже не стал раздеваться. Долго еще после отъезда доктора, после того, как в этой обители печали все наконец стихло, сидел он у открытого окна в своей комнате, глядя на бескрайние пшеничные поля, на небо, где медленно разгоралась заря. Ужас случившегося нестерпимо давил. Жуткие сцены, от которых стыла кровь - чудовищные до неправдоподобия и тем не менее реальные,- вихрем.проносились в воображении; видениями, вызывающими суеверный страх, вставали перед его мысленным взором: Хэррен мертв, Энникстер мертв, Бродерсон мертв, Остерман, возможно, в эту самую минуту умирает! А ведь эти люди населяли его мир! Энникстер был его лучшим другом, Хэррен - постоянным товарищем, отношения с Бродерсоном и Остерманом были почти братскими. Всех их связывали общие интересы, взаимная приязнь. Он не представлял себе жизни без них. И вот, стоя на пыльной дороге у оросительного канала, он собственными глазами видел, как их убивали. Сам не иная как, Пресли очутился вдруг за столом; на столе стояла зажженная свеча, перед ним лежал его дневник, и он начал быстро писать - желание излить душу, дать выход думам, опалявшим мозг, никогда не было еще таким настоятельным, таким неодолимым. Он начал писать:
«Дэбни убит, Хувен убит, Хэррен убит, Энникстер убит, Бродерсон убит, Остерман смертельно ранен. Берман цел, невредим и благоденствует. Железная дорога захватила Кьен-Сабе. Я видел, как их всех убивали. Не прошло и двенадцати часов с тех пор, как я стоял там, у оросительного канала. О, эти страшные минуты, исполненные ужаса и смятения! Пороховой дым… отблеск солнца на стволах револьверов… кровь… встающие на дыбы лошади… люди, хватающиеся за воздух прежде чем рухнуть на землю и умереть… Нелепая поза Кристиена - одна нога высоко торчит над седлом… Бродерсон боком валится в канал… Остерман, словно прилегший на землю, положив голову на руки, будто устал, устал смертельно. Все это я видел. И картина эта навеки запечатлелась в моей памяти, отныне она - часть меня самого. Сделали это они - Берман и его хозяева, владельцы железной дороги, сделали на глазах у народа Соединенных Штатов, на глазах у всего мира. Попробуйте-ка теперь проповедовать свои теории нам, фермерам, жертвам, людям, которые пострадали и которые знают. Попробуйте-ка разглагольствовать перед нами о «правах капитала», о «концернах», о «классовом равновесии». Испробуйте на нас свои «благородные» идеи. Мы-то знаем. Я не могу сказать, хороши или плохи ваши идеи. Я не могу сказать, применимы ли они к жизни. Я не знаю, реален ли задуманный вами общественный строй. Я не знаю, имеет ли железная дорога право на наши земли, но я знаю, что Хэррен убит, Энникстер убит, Бродерсон убит, Хувен убит, Остерман умирает,- а Берман цел и невредим, торжествует и благоденствует. Он вступил во владение землей, перешагнув через трупы пяти человек, которых убили его наемники. И я предвижу, чем все это кончится. Победа останется за железной дорогой. Трест сломит наше сопротивление. Здесь, в этом отдаленном уголке огромной страны, на краю огромного континента, здесь, на равнинах Запада, раскинувшихся вдалеке от крупных центров, от всего оторванных, глухих и уединенных, гигантская железная рука выжимает из нас жизненные силы, сокрушает на шу свободу, подавляет наше стремление к счастью; и наши слабые попытки противостоять ей, наша агонии никак не отражаются на исполинском грохочущем механизме, направляющем жизнь страны; камушек, попавший между колесиками, песчинка, застрявшая в зубце шестерни, скрипнувшая ось - вот что такое для нее вопль матери, потерявшей сына, вдовий плач над могилой. И опять огромное колесо начинает вращаться по прежнему, плавно и размеренно, и мгновенная помеха вряд ли кем-то замеченная, тут же забывается. Вдолбить людям, что малейший перебой в работе этой огромной машины грозит самому ее существованию? Да как такая глупость может прийти в голову?! Предупредить их об опасности? Да они поднимут вас на смех! Расскажите им через пять лет историю борьбы Союза фермеров Сан-Хоакина и железной дороги, и вам не поверят. Что? Яростная схватка между фермерами и железной дорогой, схватка, стоившая жизни семерым людям? Быть того ие может, такого просто не бывает! Все это плод фантазии, сплошные преувеличения!
