— Честное слово.
— Но это все равно кончится…
— Нет. Ты напишешь новую.
— Слишком трудно. И долго.
— Или вытворишь что-нибудь! Покончишь с собой…
Ирис скривилась.
— Займешься прокаженными детьми на Папуа.
— Ну спасибо!
— Дашь свое имя какой-нибудь розе…
— Ничего в этом не понимаю!
— Или выйдешь в свет с мальчишкой… Посмотри на Деми Мур, она больше не снимается, но о ней все равно говорят, потому что у нее молодой бойфренд.
— Ну, не знаю. Друзья Александра слишком малы… И что на это скажет Филипп?
— Объяснишь ему, что это реклама для будущей книги. Он поймет. Твой муж все понимает…
Им принесли еду. Ирис недовольно взглянула на тарелку.
— Ешь! Еще не хватало, чтобы у тебя началась анорексия.
— А для телевизора как раз годится! На экране выглядишь толще на десять килограмм, так что мне надо быть худой…
— Ирис, у тебя навязчивая идея… Брось ты все это. Пиши другую книгу, лучше ничего, по-моему, не придумаешь.
Она права, совершенно права. Пора надавить на Жозефину. Она почему-то отказывается писать второй роман. Сразу мрачнеет, как заговоришь с ней об этом. В субботу напрошусь на обед в ее глухое предместье, поговорю с ней и заодно свожу Гортензию за покупками…
— Нет, Ирис, даже не настаивай. Я не пойду на это еще раз.
Они вдвоем сидели на кухне. Жозефина готовила ужин. У нее гостил Гэри, и казалось, что в доме завелся голодный троглодит.
— Но почему? Разве первая книга не изменила твою жизнь?
— Да… И ты не можешь себе представить насколько.
— Ну и…
— Ну и — нет.
— У нас была отличная команда. Я сейчас раскручена, у меня имя, репутация, нужно только поддерживать этот процесс! Ты пишешь, я продаю, ты пишешь, я продаю…
— Стоп! — завопила Жозефина, затыкая уши. — Я не машина.
— Я не понимаю. Мы сделали главное — завоевали место под солнцем, и теперь ты отступаешь…
— Я хочу писать для себя…
— Для себя? Но ты ни одной книжки не продашь!
— Спасибо.
— Я не это хотела сказать. Прости меня… Ты продашь гораздо меньше, чем возможно. Ты знаешь, как продается «Такая смиренная королева»? Настоящие цифры, не те, что на рекламных проспектах?
— Понятия не имею.
— Сто пятьдесят тысяч за три месяца! И дальше — больше, Жози, больше! Зачем же останавливаться?
— Не могу. Такое чувство, будто я родила ребенка, а потом встретила его на улице и не узнала.
— Ну, приехали! Тебе не понравилось, что я остригла волосы в прямом эфире, что я на всех журнальных обложках, что я отвечаю на идиотские вопросы… Но это игра, Жозефина, и таковы ее правила!
— Может быть… Но мне это не нравится. Мне хочется по-другому.
— Знаешь, сколько тебе принесет эта история?
— Пятьдесят тысяч евро…
— Вот и не угадала! В десять раз больше!
Жозефина вскрикнула и прикрыла рот ладонью.
— Немыслимо! Что мне с этим делать?
— Что захочешь, мне на это совершенно наплевать…
— А налоги? Кто будет платить налоги с этой суммы?
— Есть специальный закон для писателей. Они могут растянуть выплату налогов на пять лет. Это не так тяжело. Вполне сойдет за еще один налог Филиппа, он и не заметит!
— Я не могу позволить ему платить налоги за мои заработки!
— Почему? Я же говорю, он не заметит.
— О, нет, — простонала Жозефина. — Это ужасно, я так не могу.
— Сможешь-сможешь, потому что мы заключили пакт, и ты обязана его соблюдать. Речи не может быть о том, чтобы Филипп что-нибудь узнал. У нас сейчас более чем прохладные отношения, и явно не время раскрывать ему секреты. Жозефина, подумай обо мне, умоляю. Ну хочешь, я на колени встану?
Жозефина пожала плечами и не ответила.
— Передай мне сметану, сюда надо положить целую пачку. Мальчик метр девяносто ростом, ты и не представляешь, сколько съедает такое чудище! Я наполняю холодильник — он его опустошает, я опять наполняю, он опять опустошает!
Ирис передала ей банку сметаны, скорчив умоляющую детскую гримаску.
— Крик и Крок схрумкали…
— Не настаивай. Ирис. Ответ — нет.
— Ну всего один, Жози, а потом я как-нибудь выкручусь. Научусь писать, буду смотреть, как ты это делаешь, буду работать вместе с тобой… У тебя это займет всего-то шесть месяцев жизни, а меня спасет!
— Нет, Ирис.
— До чего же ты неблагодарная! Я ничего себе не оставила, все отдала тебе, твоя жизнь полностью переменилась, ты сама переменилась…
— А! Ты тоже заметила?
— Идем, Ирис? У меня еще работа сегодня вечером… Не хочу поздно возвращаться, — вмешалась Гортензия, просунув голову на кухню.
Ирис, умоляюще сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, бросила последний взгляд на Жозефину, но та упрямо тряхнула головой.
— Знаешь что? — сказала Ирис, поднимаясь со стула. — Ты какая-то вредная стала.
Ну вот, проработка комплекса вины. Теперь она будет давить на это. Она уже все перепробовала. Жозефина вытерла руки о передник, решительно добавила ломтики сала в лотарингский пирог и поставила его в духовку. «Люблю готовить, — подумала она. — Люблю простые вещи, всякие мелочи жизни. Этого как раз недостает Ирис. Ей важны в жизни только какие-то искусственные ценности, лишенные корней, поэтому при малейшей неудаче она теряет равновесие. Я должна научить ее печь пироги! Может, у нее мозги встанут на место».
Она посмотрела в окно: сестра и дочь садились в машину Ирис.
— Что-то у вас не ладится с мамой? — спросила Гортензия у тети, садясь в «смарт» и пристегиваясь ремнем безопасности.
— Я попросила ее помочь мне с моей будущей книгой, а она отказалась…
Вдруг в голове Ирис забрезжила идея, и она спросила:
— А ты не можешь ее уговорить? Она так тебя любит. Если ты попросишь, она, может быть, скажет «да».
— О’кей, поговорю вечером.
Гортензия проверила, хорошо ли застегнут ремень, не смял ли он складки ее новенькой блузки «Экипман», потом вновь повернулась к тете.
— Могла бы уж тебе помочь. После всего, что ты для нее и для нас всех делала!
Ирис вздохнула с видом невинной жертвы.
— Знаешь, чем больше помогаешь людям, тем меньше благодарности они к тебе испытывают.
— Куда поедем за покупками?
— Не знаю. В «Прада»? В «Миу»? В «Колетт»?
— А ты можешь точно сформулировать, чего тебе хочется?
— Я снимаюсь для журнала «Гала» во вторник, и мне бы хотелось выглядеть богемной рванью и вместе с тем шикарной, стильной.
Гортензия подумала и объявила:
— Поехали в «Галери Лафайет». У них целый этаж работ молодых дизайнеров. Я там часто бываю. Довольно интересно. А можно я тоже приду на фотосессию во вторник? Кто знает, вдруг познакомлюсь с модными журналистами…
— О чем речь, конечно!
— А можно я возьму с собой Гэри? Он тогда привезет и отвезет меня на скутере.
— Хорошо. Внесу ваши имена в список при входе.
Вечером Гортензия вернулась домой, нагруженная пакетами с одежками, которые купила ей тетка в качестве компенсации за потраченное время, и спросила мать, почему же та не хочет помочь Ирис.
— Она так много помогала нам последние годы.
— Это не твое дело, Гортензия. Это наши с Ирис проблемы.
— Ну знаешь, мам… Могла бы хоть раз ее отблагодарить…
— Повторяю, тебя это не касается. Идите за стол. Позови Гэри и Зоэ.
Больше они этой темы не касались. После ужина все пошли спать. Гортензию удивила твердость в голосе матери. Она ее запросто осадила, да так уверенно… Мирно, без крика, но очень даже авторитетно. «Это что-то новенькое», — подумала Гортензия, раздеваясь перед сном. Когда она развешивала в шкафу свои новые наряды, зазвонил мобильник. Она легла на кровать и ответила по-английски, да таким томным, воркующим голосом, что Зоэ, которая возилась с пижамой, пытаясь ее напялить, не расстегивая пуговиц, мигом насторожилась.
Как только Гортензия договорила и положила телефон на столик у изголовья, Зоэ набросилась на нее с вопросами:
— Это кто был? Англичанин?
— Никогда не угадаешь, — сказала Гортензия, потягиваясь на кровати в какой-то новой, неизъяснимой неге.
Зоэ смотрела на нее, раскрыв рот.
— Расскажи! Ну я никому ни словечка! Клянусь!
— Нет. Ты мала еще, расколешься.
— А если ты мне скажешь, я открою тебе жуткий секрет! Настоящий взрослый секрет!
Гортензия смотрела на сестру. Вид у той был очень серьезный, она смотрела перед собой, не мигая, словно загипнотизированная серьезностью тайны.
— Настоящий секрет, не какой-нибудь трехгрошовый?
— Настоящий…
— Это был Мик Джаггер…
— Певец? Который из «Роллинг Стоунз»?
— Я познакомилась с ним на Мюстике, и мы… ну, так скажем, понравились друг другу.
— Но он старый, мелкий, тощий, весь морщинистый, и рот у него такой огромный…
