— Потому что был влюблен в Ирис…
— Да. Не то слово! — сказал Филипп, улыбнувшись. — Я втрескался по уши. До потери пульса. Она без единого слова приняла мое заступничество и выслушала решение, но наверняка была глубоко уязвлена тем, что ее поймали за руку. Мне хотелось стереть из ее памяти эту историю, залечить рану, нанесенную ее самолюбию. Я работал, как сумасшедший, чтобы сделать ее счастливой, уговаривал вновь начать писать, она часто об этом говорила, но никак не получалось… Тогда я попытался заинтересовать ее другим — в смысле, другим искусством. Твоя сестра — артистическая натура, художник. И притом несостоявшийся, обиженный художник, хуже не придумаешь. Ничто никогда не принесет ей удовлетворения. Она мечтает о другой жизни, она мечтает создавать, творить — но увы, нужно не мечтать, а делать. Когда я услышал о том, что она пишет книгу, тут же заподозрил подвох. А когда узнал, что книга о двенадцатом веке, стал ждать неприятностей…
— Она встретила издателя на званом ужине, похвасталась, что пишет, он предложил подписать с ней контракт, и она запуталась в собственной лжи. А у меня в тот период были большие проблемы с деньгами, Антуан уехал, оставив огромный долг, меня буквально держали за горло. К тому же, я и сама давно хотела писать, да не решалась. Вот и согласилась…
— И ты поняла, что тебя увлекла некая сила, которая тебе неподвластна…
— А теперь мне надо прекратить все это. Она умоляет меня написать новую книгу, но я не могу и не хочу.
Они молча переглянулись. Филипп поигрывал своей серебряной ручкой: постукивал кончиком по столу, переворачивал ручку и стучал опять. Этот глухой ритмичный звук как-то выравнивал их мысли.
— Есть еще одна проблема, Филипп…
Он поднял голову, взглянул печально и мрачно. Перестал барабанить ручкой по столу. Постучав, вошла секретарша и поставила на стол две чашки кофе. Филипп передал Жозефине чашку, потом сахарницу. Она взяла кусочек сахара и положила его в рот, запивая кофе. Филипп посмотрел на нее с умилением.
— Папа тоже так делал, — сказала она, поставив чашку. — Я хочу обсудить с тобой еще один момент… Это очень важно для меня.
— Слушаю тебя, Жозефина.
— Я не хочу, чтобы ты платил налоги за книгу. Видимо, я заработаю очень много денег: так мне сказала Ирис. Еще она сказала, что ты запросто оплатишь все налоги, что ты даже их не заметишь — а я так не могу, мне противно.
Он улыбнулся, взгляд его стал совсем мягким, ласковым.
— Какая ты славная…
Выпрямившись, он возобновил игру с ручкой.
— Знаешь, Жози, в одном она права: эти деньги можно растянуть на пять лет, в соответствии с законом Ланга для писателей, и я, скорее всего действительно ничего не замечу. У меня столько всяких налогов, что одним больше, одним меньше, все равно.
— Но я так не хочу.
Он подумал и сказал:
— Хорошо, что это пришло тебе в голову, и я уважаю тебя за это. Но… Жози… А какую ты предлагаешь альтернативу? Что ты заявишь авторские права? На свое имя? Что тебе подпишут чек и переведут на твой счет? Ну вот и весь мир узнает, что автор книги — ты, и, поверь мне, Жози, Ирис не переживет публичного унижения. Она может даже сделать очень-очень большую глупость.
— Ты действительно так думаешь?
Он кивнул.
— Ты же не хочешь этого, Жози?
— Нет. Этого я точно не хочу.
Ручка методично стучала по столу: тук, тук, тук…
— Мне бы хотелось помочь ей… Но это выше моих сил. Даже притом, что она моя сестра.
Она посмотрела в глаза Филиппу и повторила: «Она моя сестра»
— Я ей благодарна: без нее я никогда не начала бы писать. Это изменило меня, я стала другой. Мне захотелось все начать сначала. Я знаю, что следующая книга пойдет хуже, чем «Такая смиренная королева», потому что я не стану лезть из кожи вон, как Ирис, чтобы ее продать, ну и наплевать. Я буду писать для себя, для собственного удовольствия. Пойдет книга — тем лучше, не пойдет — тем хуже.
— Ты труженица, Жозефина. Кто там у нас сказал, что гений — это девяносто процентов пота и десять процентов таланта?
Ручка застучала по столу, ритм ускорился, словно подгоняемый растущим гневом Филиппа.
— Ирис отказывается работать, Ирис отказывается потеть… Ирис отказывается смотреть правде в глаза… О чем бы ни шла речь — о книге, о муже или о сыне!
Он рассказал о поездке в Нью-Йорк и встрече с Габором Минаром, об упрямом молчании Ирис по возвращении.
— Это совсем другая история, и ты тут ни при чем, но я думаю, что сейчас не время раскрывать миру, кто на самом деле написал книгу. Не знаю, известно ли тебе, что порядка тридцати стран купили права на роман, что говорят об экранизации, причем об очень известном режиссере, я не знаю о ком, потому что издатель не хочет разглашать его имя, пока не подписан контракт. Ты представляешь себе масштабы скандала?
Жозефина растерянно кивнула.
— Лучше ей даже не знать, что мне все известно, — продолжал Филипп. — Она привыкла к успеху, она не вынесет общественного порицания. Она сейчас живет как сомнамбула, ну и не будем ее будить. Книга — последняя из оставшихся у нее иллюзий. Пускай потом называет себя «Автором одной книги». Таких довольно много. И тогда она с достоинством выйдет из положения. Ее еще и будут хвалить за искренность!
Ручка больше не стучала. Филипп принял решение, и Жозефина не стала возражать.
— Тогда, — сказала она, подумав, — позволь мне хотя бы сделать тебе шикарный подарок. Своди меня как-нибудь на аукцион, где продается картина или вещь, которую бы тебе хотелось купить, и я ее тебе подарю…
— С удовольствием. Ты любишь живопись?
— Я лучше разбираюсь в истории и литературе. Но я подучусь…
Он улыбнулся ей, она подошла к нему, чтобы сказать спасибо и поцеловать на прощание.
Он повернул к ней голову и их губы нечаянно встретились. Они обменялись беглым поцелуем — совсем недолго, одно мгновение, словно ничего и не было. Жозефина мягко, нежно погладила его по голове. Он взял ее руку и поцеловал тоненькие венки на запястье, прошептав: «Я всегда рядом, Жозефина, всегда рядом с тобой, не забывай».
Она тихо ответила: «Я знаю, конечно же, я знаю».
«Боже мой, — подумала она, выйдя на улицу, — жизнь становится какой-то немыслимо сложной, раз со мной случаются такие вещи. А я-то думала, что обрела душевное равновесие! И вот опять закружилась в вальсе».
Она внезапно почувствовала себя очень счастливой и замахала рукой, подзывая такси, чтобы ехать домой.
Фотосессия подходила к концу. Ирис сидела на белом кубе, стоявшем посреди длинной полосы белой бумаги из раскатанного рулона, которая закрывала пол и кирпичную стену студии. Она была в бледно-розовом пиджаке с очень глубоким вырезом и широкими шелковыми отворотами, который изящно облегал ее точеную фигуру. Пиджак был застегнут на три большие пуговицы в виде роз, на талии присборен, а плечи увеличены подплечниками. Розовая плоская шелковая шляпка, широкая как праздничный торт, прикрывала ее короткие волосы и выгодно подчеркивала огромные синие глаза, бросая на лицо теплую розоватую тень. Журналистка была в полном восторге:
— Вы изумительны, Ирис! Я думаю, не поставить ли эту фотографию на обложку.
Ирис скромно улыбнулась.
— Вы преувеличиваете!
— Нет, я абсолютно серьезно. Ведь правда, Паоло? — спросила он у фотографа.
Он поднял большой палец в знак одобрения, и Ирис покраснела. Гримерша припудрила ее еще раз, потому что от жара прожекторов Ирис слегка вспотела, маленькие капельки выступили на носу и на скулах.
— А какая гениальная идея надеть элегантный пиджак от Армани с рваными джинсами и грубыми башмаками!
— Это моя племянница придумала. Покажись, Гортензия!
Гортензия выступила из тени, редактор отдела моды обернулась к ней.
— Вас интересует мода?
— Очень…
— Ходите походить на другие фотосессии?
— О, с удовольствием!
— Дайте мне номер вашего мобильного, и я позвоню.
— А вы могли бы еще дать мне ваш номер, а то мало ли, вдруг вы потеряете мой?
Редактор удивленно посмотрела на нее — ну и хватка у девчонки! — и сказала: «Почему бы нет? Думаю, вы далеко пойдете!»
— Так, снимаем последнюю пленку и хватит, я уже без сил. У нас уже есть все что надо, это просто для страховки.
Фотограф доснял пленку, но Ирис попросила еще сделать несколько кадров с Гортензией.
Гортензия подошла, они сфотографировались вместе.
— А с Гэри? — спросила Гортензия.
— Иди сюда, Гэри! — позвала редакторша. — Ух, какой красивый юноша! А ты случайно не хочешь поработать моделью?
— Нет, мне это не интересно, я бы хотел стать фотографом.
— Припудрите чуть-чуть обоих, — сказала редакторша, подозвав гримершу.
— Это для меня, не для журнала, — пояснила Ирис.
— Но они такие хорошенькие! Кто знает, вдруг они передумают.
