— Ирина Дмитриевна, вы из гостей или в гости? — спрашивал восторженно сияющий Похлебкин: вспомнил, что Ирина отпрашивалась у него уйти сегодня пораньше.
Она ответила с ненужной поспешностью, и лицо залилось румянцем:
— Из гостей. Домой иду.
— Отлично! — воскликнул Похлебкин и уже деланным начальственным тоном, который никак ему не шел: — Поскольку вы сегодня похитили у государства целый час служебного времени, я, как начальник ваш, приказываю немедленно, безотлагательно, сию же минуту вернуть этот час из резервов вашего отдыха. — Он смущенно, взглядом, просящим прощения, посмотрел на Аннушку и закончил уже совсем естественно: — Короче говоря, Ирина Дмитриевна, мы с Аннушкой сейчас подали заявление в загс. Нас поставили на карантин — дали месяц испытательного срока. И мы решили отметить это событие мороженым и шампанским в молодежном кафе.
— Очень рада, поздравляю вас, — торопливо и возбужденно проговорила Ирина, а Похлебкин, задержав ее руку в своей, пригласил пойти с ними в кафе, говоря все так же шутливо и высокопарно:
— Знаете, дело это серьезное, а мы люди неопытные, молодые, отпускать нас в кафе без присмотра старших нежелательно, так вы уж, пожалуйста, не откажите. Присутствие такого опытного, хорошего семьянина, как вы, для нас, начинающих несмыслешек, будет весьма полезным.
— Петр Петрович, — снова вспыхнув багрянцем, заговорила Ирина, — я бы с удовольствием, но, понимаете, я должна…
— Вы должны государству, — перебил ее Петр Высокий шутливым тоном, — шестьдесят минут. Извольте их вернуть безотлагательно мне. Потому что я ваш начальник.
Ирине ничего не оставалось делать, как принять их приглашение.
Домой она пришла в одиннадцатом часу. Ее испугал дым, густо пропитавший квартиру, резкий запах сигар. Ирина сразу догадалась: Андрей закурил. Она распахнула дверь в его комнату, слабо освещенную отсветом уличных фонарей, проникающим в настежь распахнутое окно. Здесь, как и в прихожей, тоже было накурено. Андрей в одних трусах лежал в разобранной на диване постели и смотрел в потолок тупо и неподвижно. На Ирину он не обратил никакого внимания, не пошевельнулся, даже глазом не моргнул. "Что с ним?" — молнией сверкнула тревожная мысль, но, стараясь быть веселой, беззаботностью скрыть свою тревогу, она спросила:
— У тебя кто-то был? Так накурено, фу, ужасно!.. — Он не отозвался. Она подошла к дивану и села. — Ты спишь, Андрюша?
— Нет, — сухо отозвался он, враждебно нахмурившись. — Жду результатов твоего концерта.
Она расхохоталась каким-то деревянным хохотом, невольным и явно неестественным, и хохот этот еще более усилил и до того острое внимание Андрея. Лежа головой к окну, он смотрел в ее лицо, на котором как-то уж очень четко, явственно запечатлелись следы душевных страданий, упрямо пытался понять, что с ней произошло. Потом потеплевший, внимательно изучающий взгляд, его столкнулся с ее просящим о помощи, беззащитным взглядом, и Андрей догадался в ее невиновности, взял ее руку и положил себе на грудь. Она точно ждала от него этого жеста, разрыдалась вдруг, хлынули буйные слезы, горячая голова ее упала ему на лицо, и сквозь судороги он слышал отрывистые бессвязные слова:
— Андрюша… Милый… погоди. Я все, все расскажу. Всю правду… Не солгу. Ни единым словом не солгу… Верь мне, милый. И если можешь — прости. Или убей, прогони меня.
Минут через пять она успокоилась и действительно рассказала правду, горькую и трудную для нее, рассказала и сразу почувствовала такое облегчение, будто с нее сияли тяжелый груз.
— Ты веришь, веришь мне?! — с лихорадочным упорством добивалась она.
— Верю, Иринка, — сдержанно, но уже не холодно отвечал Андрей. — И пытаюсь понять. Жизнь, конечно, не учебник арифметики, где все ясно.
— Андрюша, милый… Я увидела тебя заново. Ты стал для меня еще дороже. Мы будем жить еще лучше. Правда, Андрюша? Ну скажи, что правда?
— Не могу лгать, Иринка, — ответил он после долгой паузы раздумья. — Не знаю… Помнишь, ты однажды говорила о гарантиях? Теперь я не могу дать такой гарантии.
— Андрюша, ведь ничего же не случилось. Ну что случилось?
Он кашлянул в кулак. Она осеклась. И потом, помолчав, уже негромко, рассудочно произнесла:
— Конечно, нужно время, я тебя понимаю.
— Именно, — отозвался добродушно он. — Время — хороший лекарь. Ты, как врач, должна это знать.
Несмотря на летнюю пору, отходящая из Москвы электричка не была, как обычно, заполнена так, что яблоку упасть негде, и Андрей Ясенев свободно уселся у окна. Он ехал в поселок, где жила Соня Суровцева. Убедив себя, что убитая женщина с исколотыми шприцем венами и есть та самая Соня Суровцева, которая месяц назад произвела на него гнетущее впечатление, Андрей решил поехать к ней домой, чтобы удостовериться в своем предположении и выяснить многие необходимые следствию детали.
Уже с утра солнце неистово пекло. Синоптики наконец пообещали в Москве и Подмосковье кратковременные дожди с грозами и тридцатиградусную жару. Насчет обещанного дождя Андрей был настроен скептически, а что касается жары — это уже точно, синоптики не ошиблись, жара, как говорится, "была налицо", даже утром.
Андрей сегодня не выспался. Он увидел и узнал новую Ирину, неожиданную. Теперь, в вагоне, Андрей вспомнил Иринины глаза. В них было все — кротость беззащитного ребенка, нежное целомудрие девушки, безрассудство пылкой, шальной натуры, воля сильного характера. От воспоминаний радовалось и тревожилось сердце, не находившее покоя, потому что рядом с приятными чувствами стояли сомнения. Они мучили болезненной подозрительностью: а всю ли правду рассказала ему Ирина?.. Нет-нет, он, конечно, поверил ей, совершенно исключал подлую ложь, а все же сомнения тайком пробирались в душу и тревожили. И хотя он стыдился этих подозрений, гнал их прочь, покоя все-таки не было. Остался, как оскомина, неприятный осадок.
Мысли об Ирине перебивались размышлениями о трагическом происшествии, которое он должен расследовать. Найти убийцу. Он думал о жертве и убийце. Кто они? Как и почему скрестились их пути? Прежде всего кто она, эта женщина? На рюкзаках, в которых нашли части ее тела, нет никаких отпечатков. Ясно, что убийца был опытный, орудовал в перчатках. Прошло сорок часов с момента обнаружения расчлененного на части трупа. В последние трое суток в милицию никто не обращался с запросом об исчезновении женщины. Пропал человек, и ни родственники, ни сослуживцы не поинтересовались, где он и что с ним. Довольно странно. Разве что женщина была одинокой. Или, может, приезжая — в Москве, особенно в летнюю пору, сотни тысяч приезжих. Могли убить с целью ограбления. Почему-то думалось именно о Соне, и Андрей убедил Струнова начать розыски с Сони Суровцевой. Убитая была морфинисткой. Но Соня не единственная в Москве морфинистка. Смерть наступила от удара в сердце тонким острым предметом. Вспомнился студент Маклярский и его страшное и простое оружие — длинное шило, которым он убил водителя такси. А если не Соня, если Соня сейчас окажется дома? Ну что ж, жалко будет потерянного полдня. С розысками нужно спешить: начальство торопит. Случай действительно чудовищный. Убийца должен быть найден, и он будет найден, этот садист. Он будет расстрелян. Но что толкнуло его на такое преступление? Ведь он, надо полагать, знал, что идет на самоубийство, что его найдут и присудят к высшей мере. Или надеялся избежать смертной казни, имел какой-то — и немалый — шанс уцелеть, остаться в живых или вообще уйти от наказания? Если б каждый негодяй, думал Андрей, совершивший убийство или пытавшийся убить человека, знал точно и определенно, что возмездия ему не избежать, что он непременно будет пойман и казнен, убийств было бы меньше. А то ведь… Даже самая что ни на есть строгая статья Уголовного кодекса РСФСР, статья сто вторая, — "Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах" — допускает сохранить убийце жизнь — от восьми до пятнадцати лет тюрьмы или смертная казнь. Мол, как суд решит. Этот шанс, надежда на сердобольность суда, и не останавливает руку убийцы. А статья сто третья — умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, — та вообще не предусматривает убийце смертную казнь. Мол, получай свои "от трех до десяти лет" и живи, совершай новые преступления. Андрей Ясенев питал крайнее предубеждение к новому, 1962 года Уголовному кодексу. Он считал, что составители его случайно, по какому-то недоразумению, оставили для преступников массу лазеек, как будто главной их заботой было уберечь преступника от заслуженного наказания.
Машинист объявляет станции. На следующей Андрею выходить. В вагоне душно. Тугой горячий воздух, врывающийся через открытое окно во время движения, не очень помогает. На платформе жара. Сошло с поезда человек шесть. Андрей помнил адрес Суровцевых: Первомайская, дом 17. Надел пиджак, сошел с платформы и по асфальтированной тропинке направился вдоль тесового забора. Нужно было спросить у кого-нибудь, где та улица. Увидел пареньков лет десяти. Ребята рассказали, как пройти на Первомайскую. Она была совсем недалеко от платформы.
