Э. С. в конце концов выхватил пистолеты, выпустил обоймы в воздух, а когда взглянул, бегут ли еще акцизные по полю, тех и след простыл. Вместо них он увидел печальное порубленное лицо прокаженного, контрабандист поклонился и исчез таким же невероятным и неожиданным образом, как и появился.
Прокаженный являлся ему еще несколько раз, рвал на себе рубаху, печально глядя на него, или же низко, но без раболепия кланялся, выражая Э. С. должное уважение, но при этом не теряя достоинства. Если он вставал в дверях, Э. С. отворачивался к окну, но прокаженный тут же оказывался перед окном и смотрел на него печальными своими глазами. Зияющая рана пульсировала, как живая, шрам обнаженно блестел, напоминая борозду, которую никогда не засевали и на которой ничто никогда не взойдет. Э. С. навечно расстался со своей инспекторской деятельностью и на полгода уехал в горы. Там он целиком отдался охоте, шаг за шагом стал проникать в тайны животного мира и, чтобы не хранить эти тайны для себя одного, стал все им увиденное описывать. В часы досуга он ублажал солдатских жен и молодых вдовушек, а когда зацвела липа и птичьи пары обезумели от ее благоухания, Э. С. повстречал роскошную женщину, по его собственным словам, то была не женщина, а Акрополь. Однажды, бродя по Акрополю, дивясь его стройным античным формам, он заметил вдалеке, на пустынном плато, прокаженного. Тот сделал попытку подойти ближе, но Э. С. сказал:
— Сгинь, не хочу тебя видеть!
Тот понял, отвернулся и больше своими посещениями его не донимал. Он удалялся, широким жестом запахивая разодранную рубаху, чтобы прикрыть свою рану.
Женщина-Акрополь взглянула с удивлением, хотела прикрыть свои стройные античные колоннады, но Э. С. помешал ей сделать это, он вдруг ощутил себя варваром, злой дух разрушения овладел им, и он ворвался в Акрополь, круша колоннады на своем пути. Именно тогда ощутил Э. С., как клокочет в его жилах кровь, а в темных глубинах души запульсировал новый ритм, который спустя годы выльется в рокочущие звуки «Ревет и стонет Днепр широкий». Позже, отдыхая на руинах Акрополя, он размышлял о том, что варвары всюду приносят с собой разрушение, но одновременно сеют семя новой жизни.
* * *
Несколько последующих дней Э. С. старался сдружить свою Джанку с ежом. При каждой попытке собаки преградить зверьку дорогу к лягушкам Э. С. вступался за ежа, трепал Джанку за уши, грозил пальцем, Джанка садилась в траву, заглядывала хозяину в глаза и виновато стучала хвостом. Джанку частенько таскали за уши, оттого они у нее и выросли так, что она стала похожа на сказочного человечка Сам-с-ноготок-уши-до-полу. Под конец собака приучилась сидеть смирно, когда еж вылезал из орешника и решительным шагом — серьезный, возмужавший — шагал по тропинке. Столь же решительно взбирался он на шоссе, пересекал его, кубарем скатывался с откоса, и, сдается мне, умей он свистеть, то непременно насвистывал бы от полноты чувств. Но поскольку свистеть он не умел, то довольствовался тем, что шумно выдыхал через нос, а это почти все равно, что насвистывать.
Так благодаря вмешательству человека был восстановлен порядок, каждому нашлось место под солнцем. Но похоже, именно тогда, когда все обстоит наилучшим образом, судьба одним глазком заглядывает к нам и, обеспокоенная порядком, принимается немедленно вносить беспорядок. В данном случае она прибегла к помощи лисицы, существа невообразимо хитрого и еще более коварного. Лиса эта проживала неподалеку от дачного поселка, прознала, кто из местных жителей держит бройлеров — то бишь инкубаторных цыплят, — и стала этих цыплят пожирать. Бройлер — у него ведь никакого инстинкта самосохранения нет — при виде лисы аж дрожит от любопытства: кто это к нему приближается? А когда лиса легонько подхватит его зубами, оторвет от земли, он вертит головой во все стороны, прищелкивает от удивления языком и чуть не помирает от любопытства — интересно, а что это с ним собираются делать? Лиса же ничего делать не собиралась, просто-напросто уносила его в потайное местечко, на какое-то время исчезав, а затем появлялась вновь, довольно облизываясь. Случалось, после этих трапез какое-нибудь цыплячье перышко застревало у лисы в зубах, щекотало нёбо, и от этой щекотки она блаженно улыбалась и даже легонько жмурилась.
Прикончив всех инкубаторных цыплят, какие только водились в поселке, лиса несколько дней слонялась голодная, одно цыплячье перышко еще торчало в зубах, щекотало ее, но улыбалась она уже кисловатой улыбкой. Как-то утром она набрела на тропку, по которой обычно проходил еж, понюхала, исследовала ее в обоих направлениях и ринулась на поиски добычи. Еж в это время пил воду и не заметил лисы, она первая его увидала. Подстегиваемая голодом, она в несколько прыжков оказалась рядом со зверьком, на бегу замахнулась лапой и перевернула его на спину, зная, что брюшко у него незащищенное. Еще один взмах — и ежику пришел бы конец, но он тоже не дремал: сразу свернулся в комок, да так проворно, что даже треск пошел — это застучали друг об дружку иголки. Лиса покатила колючий комок по траве, исколола себе все лапы, попробовала мордой нащупать щелочку между иголками, но несколько иголок впились ей в нос, она отшатнулась, зачихала, постояла в раздумье, потом вдруг ее осенило, и она даже подпрыгнула от радости. Нос еще болел от уколов, но цыплячье перышко приятно щекотало нёбо, лиса улыбнулась и столкнула ежа в воду.
Он не сразу понял, где он. Почувствовал только, что его покачивает, начинает медленно кружить и что твердой почвы под ним нет. Издали долетел собачий лай и голос Э. С., который кричал что-то подбадривающее. Однако долго вслушиваться еж не мог, он почувствовал, что у него намокает брюшко, вода уже коснулась носа, зверек струхнул, попытался выбраться на сушу, но вода пришла в движение и ухватила его своей мокрой лапой за морду. От ужаса еж растерялся — он обнажил брюшко и высунул морду из воды. А у самой воды его поджидала лиса с цыплячьим перышком в зубах, приятно щекотавшим ей нёбо.
Страх перед водой пересилил страх перед лисицей, и еж поплыл к берегу. Стоя спиной к кустарнику, лиса уже протягивала к утопающему лапу — хотела еще в воде перевернуть его на спину, незащищенным брюхом вверх, но не успела. Еж заметил в кустах два грозно развевающихся уха, услыхал боевой собачий клич, лиса изогнулась и исчезла, как видение, а в следующий миг Джанка крупными прыжками расплескивала воду, торопясь лисе наперерез.
Едва собака и лиса скрылись из виду, из кустов вышел Э. С., рассылая во все концы турецкие восклицания. Мокрый еж выбрался на берег, он был совершенно сбит с толку — как будто только что свалился с неба и теперь стоял и моргал, глядя на Э. С. Тот присел на корточки, заглянул ему в глаза, еж не выдержал, застыдился и убежал. Долго скитался он, пока не нашел укромное местечко, забился туда и до вечера сушил на солнце свою колючую шубу. Колючки от воды размякли, еж то сворачивался, то разворачивался, чтобы хорошенько их подсушить, и к вечеру мужество вернулось к нему, потому что, сжимаясь в комок, он чувствовал, что иголки стоят торчком, ударяются друг о дружку и тихонько звенят: они снова стали гибкими и крепкими, как сталь… Еж и на ночь остался в своем тайнике, не решился пойти к лягушкам, только слушал, как они зовут его, а те звали допоздна, даже охрипли от крика и, разобиженные, под конец вернулись к себе в болото.
Когда Э. С. увидал лисицу и сброшенного в воду ежа, он подумал: «Сейчас мы увидим, кто кого», — и решил вмешаться, внести порядок в этот беспорядок. С этой целью он позвал шопа, о котором мы уже упоминали в начале нашего рассказа, и сказал ему:
— Вы, шопы, народ непонятливый.
Шоп тотчас согласился с ним, что они народ непонятливый.
— Но зато хитрый!
И Э. С. объяснил, что поблизости кружит лиса, и спросил, может ли шоп поймать эту лису живьем, а шоп сказал, что может и живьем, и поинтересовался, на что ему живая лиса, а Э. С. сказал, что лиса ему ни на что не нужна, а нужно ему, чтобы шоп, как поймает ее, привязал ей на шею колокольчик и отпустил на все четыре стороны. Шоп спросил, сколько ему за это заплатят, Э. С. ответил, мол, столько-то и столько, тот прикинул в уме, убедился, что расчет есть, и согласился.
Через два дня в окрестностях дачного поселка зазвучал колокольчик, который прятался в кустарнике и всяких укромных местах (подальше от глаз людских). Заблудившаяся овца шопа, услыхав колокольчик, помчалась на этот звук и несколько раз призывно проблеяла, рассчитывая, что другая овца ей ответит.
Каково же было ее удивление — нам это себе и представить невозможно, — когда она подошла к колокольчику, который так обнадежил ее, и увидела не овцу, мирно пощипывающую травку, а лису — с колокольчиком на шее в в полном отчаянии. «Чтоб мне околеть, если я хоть что-то понимаю!» — подумала овца, напрягая изо всех сил свои овечьи мозги, авось прольют свет на это чудо природы, но чем сильней она их напрягала, тем дело казалось туманней.
