Недавно я снова побывал в своем любимом курортном городке на берегу океана, в штате Мэйн. Дом одинокого островитянина все так же грустно торчал за проливом. Но знакомый бармен рассказал мне, что старый чудак умер год назад. Мэрия пытается разыскать наследников, прежде чем выставить дом на аукцион.
В один из последних приездов старик оставил бармену толстую тетрадь и попросил отправить ее в какое-нибудь издательство после его смерти. Но бармен ничего не понимал в литературном бизнесе и не знал, как приступить к этому делу. С другой стороны, рука не поднималась выбросить тетрадь в мусорный бак. Все же это была последняя память о человеке. И потом, кто знает? Может, в ней спрятан бестселлер, стоящий миллионы? Не соглашусь ли я полистать ее на ночь? По тому, как я гладко составляю слова, он чувствует, что я знаю, где и как можно продать их за сходную цену. Будет очень признателен за совет.
Перед сном в отеле я полистал тетрадь. Старик оставался верен своей теме. Но теперь восхваления Творца приобрели несколько двусмысленный, я бы даже сказал, кощунственно ироничный оттенок. Похоже, что писавший проводил часы у телевизора, переходя от одной программы новостей к другой, и потом заносил впечатления от увиденного в тетрадь.
«Славься Ты, без воли которого ни один самолет не упадет на спящий городок, не превратится в огненный шар, уносящий к Тебе наверх сотни неготовых душ…
И стена школьного кафетерия не рухнет под налетевшим смерчем на пьющих молоко детишек без ведома и согласия Твоего…
Может быть, однажды нам повезет, и у очередной жертвы землетрясения, засыпанной заживо в своем доме, окажется в руке магнитофон. Тогда мы узнаем наконец, о чем говорит с Тобой человек, медленно умирающий от голода и жажды, слышащий только боль в раздробленной, прижатой глыбами ступне…
Но не всегда следует полагаться на случайности. Ведь почти все современные банки оборудованы автоматически снимающими телекамерами. Не пора ли установить подобные камеры на всех кораблях, чтобы мы – когда какой-нибудь очередной корабль отправится на дно – смогли увидеть лица тех, кому суждено встретиться с Тобою под водой?
О, как наивны родственники туристов, погибших в автобусе, изрешеченном пулями разбойников! Разве не понимают они, что без воли Твоей ни один боек не коснется капсюля, не вспыхнет гремучая ртуть, не загорится порох, не сгустятся всемогущие газы, не выплюнут пулю из ствола…
А как темна, как несведуща мать, завывающая у горящего дома, в котором остался ее двухлетний сын, колотящая кулаками по асфальту, шлющая проклятия всем вокруг и ни одного – наверх…»
Видимо, иногда телевизор портился, и тогда восхваления Творца на несколько страниц приобретали иной оттенок.
«Славься Ты – величайший гений рекламы. Неописуемо искусство Твое навязывать нам Твой главный товар, продукт, изобретение – дар жизни. Миллионы Твоих коммивояжеров из века в век пытаются – и весьма успешно – убедить нас, что ни о какой торговле здесь нет речи, что Твоя фирма устраивает даровую раздачу, что жизнь дается нам – ничтожным тварям – бесплатно. И нет такой инстанции, такого бюро, куда мы могли бы подать жалобу на ложное рекламирование. Ибо на самом деле речь всегда идет о сделке. Нам предлагается жизнь – мы платим страданием. Страдание есть тот золотой эталон, та диковинная валюта, которую Твои банкиры почему-то охотно и безотказно принимают во всех отделениях.
Похоже, Тебе нравятся простодушные покупатели, которые приобретают предлагаемый товар без споров, легко соглашаются прожить жизнь от начала до конца и при этом исправно платить по счетам, со всеми грабительскими процентами. Зато те, кто – разобравшись в условиях сделки – вежливо уклоняются, то есть кончают с собой, не дожив порой и до двадцати лет, вызывают у Тебя неподдельный гнев. Недаром Твои служители часто даже отказывают таким в погребении.
Но, как и всякий Торговец, особое внимание Ты обращаешь на богатых клиентов, на толстосумов боли. На тех, кто, поглаживая в карманах пухнущие бумажники, вечно колеблется, торгуется с Тобой, пробует предлагаемый товар на вкус и на ощупь, пересчитывает снова и снова свои капиталы, свои запасы боли – хватит ли расплатиться? Этих Ты обхаживаешь с неподражаемой изобретательностью, даешь им скидку подбрасываешь дополнительные льготы – успеха, красоты, таланта, мечты, любви. Ты даже разрешаешь им покидать твою лавку и потом приходить снова, выманиваешь боль по частям, и в конце концов упрямец незаметно проживает жизнь до старости. „Твой дар я возвращаю!" – гордо написал недавно один из таких. Ан нет, поздно – сделка состоялась».
Потом телевизор, видимо, чинили, и снова в тетради начинались горько-ироничные восхваления: за мощный грязевой потоп, за превосходный пожар, за маньяка-рекордсмена, задушившего тридцать женщин в очень короткий срок, за взрывы, войны, ураганы, землетрясения, болезни. Но к концу тетради все настойчивее начал звучать иной мотив: «НЕ ОСТАВЛЯЙ!»
«Да, я понимаю. Ты устаешь с нами, как продавец устает с нищими покупателями, как учитель – с тупыми учениками. Мы понимаем только повторения. И Тебе делается скучно. Двадцать, тридцать, сорок раз должны случиться наводнения, чтобы мы научились строить дома на сваях или дамбы. Миллионы должны умереть от оспы, чумы, малярии, прежде чем мы займемся поисками вакцины, и еще столько же – прежде чем согласимся делать прививки. И это всё случаи, когда нам нужно спасать свою шкуру. Как же научить нас чему-то высокому и бескорыстному? Чему-то непредсказуемому, своеобразному, неповторимому, что могло бы позабавить Тебя или даже озадачить?
И все же молю: дай нам еще одну попытку, оставь в классе на второй год, не выгоняй из школы Твоей.
Да, мы не понимаем единичного. Мы побиваем пророков Твоих именно потому, что они – единственные на свете, кто способен услышать Тебя. То, что не повторится сто раз, не существует для нас. Только один раз будет дано муравьям в лесном муравейнике увидеть человека, задумчиво ковыряющего прутиком в их постройке. „Если он разумен, – будут говорить муравьи-скептики, – если принадлежит к иной цивилизации, как утверждают некоторые наши оригиналы и психопаты, то почему же он не заговорит с нами? Почему не попытается рассказать о своем мире, расспросить о нашем?" Да о чем с вами говорить, несчастные ползуны и кусаки?! Как можно вам что-то объяснить, если вы захлопнули свой мирок самодовольным лозунгом „ВСЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ РАЗУМНО!"? Как можете вы поверить во что-то, находящееся за пределами вашего разума?
Но если долготерпение Твое было так безгранично до сих пор, нет ли надежды, что оно простирается еще на несколько дней, лет, веков, тысячелетий? Что Ты пошлешь нам нового Посланца с прутиком, который вдруг нащупает просвет во мраке наших душ?
Единственное, в чем мы бесконечно изобретательны (и тут Ты должен отдать нам должное), – это в способах убийства друг друга. Ножом и пращой, копьем и стрелой, греческим огнем и арбалетом, ядром и картечью, пулеметом и огнеметом, бомбой и горчичным газом, электроном и бациллой, лазерным лучом и термоядерным взрывом. Тут мы отличники, тут нам нетравных. О, если бы хоть одну сотую этой изобретательности мы потратили на попытки понять, ради чего мы убиваем друг друга! Удивительные вещи могли бы нам открыться.
Но при всем при том, также взываю к Тебе: не слушай воплей тех, кто умоляет Тебя избавить нас от кошмара бесконечных войн. Они не понимают, о чем просят. Они не отдают себе отчета в том, что ужасных нас один лишь ужас войны спасает еще от ужасов абсолютной тирании. Не боялись бы тираны, воцаряющиеся над нами, угрозы войны, не боялись бы остаться совсем без солдат – истребили бы нас до последнего – за неправильную веру, неправильный нос, неправильного папу и маму, неправильный цвет кожи, а главное – просто так, чтобы утолить похоть господствования.
И еще в одном мы преуспели: прятаться от лика Твоего. Ученые прячутся за свои знания, полководцы – за победные знамена, музыканты – за сладкие звуки, поэты – за темные строчки, врачи – за возвращенных к жизни, учителя – за спасенных от невежества, труженики – за добытый хлеб насущный, влюбленные – друг за друга. И все же подожди – не отворачивайся! Вспомни, что появлялись среди нас искавшие только Тебя, слышавшие только Тебя, говорившие только с Тобой. Пусть редко, пусть раз в тысячу лет! Но что для Тебя тысяча лет? Миг, минута, нужная для смены декораций.
Не оставляй нас несмотря ни на что! Не дай нам уйти к птеродактилям и ихтиозаврам. Мы еще чем-то позабавим Тебя, чем-то растрогаем, чем-то – кто знает – даже умилим…»
