– Уверяю тебя, что не было. Спроси у Кионы, она прекрасно почувствовала, что я говорю правду. Я не хотела накладывать на себя руки. Я была безумно влюблена, это верно, но не до такой степени, чтобы принести подобное горе маме, папе и тебе, моей сестре. Знаешь, недавние события дали мне понять, как сильно я нуждаюсь в твоих советах и твоей поддержке. Если бы ты в тот период была здесь, рядом со мной, я бы страдала намного меньше. Сейчас я задаюсь вопросом, как я могла испытывать такие сверхсильные чувства. Я заблудилась в своей мечте и не отдавала себе отчета в том, что Овид далек от того, чтобы меня любить. Он всего лишь был обо мне высокого мнения – что, впрочем, само по себе уже хорошо.
Акали слушала своих подруг, глядя на костер. Смуглая кожа ее красивого лица казалась золотистой из-за падающего на нее света пламени. Она была одета в желтую блузку и широкую бежевую юбку. В этот тихий летний вечер ей хотелось быть рядом с Антельмом.
– Лоранс, ты и в самом деле его больше не любишь? – спросила Акали, поеживаясь от того, что начал дуть прохладный ветер.
– Все стало другим. Он мне по-прежнему очень нравится, но уже не хочется ни выходить за него замуж, ни ложиться с ним в постель… В самом худшем случае, раз уж он увлечен Эстер Штернберг, я подожду года четыре или лет пять, и когда она ему надоест, я стану его любовницей.
Она разразилась нервным смехом, чтобы всем стало понятно, что это была всего лишь злая шутка.
– Если ты станешь его любовницей, тебе придется ложиться с ним в постель, – заметила не без иронии Мари-Нутта.
– Я пошутила!
– Может, и пошутила, – вмешалась в разговор Киона, до сего момента молчавшая. – Вообще-то ты права, Нутта, мы еще слишком юные для того, чтобы любить. Кроме тебя, Акали: тебе ведь уже двадцать лет.
– Но вообще-то маме было столько же лет, сколько и нам, когда она вышла замуж за папу, – напомнила Лоранс.
– Это, скажем так, всего лишь вопрос полового созревания, – сказала ее сестра-близняшка. – Времена изменились. Раньше девушки выходили замуж в пятнадцать лет, и затем они приблизительно каждые полтора года рожали детей. Бабушка Лора сказала мне, что у ее матери – там, в Бельгии, – было девять детей, из которых до взрослого возраста дожили только четверо. Смерть Шарлотты привела меня в ужас. Не знаю, захочу ли я когда-нибудь забеременеть.
Киона не стала участвовать в дальнейшем разговоре, когда девушки стали обсуждать необходимость продлевать род человеческий, а также те опасности и радости, которые с этим связаны. Она разглядывала большое озеро Пиекоиагами, поверхность которого поблескивала при свете луны. Ей показалось, что она снова видит, как из воды выходит Людвиг – высокий, худой, с лицом, осунувшимся от пережитого им горя. Этот мужчина был для нее загадкой: ее изумляла его способность закрывать для нее двери своего рассудка и сочетать безграничную доброту с периодическими проявлениями жестокости.
– О чем ты думаешь, Киона? – воскликнула Акали. – У тебя странное выражение лица – такое, как будто ты сердишься.
– Да, я сержусь на саму себя. В последние несколько дней в моей голове какой-то хаос. Но ты лучше скажи-ка, когда ты познакомишь нас со своим дорогим Антельмом.
– Никогда! Вы слишком уж красивые, – ответила, улыбаясь, молодая индианка.
– Какая ты глупая! – воскликнула Мари-Нутта, ущипнув Акали за предплечье. – Лично мне нужно, чтобы ты мне кое-что объяснила. Когда я уезжала в Квебек, ты жила в монастыре. Когда я вернулась, ты уже находилась здесь и обзавелась модной прической и, кроме того, женихом.
– Это удивительная история, – начала рассказывать Акали. – Антельм приносил в монастырь почту, и я часто видела его там. Вскоре я уже стала поджидать его и прихорашиваться перед тем, как брать у него письма. А еще весной я вызвалась работать в саду, потому что это давало мне возможность встречаться с ним. Он, со своей стороны, совершал примерно такие же маневры, особенно в те дни, когда я водила учениц на прогулку. Как вы помните, мне очень нравился Людвиг, когда он жил вместе с нами в Большом раю, но в этом случае все было совсем иначе. Мне кажется, что мы с Антельмом испытываем абсолютно одинаковые чувства, нас волнуют одинаковые проблемы. Как только я с ним пообщалась, я поняла, что мы должны связать наши судьбы. Как-то раз наши ладони случайно соприкоснулись и я почувствовала, что между нами словно бы проскочила искра. Я почувствовала, что меня тянет к нему и что я испытываю удивительную необходимость в его нежности. Господи, как я мечтаю о совместной жизни с ним! Я буду варить суп, гладить его рубашки, лежать рядом с ним в постели, вставать утром раньше него и готовить ему кофе…
– Какие у тебя жалкие планы! – вздохнула Мари-Нутта.
– Ты ошибаешься. Я думаю, что если люди по-настоящему любят друг друга, то эти обычные жизненные эпизоды приносят им много счастья.
– Как же ты уверена в себе самой и в нем, Акали! – удивилась Киона.
– Разве я в чем-то неправа? У тебя было видение о том, что мы с Антельмом в будущем не будем вместе? Скажи мне, Киона, я хочу это знать.
– А что бы ты стала делать, если бы у меня и в самом деле было такое видение? – раздраженно воскликнула Киона. – Ты бросила бы Антельма и вернулась бы в монастырь, да? Чем больше я думаю о своем даре предвидения, тем больше он мне кажется опасным и пагубным. Я ведь могла бы рассказать тебе черт знает что, Акали, а ты бы мне поверила, и из-за того, что я тебе сказала бы, твои чувства изменились бы, и ты уже стала бы бояться общаться с парнем, который тебя любит. Как бы там ни было, мне это уже надоело. Я не могу больше быть человеком, который все знает, который все предвидит, который читает ваши мысли. Мне это уже надоело, понимаете? Если вам уж очень хочется знать, что вас ждет, я могу вам это сказать. Ты, Нутта, станешь журналисткой, поедешь работать во Францию и будешь поначалу жить у Бадетты, потому что она скоро вернется в свою родную страну. Ты, Акали, будешь счастлива со своим мужем, и мы еще попляшем на твоей свадьбе, которая будет проходить дома у его родителей в Шикутими. А тебя, Лоранс, я, возможно, огорчу, потому что скажу тебе, что ты никогда – никогда! – не будешь любовницей Овида Лафлера. Ты станешь учительницей рисования в Монреале, и некто Реаль – друг Мукки, который тебе очень нравится – примерно через год заставит тебя забыть о Лафлере. Ну что, вы довольны? Разве вам теперь будет интересно жить, если вы уже знаете, что вас ждет в будущем? Я знаю все это про вас, но – к сожалению! – у меня не возникало даже малейших предчувствий относительно того, что Шарлотта умрет тогда, когда я буду спокойненько спать на берегу реки Уиатшуан. Это прозвучит, наверное, ужасно, но я полагаю, что ее судьба заключалась в том, чтобы умереть в тот вечер в полном одиночестве, без наших прощальных поцелуев и без прощальных слов человека, которого она обожала. Вот так вот! А теперь оставьте меня в покое!
Киона встала и, со слезами на глазах и прерывисто дыша, убежала прочь. Ей сейчас хотелось только одного: исчезнуть, раствориться в ночи, шагать куда-нибудь до изнеможения – до такого изнеможения, которое она почувствовала, когда очень долго ехала на велосипеде, украденном у китайских поваров после того, как ударила топором и – как она тогда думала – убила Делсена. Остальные три девушки с изумленным видом посмотрели ей вслед, обратив внимание на то, что она побежала не к дому Лоры, а в противоположном направлении.
– Смотрите, она уходит с пляжа и направляется на улицу, – заволновалась Лоранс. – Пойдемте вслед за ней.
– Нет, она хочет, чтобы ее оставили в покое, – возразила Акали.
– Нужно дать ей возможность успокоиться, – сказала Мари-Нутта. – Скажите, как вы думаете: Киона сказала нам правду или же она, рассердившись, болтала что попало? Мне кажется, что она не решилась бы сделать это – бросить нам наше будущее прямо в лицо.
– Меня больше волнует то, что происходит с ней самой, – покачала головой Лоранс.
– Она терзается из-за смерти Шарлотты, и это вполне объяснимо, – заявила Акали. – Я уверена, что она вскоре вернется сюда. Нам нужно всего лишь подождать ее здесь, возле костра. К нам сюда скоро должны прийти Мукки и Луи.
Киона шла по бульвару Сен-Жозеф, держа руки в карманах своих штанов. Она беззвучно плакала, чувствуя облегчение оттого, что может пролить так много слез, вместе с которыми из нее постепенно выходили раздражение и горе. Если бы кто-нибудь увидел ее в этот момент, он принял бы ее за видавшую виды женщину, а не за девушку в возрасте шестнадцати с половиной лет. Черты ее лица посуровели, выражение янтарных глаз стало свирепым, а рот был приоткрыт так, как будто она собиралась вскрикнуть от негодования и бессильного гнева.
Она решила пойти одна в Валь-Жальбер, хотя уже и было темно. Она не боялась больше ничего.
«Я потеряла свою маму. Парень, про которого я несколько лет думала, что люблю его, попытался меня изнасиловать и даже уничтожить. Из-за меня умерла Шарлотта – да-да, из-за меня», – думала Киона.
