Давай, дерись на ринге, выигрывай один бой за другим, пусть газеты публикуют твои фото, мочись по утрам кровью, пусть болельщики радостно приветствуют тебя, дружески хлопают по спине, пусть тебя приглашают выступать в Лондоне, пусть. И вот эти двое снобов, которых ты и не собирался больше видеть в своей жизни, о которых ты и слыхом не слыхивал десять лет, вдруг припираются к нему и говорят как ни в чем не бывало «хелло!». Только «хелло», больше ничего, и все, ты уничтожен, раздавлен, ты уже больше никто. Ну ладно, ненавистный проклятый мой братец, любимчик папочки и мамочки, играющий на золотой трубе, самовольно опускающий окошки в такси, ты получишь сегодня по заслугам от своего драчуна-брата, этого пустого места. Наверняка это будет для тебя шоком.
Вдруг на какое-то мгновение мелькнула безумная мысль: сойти с поезда, поехать в Олбани, там пересесть на другой поезд и приехать в Элизиум, к единственному человеку в мире, который будет ласкать его с любовью, к той, которая заставила его почувствовать себя настоящим мужчиной, когда ему было всего шестнадцать лет, – к Клотильде, прислужнице его дяди в постели. К Клотильде, купавшей Святого Себастьяна в ванне. Но когда поезд остановился в Порт-Филипе, он, выйдя из вагона, направился прямиком в банк, как и собирался.
II
Билли капризничал, не хотел есть свой завтрак, и Гретхен старалась не потерять терпение. Подчиняясь суеверию (дети ведь чувствуют очень многое, у них развита не по годам интуиция), она еще не оделась для выхода, а сидела за столом в своей рабочей одежде – брюках и свитере.
Она без аппетита, рассеянно ковыряла вилкой в тарелке, сдерживаясь, чтобы не побранить сына за то, что он баловался – разбрасывал кусочки бараньей отбивной с салатом по тарелке.
– Для чего мне идти в музей естественной истории? – ныл Билли.
– Получишь удовольствие, – терпеливо объяснила она. – Очень большое.
– Нет, это не для меня. Для чего мне туда идти, не понимаю.
– Но ведь тебя ждет весь твой класс.
– Все они – чудаки. Все, за исключением Конрада Франклина. – Билли, кажется, вот уже целых пять минут пережевывал кусочек баранины. Для разнообразия он иногда перекатывал его от одной щеки к другой. Может, все же отшлепать его? – подумала Гретхен. Часы на кухне тикали все громче и громче. Она старалась не смотреть на них, но все же не смогла выдержать. Посмотрела. Без двадцати час. Ей нужно быть в верхнем городе без четверти два. Но нужно еще успеть завезти Билли в школу, вернуться, принять ванну, переодеться, сделать макияж и явиться на свидание не запыхавшись и тяжело дыша, словно только что пробежала марафон.
– Ну-ка, быстро заканчивай, – потребовала она, удивляясь мягкости своего голоса в такую минуту, когда ее обуревало столько разных чувств, но не материнских. – На десерт – желе.
– Я не люблю желе.
– Это с каких пор?
– С сегодняшнего утра. Скажи, какой смысл тащиться в музей, чтобы поглазеть на чучела животных? Ну, если они хотят, чтобы мы смотрели на животных, то можно поехать в зоопарк и посмотреть на живых.
– Ладно, в воскресенье, – примирительно сказала Гретхен, – я свожу тебя в зоопарк.
– В воскресенье я иду в гости к Конраду Франклину. Я ему обещал. – Билли вытащил изо рта так и не дожеванный до конца кусочек баранины и положил его в тарелку.
– Так воспитанные люди не делают, – упрекнула его мать.
Часы тикали.
– Все, слишком много.
– Хорошо, – сказала Гретхен, отодвигая от него тарелку. – Если ты закончил, значит, закончил.
Но Билли и не думал вставать из-за стола.
– Но я еще не доел салат, – упрямо сказал он и с демонстративным видом стал вилкой вырезать из листа салата геометрические фигурки.
Он утверждает таким образом свою личность, убеждала себя Гретхен, сдерживаясь, чтобы его не отругать. Хорошее предзнаменование на будущее.
Не в силах дальше наблюдать за его неспешной игрой с салатом, она встала, вытащила из холодильника мисочку с желе.
– Почему ты сегодня так нервничаешь? – спросил Билли. – Срываешься с места…
«Ах, эти дети, с их интуицией, будь она проклята!» – подумала Гретхен.
Его радар, конечно, не просвечивает ее насквозь, но видит сгущающиеся облака.
– Лопай теперь десерт, мы опаздываем, – сказала она.
Билли, сложив руки, отодвинулся на стуле.
– Я же говорил, что не люблю желе.
Ей хотелось сказать, что он будет сидеть за столом, пока не съест желе, хоть весь день. Но у нее возникло мрачное предчувствие, что именно этого Билли и добивается. Возможно ли, что это смешение детских эмоций – любви, ненависти, чувственности, алчности, – каким-то образом помогло ему догадаться, что собирается делать его мать в верхнем городе, и инстинктивно, по-своему, понять, что сейчас он защищает себя, защищает своего отца, защищает неразделимость их семьи, их дома, в котором он мнил себя, с привычной самонадеянностью ребенка, его стержнем?
– О’кей, – согласилась она. – Никакого желе! Пошли.
Билли оказался мудрым победителем. Ни тени улыбки триумфатора на лице.
– Для чего мне идти в музей, чтобы глазеть на коллекцию давно умерших, набитых опилками животных? Ума не приложу, – только и сказал он.
Гретхен отперла дверь. Ей было жарко, и она тяжело дышала. Пришлось бежать всю дорогу от школы. Звонил телефон, но она не подошла, пусть себе звонит. Она сразу же направилась в ванную, торопливо на ходу снимая с себя одежду. Приняв теплый душ, она, бросив короткий критический взгляд в большое зеркало на свое мокрое, блестящее от воды тело, принялась энергично вытираться полотенцем. Толстая или худая? Она могла стать и такой, и такой. Слава богу, она худенькая. Правда, не скелет. «Ах, тело мое, вместилище моей грешной души!» – засмеялась она. Голой вошла в спальню, вытащила из кучи шарфиков противозачаточный резиновый колпачок. Да, очень нужное и полезное изобретение гинекологов-акушеров, ничего не скажешь. Осторожно поставила его в нужное место, полностью осознавая, что грешит. Может, когда-нибудь против беременности изобретут что-нибудь другое, лучше, чем это холодное приспособление.
Прикасаясь пальцами к этому чувствительному месту, она вдруг вспомнила об удивительном всплеске желания сегодня ночью, когда они наконец легли спать. Образы двух боксеров, одного белого, другого чернокожего, которые вызывали у нее только тошноту, когда она сидела в спортивном зале «Саннисайд-гарденз», вдруг стали возбудителями ее похоти: эти великолепные, грубые мужские тела легко, как акробаты, пританцовывая, двигались вокруг нее. Секс для женщины – это совершенно бесцеремонное вторжение в ее интимный внутренний мир. А что испытывают мужчины, когда наносят друг другу на ринге сильнейшие удары? Они тоже бесцеремонно вторгаются в личную жизнь друг друга, пренебрегая ее неприкосновенностью. После беспокойной ночи ей было не по себе, когда на рассвете она лежала в кровати: в голове у нее все смешалось – удары представлялись страстными ласками, ласки – ударами, и она, возбудившись, беспокойно вертелась в постели. Если бы сейчас к ней в постель забрался Вилли, она бы с жарким вдохновением бросилась в его объятия. Но Вилли, лежа на спине, крепко спал и лишь время от времени похрапывал.
Пришлось встать и выпить таблетку снотворного. Утром она выбросила всю эту чушь из головы, и стыд, испытанный ею ночью, прикрыла невинная маска нарастающего дня. Покачав головой, она выдвинула ящик, набитый ее трусиками и лифчиками. Если начнешь об этом размышлять, подумала она, то какое все же лицемерное, хотя на первый взгляд и безобидное слово – «трусики», какое по-детски обманчивое, а на самом деле они прикрывают на теле место, отчаянно охваченное похотью. «Корсет» – куда более подходящее, хотя оно, конечно, устарело. Гретхен давно не носила корсетов: школа Бойлана.
Снова зазвонил телефон, звонил упорно, настойчиво, но она, не обращая на него внимания, быстро одевалась. Бросив короткий взгляд на свои вещи, висевшие в стенном шкафу, выбрала простой строгий темно-синий костюм.
К чему афишировать яркими нарядами свою миссию? Чем лучше спрячешь свое розоватое, красивое тело, тем больше его оценят, когда оно предстанет перед взором во всей своей наготе. Она щеткой пригладила свои прямые, распущенные, достающие ей до плеч волосы. Какой у нее широкий, низко посаженный лоб, такой чистый, спокойный, ни морщинки, – а сколько за ним скрыто вероломства и тревожных сомнений.
Гретхен не нашла такси и решила ехать в верхний город на метро. Сейчас самое главное – сесть на поезд, следующий до Куинса, потом пересесть на другой, до Ист-Сайда, доехать до Пятьдесят третьей улицы. Персефона, выходящая из царства мертвых в период расцвета любви.
Она вышла на Пятой авеню, пошла дальше пешком по улице, освещенной осенним солнцем. Ее строгая, стройная фигура в темно-синем костюме отражалась в блестящих витринах магазинов. Интересно, подумала она, сколько женщин прогуливались по авеню с той же миссией, что и она, выставляли напоказ свою красоту с хитроватым выражением на лице, зная о надежном противозачаточном колпачке, расположенном в своем месте.
