– Почему просто не сказать «да»? – спрашивает Таттл. – Что бы это для вас значило?
Я сижу, уставившись в пол, меня прошибает холодный пот. Не могу смотреть Таттлу в глаза.
– Что это для вас значит? – повторяет Таттл.
– Я его люблю, но считаю, что он творил зло.
– Вы так и пишете в книге?
– Не совсем.
– Почему?
– Потому что Джордж – хулиган и параноик, не понимающий собственного блага и смотрящий на меня как на врага, что бы я ни делал, – выпаливаю я, и наступает очень долгая пауза.
– А Никсон? – спрашивает Таттл.
– Не думаю, будто Никсон физически мог признать, будто делает что-то неправильное. Ему отчаянно нужно было видеть себя достойным человеком.
– Вы считаете свою книгу хорошей?
– Иногда мне кажется, что она блестящая, что вдохнет жизнь в дискуссию не только о Никсоне, но и о его эпохе. А порой я думаю, уж не волосяной ли это шар, который мне удалось отрыгнуть после столь многолетних трудов.
– Среди живущих – чье мнение для вас важно?
– Ремник? – неуверенно спрашиваю я.
Не знаю почему, но после его звонка мои мысли то и дело к нему возвращаются.
– Вы действительно ее уже закончили?
– Почти. Просто жду, чтобы что-то случилось.
– Ждете, чтобы что-то случилось? Что, например?
У меня нет ответа.
– А не от вас ли зависит, – предлагает Таттл, – сделать так, чтобы что-то случилось?
Весь остаток сеанса мы сидим молча. Когда я ухожу, Таттл мне протягивает листок мятно-зеленой бумаги. Я смотрю, не понимая.
– Заключение психиатра для Нью-Йоркского департамента социальных служб, – говорит он.
– Спасибо.
– Я готов с вами работать и дальше. Когда у вас возникнет такое желание, дайте мне знать.
От Таттла я еду навестить мать. На парковке возле дома поставили большой наземный бассейн с широким кедровым настилом, зонтики, кресла и большую эстакаду с шезлонгами от двери заведения до края бассейна. На нее можно положить обитателя интерната и он – фьюить! – скользит вниз.
– Еще! – кричит кто-то. – Еще хочу! Это как на Кони-Айленде!
Маму я вижу под зонтиком, она в центре внимания поклонников – в купальнике в черно-белый крупный горошек, в стильных солнечных очках «Джекки-О», потягивает холодный чай из пластиковой чашки.
– Ма, ты лет на десять моложе выглядишь, – говорю я.
– Мне всегда нравилось на пляже, – отвечает она.
– А где твой муж?
Я осматриваюсь и вижу, что все вокруг в таких же купальных костюмах – вариант для мужчин и вариант для женщин. Все вместе они похожи на артистов гериатрического цирка.
– Большая распродажа, – говорит мне служитель. – Купи один за полную цену и получи сколько хочешь за полцены. Мы скупили все.
– Джеронимо! – кричит один мужчина, прыгая в воду.
– Не забудь! – напоминает ему спасатель. – Не толкаться, не брызгаться, в воду не какать.
– Так как ты поживаешь? – спрашиваю я у мамы.
– Отлично. Мы ездили на вылазку туда, где лобстеров продают, и нам дали скидку для ранних покупателей – съешь сколько можешь. Я не очень много ем, а Боб сказал, что оно того стоило. А ты где был?
– В Южной Африке, – отвечаю я. Она смотрит на меня странным взглядом. – Нейт там был в школьной поездке и хотел приехать еще раз, так что мы решили провести там его бар-мицву.
– И ты не пригласил собственную мать?
– Пригласил. Ты прислала приложенную открытку и написала на ней что-то насчет «шварцев».
– Я имею право на собственное мнение.
– Можешь называть это мнением. Мы это называем иначе.
– И как же?
– Может быть, расизмом?
– Тссс! – говорит она. – Не так громко, еще услышит кто-нибудь. – Мы некоторое время молчим. – Не понимаю, – говорит она.
– Чего?
– Отчего ты такой задиристый? Почему тебе необходимо всех переплюнуть? На свадьбе у «Пьера» (это был Джордж, а не я), на вечеринке во «Временах года» (опять же Джордж). Зачем это надо? Почему бы просто не устроить нормальную бар-мицву с ленчем от женской общины, как мы тебе устроили?
– На самом деле, – отвечаю я, даже не напоминая про Джорджа, – у меня была бар-мицва, общая с Соломоном Бернштейном.
– Это было на пользу бизнесу твоего отца – он приобрел несколько новых клиентов.
– И несколько человек отравились.
– Никто не умер, – возражает она.
Мы несколько минут молчим. В бассейне плавает Боб в надувных рукавах, разговаривая с другой женщиной.
– Ну, – говорю я, кивая в сторону Боба, – кончился медовый месяц?
– Только начинается, – отвечает мама.
Звонит София, приглашает встретиться с ней за кофе.
– Поговорить надо, – говорит она.
– Обязательно лично? – спрашиваю я, нервничая. Прошлая встреча еще чуть-чуть – и добром бы не кончилась.
– Я не буду на тебя давить, – говорит она. – Нужно вместе посмотреть ход мероприятия, издержки, дать тебе новую информацию о полученных средствах. Кстати, мой гонорар мы тоже еще не обсуждали.
– Ладно.
Мы решаем встретиться в местной забегаловке.
– Ты только не сердись, – говорит она. – Я сделала веб-страницу про тебя, про детей, про вашу поездку. Настроила так, что те, кто прочтет про тебя и Нейта, могут вносить пожертвования. Сахиль мне как-то сказал, что есть чужие люди, которых мы не знаем, а они о нас думают и хотят помочь. Мне это показалось интересным.
Я киваю.
– И это поразительно. Больше ста человек прислали пожертвования, от десяти до пятисот долларов. Люди, которые ничего взамен не хотят.
– И сколько там, на счету БМ?
– По состоянию на вчера всего двадцать семь тысяч триста восемьдесят девять долларов восемьдесят шесть центов. Я думаю, Нейту надо будет заплатить налоги. Понятия не имела, что столько будет денег – иначе бы настроила как-то как некоммерческое. Будешь вычитать эти расходы из общей суммы? – спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я. – За бар-мицву я плачу отдельно, а любые поступающие дарения должны быть свободны от накладных расходов.
– Это огромная сумма. Я думаю, должны ли мы отдать ее всю и сразу. И мне интересно, что дальше будет?
– Я спрошу у Нейта, когда он вернется.
– О’кей, – говорит она. – Теперь о моем гонораре…
Я жду удара. Вот как, значит, она решила до меня добраться. Я не капитулирую, и она ужалит. Настораживаюсь.
– Обычно я беру от трех с половиной до пяти тысяч, но в этом случае сама хочу пожертвовать часть своего гонорара. Полторы тысячи будет вполне достаточно, если у тебя нет возражений.
Я розовею от неожиданности.
– Это так мило с твоей стороны… попросту щедро, – говорю я, смущаясь своих недавних мыслей.
– Я не шутила, что мне было в радость с тобой работать. Это много для меня значило.
– Спасибо, – говорю я.
И тут она на меня смотрит.
– Ну, не надо, пожалуйста, – прошу я. – Ты же обещала.
– Но попробовать-то можно было, – улыбается она.
Вечером по пятницам я вывожу Мадлен и Сая в китайский ресторан. Мистер и миссис Гао, владельцы, спрашивают меня, не знаю ли я случайно: может, продается какое-нибудь жилье поблизости? Слишком трудно мотаться туда-сюда из Бруклина.
Мне приходит в голову, что можно сдать дом Сая и Мадлен – это хотя бы окупит текущие расходы на его содержание. В субботу утром мы с мистером и миссис Гао едем его осматривать.
– Дом Американской мечты, – говорит миссис Гао. – «Предоставьте это Биливеру», – говорит она.
Я вижу, что ее поразило то же самое, что и меня. Она увидела тут музей Американской мечты.
– Мы не можем себе позволить снимать этот дом, – говорит жене мистер Гао.
– Можете, – отвечаю я. – Сделаем так, чтобы можно было.
Я спрашиваю, сколько они платят сейчас и входят ли в цену коммунальные услуги. Предлагаю им этот дом за сумму меньше ста долларов ежемесячно, включая коммуналку.
– Вы предлагаете невыгодную сделку, – начинает мистер Гао, но жена шлепает его ладонью:
– Чего ты всегда так жмешься? – Она грозит ему пальцем. – Ты мне малину не порти. И оборачивается ко мне. – Спасибо, – говорит она. – Мы очень вам благодарны.
– Надеюсь, вы останетесь довольны.
Августовские дни жаркие, как в духовке, дышать нечем, каждый день истыкан точками гроз, начинающихся между половиной шестого и шестью вечера, при этом часто вырубается свет. Я закупаю дополнительные фонарики, батарейки и свечи и слежу, чтобы обед был сварен к пяти – на всякий случай.
– Отчего умерла Аманда? – спрашивает как-то Мадлен, когда быстро сгущаются тучи и доносится первый раскат грома.
– Аманда? – повторяю я, захваченный врасплох.
Мадлен кивает.
– Ну, да. Отчего она умерла? Дети остались без матери – мы должны хорошо о них заботиться.
Я понимаю, что у нее Аманда и Джейн слились в одну отсутствующую личность.
– Скоропостижно, – отвечаю я. – Какие-то нарушения в голове.
– У нее всегда голова болела, – сообщает Мадлен.
– Это невозможно было предусмотреть.
