Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Ночные разговоры

— Тяга к сталинизму, — говорит Новый Друг, — ощущается даже в том, сколько внимания уделяется его персоне в литературе. Причем критическая литература возвеличивает его в большей мере, чем апологетическая. Как в таком случае быть? Очень просто. Кем были и являются наши вожди (умными или дураками, злодеями или гуманистами), роли не играет. Их персонально надо игнорировать. Важны результаты их деятельности. Вот их и надо обнажать. Причем спокойно, без эмоций, систематично, обстоятельно, доказательно, научно. Сами по себе наши вожди — существа с разрушенной «обратной связью», то есть объективно полоумные, а не полноценные люди. Нужно показать, что такой неполноценной является и порождающая их социальная среда. А вообще тяга к прошлому выражает одно: неуверенность в будущем, страх перед ним.

Новый Друг продолжал что-то говорить, а МНС уже ушел в сон. И к нему сразу же явился Петин. От меня ты теперь не избавишься, сказал он. Давай поговорим начистоту. Ты думаешь, я раскаиваюсь? Нет, я тоскую. О чем? Ну, хотя бы об аресте. Я тридцать лет жил, каждую ночь ожидая, что ко мне громко застучат в дверь, ворвутся и даже не покажут ордер на арест. Ты думаешь, это был ужас? Нет, не только. Я эти тридцать лет ожидания не променял бы на три тысячи лет безмятежного сна. Почему? Да потому что я ждал, что в мою квартиру вломится великая история, а не нынешняя слякоть. Помяни мое слово, пройдут годы — и забудется все плохое. И в памяти людской оживут мудрые маршалы, отважные генералы, дерзкие ученые, романтические юноши... Маршалы, проигравшие сражения, сказал МНС, генералы, терявшие без всякого смысла миллионы солдат, ученые, ломавшие хребет науке, юноши, писавшие доносы... Да, сказал Петин, писавшие доносы и закрывавшие своей грудью вражеские амбразуры. И я писал доносы. Много доносов. И я давал санкции на расстрел. Ну и что? Я горжусь этим. Я хотел бы, чтобы на моей могиле золотыми буквами было высечено число моих жертв. Но, увы, наши перепугавшиеся вожди поспешили сразу же после смерти Сталина уничтожить свидетельства наших дел. Преступлений, поправил МНС. Пусть, сказал Петин, но больших преступлений. Знай, мой мальчик, только большие преступления рождают подлинное добро. Большие преступления уже не преступления. Я бы на месте наших вождей предал гласности всю картину наших дел. Представляешь, какие это были бы цифры! Весь мир застыл бы от ужаса. И от уважения к нам. Когда тысячи убитых — это жестокость. Но когда пятьдесят миллионов — это великая эпоха. Когда тысячи доносов — это подлость. Но когда миллиарды — это великая идеология. Не может быть, чтобы никаких свидетельств ваших дел не осталось, сказал МНС. Это кажется невероятным, но это так, сказал Петин. Во-первых, самые основные решения принимались в такой общей форме, что теперь усмотреть в них следы былых преступлений невозможно. Они имели смысл для нас, исполнителей. Но они пусты для всех прочих, тем более — для потомков. Во-вторых, все основные распоряжения насчет репрессий высшими лицами отдавались устно. Лишь случайно сохранилось несколько документов с подписями Сталина, Молотова, Ворошилова и других, да и то косвенных. Хрущев так и не смог подтвердить свои обвинения документами. В-третьих, лица более низких рангов приложили усилия, чтобы уничтожить следы своих преступлений. Вот для них-то наша деятельность оборачивалась преступлениями. Наконец, специальное решение Политбюро уничтожить всю документацию, в том числе свидетельства деятельности доносчиков и осведомителей. Партийные чиновники позаботились о своей репутации. А живые свидетели? — сказал МНС. Это — люди, сказал Петин, а люди — не документы. Им нельзя верить ни в чем. Тем более большинство из них сами суть соучастники преступлений. К тому же все они ничего не понимали в происходящем и ничему не научились. Умных жертв не бывает. Разум есть привилегия палачей.

Самой крупной сенсацией заезда стало, однако, известие о том, что Универсал трахнул («наколол») Членкорицу. Дежурная по корпусу видела его влезающим к Членкорице после отбоя и вылезающим уже перед рассветом. Дежурная подумала сначала, что он полез воровать шубу. Но, приложив ухо к замочной скважине, поняла, что цели у него были «прямо противоположные» (как выразился бы доктор философии Барабанов, если бы был на ее месте). Универсал сам не скрывал своего успеха и описывал все до мельчайших подробностей. Пронять насмешками его было невозможно. Всяких баб я перепробовал, говорил он. Кандидатш, докторш. Однажды имел дело даже с секретарем райкома партии. Правда, со вторым. По идеологии. Но членкорш до сих пор не приходилось. И должен вам сказать, что я ничуть не жалею о содеянном. Во-первых, ночью в кровати она не такая уж страшная, как на свету. У нее и тут, и тут кое-что есть. А во-вторых, бешеный темперамент. Я с ней за одну ночь килограмм на пять похудел. И все, сволочь, требует, чтобы я ей какие-нибудь приемчики особые показывал. А какие у нас приемчики?! Знай пили да помалкивай! Новый Друг, нахохотавшись до слез, назвал Универсала типичным русским лаптем. Приедем в Москву, сказал он Универсалу, заходи ко мне. Я тебе кое-какие журнальчики покажу. Есть чему поучиться. Овладеешь новой техникой, доберешься до депутатов Верховного Совета, членов ЦК, полных академиков и старых большевичек с дореволюционным стажем.

Поклонницы Универсала по линии йоги, однако, переживали событие в плане моральной драмы. Они единодушно осудили его и демонстративно отказались от продолжения уроков. Тогда Универсал сказал им, что он на самом деле давал Членкорице уроки медитации (неужели вы думаете, что я буду спать с такой образиной?!). Она стесняется заниматься этим делом днем — слухи всякие могут пойти а она занимает высокий пост, муж, дети, внуки, партийная репутация... Поклонницы чуточку посомневались, но поверили. И попросили Универсала показать им, как делается эта медитация.

Одна из основных проблем справедливого устройства общества заключается как раз в том, чтобы обеспечить интересы личности и ее всестороннее развитие таким путем чтобы это не шло вразрез с интересами и не мешало развитию всех других личностей, то есть коллектива.

Превращение проблемы взаимоотношения между людьми в коллективе в проблему взаимоотношения между индивидом и коллективом в целом — один из фундаментальнейших принципов порабощения человека в этом обществе.

Всякое явление природы и общества обладает такими свойствами, обнаружение которых дает нам неоспоримое моральное право сказать об этом явлении, что оно есть такое же ничтожество, как и все прочее на свете. Зашла, например, речь о Пушкине. Уж, кажется, что может быть совершеннее. А вы усмехаетесь и похихикиваете как бы между прочим, что у этого вашего гения ножки были кривые и тоненькие. И все! И нет никакого гения. А есть такой же уродливый гномик, как и вы сами. А если вы еще намекнете, что Пушкин кое-что позаимствовал кое у кого, так он совсем уподобится вам и даже станет немножко хуже вас. Тут вы можете проявить некоторое великодушие, сказав, что некоторые стишки у упомянутого автора неплохие. Теперь это уже не опасно для вас — Пушкин от этого уже не превратится из соразмерного вам гномика в великого писателя и человека.

Я знаю, вы скажете, что эта истина была известна еще задолго до социалистической эры, и приведете в доказательство изречение насчет пятен на Солнце. А я и не спорю. Более того, я готов согласиться с тем, что социалистическая эра вообще не открыла ничего нового. В этом отношении она не столько открывала новое, сколько закрывала старое. Но зато бесспорно одно: она открыла неслыханный ранее простор для всех старых мерзостей, подняла их на немыслимую высоту и поставила на службу прогресса человечества — она коренным образом изменила их роль в обществе. Она вознесла само производство мерзостей на уровень достижений современной науки. Поясню это на примерах.