Перед самым концом она уверовала, что Уолли вернулся. Ей давали столько наркотиков в последние дни, что она стала принимать за него Гомера. Он читал ей куски из «Джейн Эйр», «Давида Копперфильда», «Больших надежд», но чтения скоро пришлось прекратить — у Олив начало мутиться сознание. Гомер не сразу понял, к кому она обращается, когда Олив первый раз не узнала его.
— Ты должен его простить, — сказала Олив. Речь у нее становилась невнятной. Она взяла его за руку, но не удержала, и обе руки — ее и его — упали к ней на одеяло.
— Простить его? — переспросил Гомер.
— Да. Он так ее любит и ничего не может с этим поделать. Она очень ему нужна.
Кенди Олив ни с кем не путала.,
— Он вернется калекой. А меня не будет. Кто станет за ним ухаживать, если он и тебя потеряет?
— Я всегда буду за ним ухаживать. Мы с Гомером, — ответила Кенди.
Как ни была Олив оглушена наркотиками, она уловила в ответе Кенди уклончивость, которая ей не понравилась.
— Нельзя обижать и обманывать того, кто и так обижен и обманут судьбой, — сказала она.
Наркотики уничтожили все запреты, налагаемые условностями. Но не ей первой начинать разговор о том, что она и без того знала. Они сами должны посвятить ее в свою тайну. А раз не хотят, пусть гадают, известно ли ей что-нибудь.
— Он сирота, — сказала она Гомеру.
— Кто он? — спросил Гомер.
— Он. Не забывай, у сирот ведь ничего нет. А нужно им все, что и другим людям. И сирота так или иначе это приобретает. Смотрит кругом, видит, что может взять, и берет. Мальчик мой, — продолжала Олив, — виноватых нет. Чувство вины может убить.
— Да, — сказал Гомер, держа руку Олив. Нагнулся к ней послушать дыхание, и она поцеловала его, веря, что целует Уолли.
— Чувство вины может убить, — повторил он Кенди слова Олив после ее смерти. И ему опять вспомнились слова Рочестера про угрызения совести.
— Мне это можно не говорить, — ответила ему Кенди. — Дело обстоит просто. Он приезжает домой. И даже не знает, что мать его умерла. А тут еще… — Она вдруг замолчала.
— Не знает, — эхом откликнулся Гомер.
Кенди и Уолли поженились, не прошло и месяца после его возвращения в «Океанские дали»; Уолли весил сто сорок семь фунтов. К алтарю его вез в инвалидном кресле Гомер. Кенди и Уолли поселились в большой спальне на первом этаже, переоборудованной еще Олив.
Вскоре после возвращения Уолли Гомер написал Уилбуру Кедру: «Смерть Олив сыграла главную роль в решении, принятом Кенди. Все остальное — паралич Уолли, предательство, угрызения совести — значения бы не имело».
«Кенди права, — отвечал д-р Кедр, — об Анджеле можно не беспокоиться, он купается в любви. Как он может чувствовать себя сиротой, если ни единого дня им не был. Ты — прекрасный отец. Кенди — прекрасная мать. Уолли тоже любит его. И ты боишься, что его будет мучить мысль, кто его настоящий отец? Так что с Анджелом проблем нет и не будет. Проблема будет с тобой. Тебе захочется, чтобы он знал, кто его отец. Тебе это надо, ему все равно. Ты сам захочешь сказать ему, что ты его отец, вот в чем проблема. В тебе и Кенди. Ты гордишься им. Ради самого себя, а не ради Анджела ты хотел бы открыть ему, что он не сирота».
А для себя д-р Кедр записал в «летописи»: «Здесь, в Сент-Облаке есть только одна проблема. Имя ей — Гомер Бур. И так будет всегда. Куда бы судьба ни занесла его».
Карие глаза, подсвеченные тенями, да еще задумчивый, отрешенный взгляд, пытливый и вместе мечтательный, который иногда появлялся у Анджела, — вот и все, что было в нем от отца. Он никогда не считал себя сиротой; он знал, что его усыновили, что он родился там же, где его отец. Но еще он знал, что его любят, он всегда это чувствовал. И не важно, что Кенди он звал «Кенди», Гомера «папа», а Уолли «Уолли».
Он был очень сильный, уже второе лето легко брал Уолли на руки и вносил его по ступенькам в дом, в пенистые волны прибоя; в бассейне переносил через мелкое место, а потом усаживал в кресло-коляску. На пляже Гомер учил Анджела, как преодолевать с Уолли на руках бурлящую кромку прибоя. Уолли плавал лучше всех, но сперва надо доставить его туда, где поглубже. И тогда уж он учил их, как нырять под волну, как ее оседлать.
— На мелком месте Уолли может только барахтаться в воде, — объяснил Гомер сыну.
В обращении с Уолли надо было соблюдать определенные правила (всюду эти правила, думал Анджел). Хотя Уолли был прекрасный пловец, без присмотра он никогда не плавал. И Анджел уже несколько лет был его телохранителем, купались ли они в бассейне или в океане. Резвясь в воде, они напоминали выдр или, вернее, дельфинов. Боролись и топили друг друга с таким азартом, что у Кенди замирало сердце.
И еще Уолли не позволялось в одиночку водить машину; у кадиллака было ручное управление, но перебраться из кресла-коляски в машину один он не мог. Первые складные коляски были очень тяжелые. Изредка в доме на первом этаже он передвигался с помощью металлической конструкции, ноги его при этом только касались пола; в незнакомом месте без инвалидного кресла он был беспомощен, а на неровной поверхности кресло надо было толкать.
И таким толкателем чаще всего был Анджел. А сколько раз он был пассажиром кадиллака, когда за рулем сидел Уолли! Возможно, Гомер и Кенди были бы недовольны, узнай они, что Уолли давно уже научил Анджела водить машину.
— У кадиллака ручное управление, малыш, — говорил Уолли. — Не надо ждать, пока ноги вырастут и будут доставать до педалей.
Кенди же говорила Анджелу другое.
— Как только ноги будут доставать до педалей, — тут Кенди останавливалась и целовала Анджела (она целовала его при каждом удобном случае), — я сразу начну тебя учить.
Когда это время пришло, Кенди не могла нарадоваться, какой Анджел способный ученик; откуда ей было знать, что ее дорогой мальчик уже давно водит машину.
— Есть хорошие правила, малыш, — говорил ему Уолли, целуя его (Уолли часто целовал Анджела, особенно в воде). — А есть зряшные. Но нарушать их надо умеючи.
— Как ужасно, что нельзя прямо сейчас получить права! Мне еще ждать целый год! — возмущался Анджел.
— Точно, — сказал Гомер. — Надо принять закон, разрешающий детям, выросшим на ферме, получать водительские права на год раньше.
Иногда Анджел играл с Кенди в теннис, но чаще отбивал на корте мячи Уолли, рука у которого не утратила силы и точности удара.
Завсегдатаи клуба роптали (впрочем, не очень громко), что на мягкой земле спортплощадки остаются отпечатки шин инвалидного кресла. Такая уж у них судьба — страдать от чудачеств то одного, то другого Уортингтона. Уолли ставил кресло на тормоз и пятнадцать-двадцать минут отрабатывал удар. Анджелу вменялось в обязанность подавать мяч точно на его ракетку. Потом Уолли менял положение кресла и тренировал подачи.
— Для тебя это полезней, чем для меня, малыш, — говорил он Анджелу. — Я уже лучше играть не буду.
А Анджел играл все лучше и лучше. Кенди даже иногда обижалась, видя, что Анджелу скучно с ней играть.
Гомер не играл в теннис. Он вообще не был охоч до спортивных игр; он и в Сент-Облаке редко играл в футбол в столовой мальчиков. Правда, изредка видел во сне, как играет в бейсбол; причем подавала всегда сестра Анджела, и удар у нее был сокрушительный. У Гомера не было никакого хобби, если не считать хождения по пятам за сыном (в свободные часы), словно он любимый щенок Анджела, ожидающий, что с ним вот-вот поиграют. Еще отец с сыном любили сражаться подушками в темноте спальни. И перед сном целовались, а иногда и утром, когда Анджел был еще теплый от сна. Дни у Гомера, заполненные делами, походили один на другой. Он продолжал помогать сестрам в кейп-кеннетской больнице, в этом смысле тяготы военного времени для него не кончились. Постоянным его чтением была медицинская литература. В фермерском доме «Океанских далей» повсюду на столах и полках высились стопки медицинских журналов — «Вестник американской медицинской ассоциации» и «Новоанглийский медицинский вестник». Кенди протестовала только против «Американского вестника акушерства и гинекологии», разумеется из-за иллюстраций.
— Мне необходим дома интеллектуальный стимул, — оправдывался Гомер, когда Кенди жаловалась на слишком реалистические рисунки в этом журнале.
— А мне бы не хотелось, чтобы их видел Анджел, — говорила Кенди.
— Но для него не тайна мои прошлые успехи в этой области.
— Пусть не тайна, но на эти картинки ему не стоит смотреть.
— Зачем набрасывать покров таинственности на этот предмет? — брал сторону Гомера Уолли.
— Но нельзя его и подавать в таких гротескных формах, — не сдавалась Кенди.
— По-моему, в этом нет ничего ни таинственного, ни гротескного. Это просто интересно, — таков был приговор Анджела. Этим летом ему исполнилось пятнадцать лет.
— Ты ведь еще и с девушками не встречаешься, — рассмеялась Кенди. — Зачем это тебе?
