— Они сложили голову за вас, за свой многострадальный народ. Все они — из вашей деревни, ваши товарищи, ваши сыновья. Но мы отомстим за них. Отважнее всех сражался сын Гуль-биби, вдовы из нижней деревни. Он погиб. Но мы отомстили врагу, убили пять диверсантов. Мы победили в бою, потому что за нами — народ. И никакая сила нас не сломит. Мы теперь сами хозяева своей страны и не пощадим ни предателей, ни бандитов, ни ростовщиков, ни палачей, которые разрушают школы, поджигают мечети. Разве это грех, я вас спрашиваю?
— Только пособники дьявола говорят, что это грех, — ответили крестьяне.
— Ну, а раз так, — Суркай с улыбкой обернулся к Базгулю, — надеюсь, что вы еще больше будете нам помогать. Но сейчас бандиты свирепствуют. Товарищ командир бросил на борьбу с ними все силы. Комитету защиты революции нужны еще бойцы.
Базгуль обвел взглядом односельчан. Все молчали, избегая смотреть друг на друга. Тогда заговорил Базгуль:
— Дети мои! Защита родины и революции — наш долг. И я готов его выполнить. — Суркай хотел было возразить, но Базгуль перебил его: — Да, да, готов… Пусть телом я немощен, но духом силен.
Базгуль говорил убежденно и горячо.
Пронесся ропот:
— У нас дома дел полно, когда их делать? У кого сын на фронте, у кого брат, у кого племянник.
— Заргуншах! — крикнул Базгуль. — Чего молчишь? Ведь и у меня сын на фронте. Но я готов бороться с душманами. Ради революции я на все готов. Пусть в доме у меня никого не останется!
— Дядя Базгуль, а ты везде успеваешь, и там и тут, — сказал сын саиба.
— Это как же? — гневно спросил Базгуль.
— Почему ты не миришься, — продолжал сын саиба, — ведь саиб тебе послание посылал.
— Какое послание? — закричал Базгуль. — В котором он нас рабами называет? Мириться я готов, но ведь хан хочет, чтобы нас снова чужеземцы поработили? Неужели я во время священной войны сражался за то, чтобы на старости лет стать рабом?
— Надо мириться, — ответил сын саиба.
— Сытый не может подружиться с голодным. Богатые не желают, чтобы бедняки ели досыта, имели свою землю и свой дом. Чтобы дети бедняков учились. Они хотят, чтобы страной снова правили грабители, кровопийцы. Люди, а вы хотите этого?
— Никогда! — хором крикнули крестьяне.
— Народ только пробудился к активной жизни, а ты хочешь, чтобы его опять поработили?! — спросил Суркай.
В это время распахнулась дверь и появились две девушки.
— Такого никогда не будет! — ответила одна из них.
Это была Бадри, дочь дядюшки Базгуля. С ней пришла Зарцанга — дочь Шади. Обе с винтовками.
Односельчане рты разинули от удивления. Перекинув винтовку с плеча на плечо, Бадри сказала:
— Отец прав. Мы всем готовы пожертвовать ради родины и революции. А кому дорога собственная шкура, пусть отсиживается дома. Но пусть знает, что женщины презирают трусов. Мы готовы сражаться против рабства плечом к плечу со своими братьями.
Суркай при последних словах Бадри покраснел. Ему вспомнился такой случай…
4
Стояли последние дни лета. Молодежь была занята укреплением военных позиций. Трудились день и ночь.
Однажды вечером парни взяли с собой на чью-то свадьбу Суркая, чтобы он немного отдохнул. Музыка, танцы, веселье, костры. Будто не было войны. Лишь изредка о ней напоминали далекие выстрелы.
Вдруг Суркай заметил девушку в красном платье, с блестевшим при свете газовых ламп тиком на лбу. Она смотрела на Суркая и улыбалась. Девушка была очень хороша собой. Мечтательный взгляд, тонкий нос, румянец, алые губы, на шее гирлянда из гвоздик. Суркай не сводил с девушки глаз и всякий раз, когда их взгляды встречались, краснел. Вдруг кто-то позвал Бадри, и она убежала.
Образ ее расплылся как отраженье в воде от брошенного в нее камня. Суркай пошел танцевать, чтобы прогнать видение.
Воспоминания нахлынули на Суркая, заставив его на миг забыть о действительности.
5
Из задумчивости его вывел голос Базгуля:
— Ну, ребята, я жду. Что скажете, Адамхан, Заргуншах? Так и будете молчать? Неужели мы допустим, чтобы вместо нас революцию защищали наши дочери? Какой стыд!
Слова девушки никого не оставили равнодушным. По худжре пронесся шелест, который перешел постепенно в гул.
— Клянусь, она права!
— Она отважна, как ее отец.
— Это дочь дяди Базгуля?
— Сестра Мангая?
— Ее брат — член комитета защиты революции.
— Дядя Базгуль, — заговорил наконец Заргуншах. Голос его звучал неуверенно и дрожал. — Если мы пойдем на поводу у женщин, никогда не примем правильного решения. Женщины только вносят раздор и мешают делу.
В той стороне, где сидели девушки, раздался не то стук, не то треск. Бадри и ее подруга держали в каждой руке по камню и стучали ими друг о друга. Глядя на них, крестьяне не могли сдержать улыбки. Дело в том, что, согласно обычаю пуштунских племен, женщины не принимали участия в решениях джирги, но если, по их мнению, какое-нибудь решение шло вразрез с волей народа, они в знак протеста стучали камнями.
— Ты не прав, Заргуншах, — перебил его Базгуль. — Девушки ничего плохого не сказали. Не сегодня завтра женщина будет играть в обществе важную роль. Они нам не мешают, а помогают. Хотят, чтобы джирга делала полезное дело.
Заргуншах метнул злобный взгляд на Базгуля, но возразить побоялся.
— Послушай, Заргуншах, — сказал Суркай, — теперь хозяевами земли стали сами крестьяне, трудящиеся, весь народ. На них опирается наше правительство. Крестьяне знают, кто им друг, а кто враг.
На миг воцарилась тишина. Заргуншах и Адамхан поднялись.
— Куда это вы собрались, ребята? — крикнул Базгуль, — джирга еще не кончилась.
— Никуда они не уйдут, — спокойно произнес Суркай, — пока не докажут джирге свою непричастность к взрыву школы.
По худжре снова пробежал шепот. В это время отворилась дверь и два товарища из комитета защиты революции ввели в худжру высокого худощавого человека с бородой и усами. Заргуншах и Адамхан испуганно переглянулись.
— Ведь это же Торай, управляющий саиба! — Чуть ли не хором воскликнули крестьяне. Шади не сводил взгляда с управляющего. На лоб волнами набежали морщины, в ушах звенело и сквозь звон звучал один и тот же вопрос:
— Ну что, проиграл?
В ответ стон — и больше ни слова. Он видел, как его сына, Базака, привязали к кровати, слышал удары прутьев и палок. Его цадар весь был в крови. Кровь текла по постели.
Вдруг стало тихо — палач устал. Тогда кто-то крикнул:
— Торай, да сделает тебя бог бедным, продолжай!
— Бей нечестивца, пусть знает, как воровать!
Да, это был Торай, управляющий саиба, по приказу своего господина он истязал сына Шади за то, что тот украл два мана[Ман — мера веса, равная от 4 до 565 кг. Здесь: 4 кг.] кукурузы.
Это было до революции, Шади тогда вместе с сыном батрачил у саиба. Шади видел, как истязают сына, но молчал, лишь утирал краем чалмы слезы…
Вспомнил Шади тот вечер, когда при тусклом свете лампы навсегда закрыл глаза его сын, и отлетела его душа. Базак умер от потери крови.
Шади встал, выхватил нож и бросился на Торая. Суркай отобрал нож, отвел Шади на место.
— Успокойся, Шади. Если мы будем поодиночке мстить, кто отомстит за весь народ, за насилие и угнетение, за разбой и грабеж? Революция отомстит за все: за тысячи загубленных детей и стариков, за всех беззащитных и обездоленных. Это будет святая месть.
— Шади, — сказал Базгуль, — обычай отцов и дедов не велит пускать в ход ножи на джирге…
Итак, решено было укрепить группы сопротивления и отряды защиты революции. Тридцать крестьян, молодых и постарше, изъявили готовность взять это на себя.
Торая, управляющего саиба, решили передать уездным властям с тем, чтобы его судил революционный суд. При пособничестве Заргуншаха он взорвал школу и был схвачен деревенским отрядом сопротивления, но потом сбежал и укрывался в доме Заргуншаха. Заргуншах попробовал оправдаться тем, что, укрыв Торая, следовал пуштунским обычаям, но никто не стал его слушать. Решено было также с помощью хашара[Хашар — безвозмездный коллективный труд.] восстановить школу, а деньги за нанесенный ущерб взыскать с Заргуншаха. От имени народа и революции Заргуншаха предупредили: если еще раз он нанесет ущерб делу революции либо укроет у себя в доме врага, с ним поступят по всей строгости революционного закона. Джирга закончилась, когда настало время утреннего намаза, и все разошлись, чтобы совершить омовение и помолиться.
6
На востоке за лесом занялась заря, будто надулся от легкого дуновения ветерка алый парус. Проснулись и радостно запели птицы, вестницы утра. По лощине с веселым звоном бежал прозрачный ручей. Крестьяне шли уверенным шагом, с чувством выполненного долга, и любовались и этим ручейком, и лесом, и алым парусом зари. Все было в природе гармонично, прекрасно, все звало к жизни. А вверх по горе поднимались две девушки с винтовками за плечами. Окрашенные багряным отблеском зари, их силуэты расплывались в утренней дымке.
