— Спорим, за все это вы не выручите больше двадцати шести лир? — вынес наконец свой приговор Сырок.
Тот, кого Кудрявый назвал братишкой, поняв, что ребята над ним насмехаются, стиснул зубы, дал Сырку под зад и снова взялся за ручки тележки. А прыщавый по прозвищу Задира побрел следом, недобро косясь на Сырка, сидящего в ногах у прохожих.
— Двадцать шесть лир! — пробурчал он. — Еще поглядим, у кого к вечеру больше монет в кармане будет.
— Ишь ты, ишь ты! — издевался Сырок.
Тогда Задира остановился, тряхнул выгоревшими волосами и процедил, будто пробуя на вес каждое слово:
— Да мы еще тебе, голодранцу, выпить поднесем.
— Уговор! — отозвался Кудрявый, молча наблюдавший за этой сценой с высоты своего трона.
Он ловко спрыгнул вниз и пристроился за тележкой двух старьевщиков, помогая Сырку толкать груз посреди оживленного движения. Красавчик и Задира стремительно спустились с другой стороны моста к Тибуртине, остановились перед остерией, обнесенной забором и примостившейся меж других развалюх под сенью недавно возведенной многоэтажки. Потом все четверо вошли и промочили горло литром белого вина; возня с тележками всех порядком утомила, к тому же Альдуччо (так звали красавчика) и Задира до этого еще пять часов рылись на свалке, что возле железнодорожного моста. С первых же глотков их развезло.
— Ну что, Кудрявый, айда толкнем кресла? — предложил Сырок, лежа на стойке и скрестив ноги; язык у него сильно заплетался. — Толкнем, а там хоть трава не расти.
— Где ж мы их будем толкать? — спросил Кудрявый.
— Да чтоб ты сдох! — сплюнул на пол Задира.
— На Порта-Портезе, где ж еще?
Кудрявый зевнул и посмотрел на Сырка осоловелыми глазами.
— Ну айда.
Сырок одним махом опрокинул стакан, поднялся и, шатаясь, пошел из остерии, гаркнув напоследок:
— Привет говночистам!
Кудрявый, допивая свое вино, закашлялся и всю майку облил, однако тут же последовал за Сырком.
От остерии до Порта-Портезе пешком километров пять, не меньше. Субботнее утро выдалось жарким: на августовском солнце их совсем разморило. Да еще пришлось сделать хороший крюк, чтобы обогнуть Сан-Лоренцо, а то не ровен час попадешься на глаза хозяину, который велел им доставить кресла в Казаль — Бертоне.
— А ну как не купит никто? — со свойственным ему пессимизмом предположил Сырок, от беспокойства прибавив шагу.
— Купят, купят! — заверил Кудрявый, доставая из кармана окурок.
— И сколько дадут, как думаешь? — небрежно спросил Сырок.
— Да уж никак не меньше тридцати кусков, — ответил Кудрявый и, сделав длинную затяжку, весело добавил: — Только б домой донести.
“Домой” — для него понятие относительное, ходить туда, не ходить — ему все одно. Пожрать так и так не дадут, а поспать можно и на скамейке в городском саду — даже удобнее, чем не дом? К тому же тетку свою ему лишний раз видеть поперек горла — даже Альдуччо, родной сын, ее на дух не переносит. А дядька с утра до вечера не просыхает, иной раз по пьяному делу такого шороху всем задаст — только держись. Да и потом, как жить на две семьи — в одной четверо детей, в другой шестеро? Как хочешь, так и ютись в двух комнатушках с удобствами во дворе! За год с лишним, когда после несчастья в школе он переехал жить к родственникам, Кудрявый нахлебался такой жизни по горло.
Они продали кресла старьевщику Антонио, тому самому, которому четыре года назад Кудрявый вместе с Марчелло и Херувимом загнали крышку от водопроводного люка. Теперь они выручили пятнадцать тысяч и решили на эти деньги приодеться. Робея и глядя в землю, пошли на Кампо-дей-Фьори, где за тыщу-полторы можно купить брюки-дудочки, а за две или даже меньше — очень приличный пуловер. Еще каждый справил себе мокасины, черно-белые, с узкими носами, а Сырок приобрел солнечные очки, о которых давно мечтал. Потом хромая, поскольку во время марш-броска от Портоначчо натерли ноги, они продолжили путь, решив для начала найти место, где можно было спрятать старые шмотки. Но легко сказать “найти место” — а как его найдешь в таком районе? Наконец они бросили узел в подсобке маленького бара на мосту Гарибальди, а затем, с напускным равнодушием проходя мимо стойки под подозрительным взглядом бармена, подумали про себя: уцелеет — хорошо, а сопрут — наплевать.
У “Сильвио”, на Корсо, они съели по бутерброду и пиццу на двоих. Время позднее, пора подумать о планах на вечер, черт его дери! С их деньжищами только выбирай: “Метрополитен” или “Европа”, “Барберини” или “Капраникетта”, “Адриано” или “Систина”. Ну что ж, кутить так кутить! Настроение было приподнятое, веселое, им и в голову не приходило, что радости жизни преходящи, а фортуна переменчива… Они купили себе “Паэзе сера”, чтобы посмотреть, что идет в кино и, повздорив меж собой, разодрали ее на части, потому что каждому хотелось читать первому. Наконец сошлись на “Систине”.
— Люблю развлечения! — весело приговаривал Сырок, выходя из кино четыре часа спустя, после того как они дважды посмотрели картину.
Он нацепил на нос темные очки и расхлябанной походкой шел по тротуару, нарочно задевая прохожих.
— Грымза! — кричал он какой-нибудь синьоре, которая, ввдя, что он и не думает уступать ей дорогу, смотрела на него с опаской и отвращением.
И не дай бог той синьоре обернуться: тут уж ей вслед неслось с кромки тротуара:
— Страхолюдина! Тупица! Сволочь старая!
Есть на свете люди, которых шпана просто не выносит, ну не терпит — и все.
— Полюбуйся на этих! — надрывался Сырок при виде высокой, красивой, пышнобедрой дамы под ручку с каким-нибудь недоноском.
Провожая взглядом эту парочку, Сырок и Кудрявый строили похабные рожи, начинали ходить на полусогнутых, плевались. Метр с кепкой грозно глядел на них вполоборота, но, если шпана разойдется, ее уже не остановишь.
— Вот это богатырь! — вопил Сырок.
Одна бесстрашная мадам решительно двинулась прямо на них, тогда сорванцы, гогоча, припустили к Вилла Боргезе, поскольку из всех парков со скамейками, где можно устроиться на ночлег, этот самый классный. Войдя туда со стороны Порта-Пинчана, они зашагали по аллее, огибающей площадку для верховой езды, где до поздней ночи полно людей и машин. В глубине, за Дроковой ротондой, начинается другая аллея, доходящая до парапетов Пинция и Казина-Валадье. Ее окаймляют два ряда тонких олеандров, отделяя от тротуара и создавая над скамейками у ограды густую тень, а дальше уступом поднимается открытый манеж. На скамейках расселись люди — отдыхают, воздухом дышат.
— Я бы тоже передохнул, — беззаботно заметил Кудрявый.
Они развалились на сухой траве за кустами и принялись распевать от полноты чувств. Немного погодя вернулись на аллею и увидели, что почти все скамейки уже опустели и народу в парке заметно поубавилось. Вот когда начинается настоящая жизнь. Старики разгуливают без пиджаков, парни щеголяют яркими американскими куртками. На скамейках сидят, по — женски сжав колени или закинув ногу на ногу, слегка подавшись вперед, и курят нервными отрывистыми затяжками, держа сигарету пятью скрюченными пальцами.
Под сенью олеандров почтенный синьор беседовал с молодым негром в голубом джемпере под горло (такой можно купить на Порта-Портезе за полтыщи). Меж деревьев под фонарями проносились какие-то тени.
— Вот и у моей подружки юбчонка — всю задницу видать, — похвастался Сырок, устремив пристальный взгляд на противоположную сторону аллеи, где под фонарем сидела женщина в юбке выше колен кроваво-красного цвета.
— А это еще кто? — насторожился Кудрявый.
— Эй, сукин сын! — в ту же секунду окликнул Сырка парень с черной, как чугунная сковорода, кожей и еще более черными завитками волос, падавших ему на лоб; широко расставив ноги, он сидел на скамье в компании двух приятелей.
— Помощь нужна? — с готовностью откликнулся Сырок, придвигаясь к ним поближе.
— Подотрись своей помощью! — насмешливо процедил Негр и всем корпусом повернулся вслед верзилам, которые успели где-то подцепить двух звездочек Вилла-Боргезе и теперь с благодушным видом шествовали мимо.
— Чтоб вы сдохли! — выругался в их адрес Кудрявый.
— Познакомьтесь — мой приятель, — церемонно представил его Сырок.
Кудрявый подошел, подал каждому руку. Тем временем верзилы с девицами, пройдя несколько метров, остановились и стали закуривать, громко переговариваясь. Негр, скосив глаза, неотрывно наблюдал за ними. Один из его дружков, Калабриец, что-то усердно шептал другому, головастому крепышу со шкодливым огоньком в глазах.
— Ну что, Башка, деньжатами-то разжился нынче вечером? — спросил Сырок, прощупывая почву.
— А ты думал? — Башка разинул в ухмылке здоровенную пасть и сполз по скамейке до полулежачего положения, так что дотянулся ногами до клумбы.
