Дожди в том году запоздали. В Майапуре они начались в конце июня. Молодые солдаты изнывали от неимоверной жары, которая им предшествовала, бурно радовались первым ливням, но к концу второй недели июля уже горько жаловались на всепроникающую сырость.
Мисс Крейн давно привыкла не обращать внимания на погоду. В сухой сезон она носила шляпы с большими полями, легкие шерстяные или бумажные платья и туфли на низком каблуке; в сезон дождей — блузы и суконные юбки, когда нужно — надевала резиновые сапоги, непромокаемую накидку и клеенку поверх пробкового шлема. По городу и его окрестностям разъезжала на ветхом, но еще прочном велосипеде, а свой автомобиль — десятилетней давности «форд» — оставляла для более дальних поездок. В прошлом «форд» возил ее даже в Калькутту, но теперь она ему такого доверия не оказывала. В тех редких случаях — один или два раза в год, — когда ей нужно бывало съездить в Калькутту, она ездила поездом, и ездила одна, потому что Джозеф, дожив до пятидесяти лет в стране, где ни один коренной житель не надеется дожить и до сорока, чувствовал, что стар он для таких путешествий. Покидая Майапур, он нервничал и говорил, что не доверяет сторожу — ну, как в дом заберутся воры. Джозеф ходил за покупками, стряпал, берег припасы и присматривал за служанкой, двенадцатилетней девочкой с базара. В жаркую погоду он спал на веранде, в холодную и в дождь — на походной койке в кладовой. Вечером по воскресеньям по-прежнему регулярно отправлялся в церковь, для чего испрашивал разрешения взять велосипед. Церковь — не святой Марии в кантонменте, а миссионерская — находилась недалеко от дома мисс Крейн, у Мандиргейтского моста, одного из двух мостов, перекинутых через реку, отделявшую кантонмент от туземного города.
По ту сторону у моста стоял храм Тирупати, в ограде которого был алтарь, а в нем — изваяние спящего Вишну. На английском берегу, между этим мостом и вторым — Бибигхарским, жила евразийская община в удобной близости от железнодорожных складов, пакгаузов и контор. Линия железной дороги следовала руслу реки. Пути пересекали улицы, ведущие к мостам. Поэтому на английском берегу у мостов были устроены переезды, и шлагбаумы опускались, когда должен был пройти поезд, так что оба моста оказывались отрезаны и между европейцами и туземными жителями вырастал крепкий барьер. Когда шлагбаумы на переездах были закрыты, транспорт, идущий из туземного города, скапливался на мостах. Мисс Крейн, возвращаясь на велосипеде домой, случалось попадать в такие пробки, и там плечом к плечу с ней застревали другие велосипедисты и пешеходы — клерки, возвращающиеся на службу после проведенного дома перерыва на завтрак; слуги, несущие в дома белых хозяев овощи, купленные на базаре; портные по пути на примерку к сахибу или его супруге, предпочитающим работу и цены базарных портных услугам Дарвазы Чанда, постоянно живущего в кантонменте; разносчики с ящиками на голове; крестьяне, отбывающие в запряженных буйволами телегах в свои деревни к северу от города; женщины и дети, спешащие на промысел — просить подаяния или убирать мусор, да изредка — европейцы в машинах: управляющий банком, бизнесмен, начальник полиции, начальник гарнизона, офицеры — англичане и индийцы — в желтых грузовиках-полуторках. А еще она иногда видела там — и кивала ей, но никогда не заговаривала — ту белую женщину, кажется помешанную, что ходила в монашеском платье, содержала приют для больных и умирающих и среди индийцев была известна как сестра Людмила.
По Мандиргейтскому мосту мисс Крейн ездила из дому в школу у базара Чиллианвалла, мимо малой миссионерской школы и мимо миссионерской церкви и большой школы, через мост, мимо храма Тирупати, по узким грязным улицам с лавками без передней стены, мимо ворог самого базара, где торговали рыбой, мясом и овощами, и дальше, в совсем уже узкий проулок, темную щель между старых домов-развалюх, посередине которой по неглубокой открытой канаве бежала вода. Упирался этот проулок в тупик, и тут за высокой стеной с воротами и помещалась школа. Сразу за воротами была небольшая площадка, где дети могли поиграть. Рано утром и перед вечером несколько чахлых бананов бросали на нее жиденькую тень. Глина была красноватая, крепко спекшаяся на солнце и утрамбованная десятками босых детских ног. Даже в дождливый сезон, стоило хоть на полдня выглянуть солнцу, она уже снова становилась сухой и твердой, как бетон.
Школа у базара Чиллианвалла представляла собой двухэтажный дом с верандой, на веранду вело несколько ступенек, а над ее плоской крышей приходились защищенные ставнями окна второго этажа. Простоял он уже не меньше семидесяти лет и когда-то принадлежал мистеру Чиллианвалле, парсу, который приехал в Майапур из Бомбея в 1890-х годах и здесь разбогател на правительственных строительных подрядах. Мистер Чиллианвалла построил казармы в военном городке, церковь св. Марии, бунгало, где теперь жил окружной комиссар, и — уже в порядке благотворительности — базар в туземном городе. Увлекшись собственной щедростью, он заодно передал дом в тупике в дар церкви св. Марии, и до той поры, когда миссия возвела более внушительное школьное здание в кантонменте напротив церкви, этот дом служил ей единственной точкой опоры в неверном деле христианизации. После того как в 1906 году новая школа была наконец построена, дом в тупике несколько лет использовали как приют для престарелых, больных и умирающих; но, поскольку новая школа уже не вмещала детей евразийцев, а число учеников индийцев все сокращалось, миссия снова открыла в старом доме школу в надежде вернуть себе точку опоры, которой, в сущности, успела лишиться, а престарелым, больным и умирающим пришлось подождать еще лет тридцать до появления сестры Людмилы.
Школа у базара Чиллианвалла была теперь второй из подведомственных мисс Крейн точек в Майапурском округе. Третья находилась в Дибрапуре, около угольных копей; первой была большая школа в кантонменте напротив церкви, где мисс Крейн, сотрудничая с многими сменявшими друг друга учителями, по своей квалификации превосходившими ее, а по религиозности и вовсе оставлявшими ее далеко позади, инспектировала работу учительниц англо-индийских классов и сама преподавала математику и английский язык старшим девочкам — евразийкам и индианкам. Из этой школы большинство учеников переходило затем в Правительственную среднюю школу, основание которой в 1920 году сильно подорвало влияние миссии.
Преподавателем в школе у базара, где учились одни индийцы, был уже немолодой, худой и высокий христианин из Мадраса, мистер Ф. Нарайан (Ф. — читай Франциск, по имени Франциска Ассизского). Чтобы заполнить свой досуг, которого у него было с избытком, и повысить свой доход, явно недостаточный, мистер Нарайан поставлял то, что сам называл «Сюжетами», в «Майапурскую газету» — местное еженедельное издание на английском языке. Кроме того, он мастерски писал письма, и этими его услугами пользовались как индусы, так и мусульмане. Он свободно говорил на хинди, на урду и на местном диалекте и отлично писал и на урду, и на хинди, не говоря уже о его родном тамильском и благоприобретенном английском. В Европе, думала мисс Крейн, человек с такими способностями пошел бы далеко, правда, скорее по коммерческой, а не по педагогической линии. Она подозревала (на основании некоторых намеков Джозефа), что он продает противозачаточные средства христианским и передовым индусским семьям. Это не вызывало ее осуждения, но было забавно, потому что у самого мистера Нарайана имелась перманентно беременная жена и большой, шумливый, неугомонный выводок сыновей и дочек.
Свою жену Мэри Нарайан, темнокожую ему под стать, он привез однажды из Мадраса, когда ездил на родину в отпуск. Он говорил, что она тоже христианка, но мисс Крейн в этом сомневалась, поскольку ни разу не видела ее в церкви, зато не раз примечала, как она входит в храм Тирупати. Он говорил, что ей двадцать пять лет, но мисс Крейн и в этом сомневалась. Она бы не удивилась, узнав, что, когда Франциск Нарайан на ней женился, ей было лет тринадцать-четырнадцать.
Мистер и миссис Нарайан жили на втором этаже школы у базара. Их дети, три девочки и два мальчика (не считая грудного младенца, чей пол мисс Крейн не удосужилась уточнить), сидели в классе на передних скамейках и, кроме них, как замечала в последнее время мисс Крейн, больше никто регулярно школу не посещал. По воскресеньям мистер Нарайан и двое его старших детей — мальчик Джон Кришна и девочка Камала Магдалена — залезали в коляску, которой правил велорикша, некий обращенный в христианство Питер Пол Акбар Хуссейн, с опасностью для жизни выбирались из тупика, маневрируя вдоль канавы с водой, и, переехав Мандиргейтский мост, прибывали на утреннюю службу в миссионерскую церковь, где мистер Нарайан между прочим участвовал в сборе доброхотных даяний. Его жене, объяснил он, приходится оставаться дома, присматривать за младшими. Мисс Крейн и к этому его сообщению отнеслась скептически. Интересно было бы, подумалось ей, постоять как-нибудь воскресным утром около храма Тирупати — проверить, не отвлекает ли миссис Нарайан от посещения церкви призывный глас Венкатасвары, бога этого храма, чье изображение раз в год выносили из святилища на берег реки, чтобы он мог благословить всех, от кого получал положенные жертвоприношения.
