— Играть этой колодой? Нет. Невозможно.
… Шико Пашеко сиял.
— Ну что вы, сеньор, не будьте привередливы. Для пустяковой игры на мелочь эти карты вполне годятся. Сядем…
Он пододвинул стул.
— Зекинья Курвело все еще видел айсберг?
— Я бы бросился в воду, если бы вдруг заметил один из обломков…
— Нет, такой колодой я не буду играть, она никуда не годится.
— А может быть, ваша милость вообще не знает, что такое покер? — торжествовал Шико Пашеко.
Васко Москозо де Араган посмотрел на него с изумлением.
— Почему же мне не знать?
— Ну мало ли как бывает…
Васко повернулся к нему спиной и быстро вышел.
Шико заключил:
— Этот тип понятия не имеет о покере. А еще рассказывает, как он, видите ли, играл на спасательной шлюпке, ну слыхано ли что-нибудь подобное? Он, наверно, принимает нас за идиотов. Городит небылицы одну за другой…
— Небылицы?
— Да что вы, сеньор Леминьос, неужели, вы не поняли сразу? Чуть прижмешь его, он в кусты… Разве вы не видели сейчас сами? Они, видите ли, играли на галеты, на глоток воды… Я приношу карты, добываю партнеров, и вот, пожалуйста, этот тип скрывается… Колода немного потрепанная! Ерунда! Любой моряк, самый что ни на есть плохонький, а уж от покера не откажется!
Зекинья, все еще трепеща под впечатлением пережитого, оставил наконец айсберг и выступил в защиту своего идола:
— Кто вам сказал, что он не умеет? Он сказал?
— Ну вот, вы опять пресмыкаетесь перед этим субъектом…
— Насчет «пресмыкаться» это вы бросьте. Просто я не завидую…
— А кто же, интересно, завидует? И чему?
— Спокойно, сеньоры… — вмещался Проныра. — Что это такое? Два старых друга — и спорят без причины.
— Я не позволю, чтобы брали под сомнение слова честного человека…
— Я сомневаюсь только в его знакомстве с покером…
— А ведь правда, он исчез… — подтвердил Руй Пессоа.
Но Васко уже возвращался, он нес две колоды и ящик с фишками. Новые, нераспечатанные колоды, красивые, блестящие карты, а на рубашке океанский пароход в клубах голубого дыма. Да, вот это карты!, Колоды переходили из рук в руки.
Однако полный разгром Шико Пашеко был в тот вечер еще впереди. Сам он неплохо играл в покер, но нервозность и раздражительность портили дело. Он был склонен блефовать при каждом удобном случае и никак не мог сравниться с Васко Москозо де Араган, который играл умело, уверенно, сохраняя заразительную веселость и то и дело вставляя всякие морские словечки. Васко знал, когда играть и когда пасовать, умел блефовать в нужную минуту и мгновенно разгадывал все уловки партнеров. Шико Пашеко мог говорить все что угодно, но отрицать умение капитана играть в покер было невозможно. Васко играл мастерски.
Зекинья Курвело, сидя рядом, следил за игрой. Айсберг исчез вдали, растаяв под лучами южного солнца, теперь Васко демонстрировал за игорным столом силу своей руки и верность глаза. Время от времени Зекинья бросал презрительный взгляд на оскандалившегося экс-инспектора. А когда Васко с простой парой дам предложил Шико Пашеко показать свои карты и оказалось, что тот сблефовал, сделав крупную ставку на ничтожную пару семерок, Зекинья не выдержал:
— Зависть убивает, сеньор Шико Пашеко.
Она действительно убивала. Шико Пашеко почувствовал боль в печени. Он поставил еще пять мильрейсов.
Эта памятная партия в покер положила начало новому обычаю. Теперь в доме Васко собирались каждый четверг — старый Жозе Пауло, Аугусто Рамос и Леминьос, не считая неизбежных болельщиков, — и бурно играли в покер. Зекинья Курвело тоже начал постигать тайны покера. Ведь все моряки непременно умеют и любят играть в карты! Шико Пашеко отказался войти в эту компанию. Ноги его не будет в доме капитана (капитан, сукин сын!).
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
О празднике святого Жоана, канжике и акулах, или Побежденный завистник
Наступил июнь. Дожди затопили песчаные улицы, кухни были завалены кукурузными початками, сложенными для приготовления памоньи[2], канжики[3] и пирогов. Июнь — месяц обжорства, в это время старики забывают о диете, пьют ликер из женипапо и объедаются разными вкусными блюдами. Впоследствии они расплачиваются за эти излишества — обостряются всякие недуги: диабет, ревматизм, и приходится отказываться от соли или сахара. Во многих домах совершались тринадцатидневные моления святому Антонио — сначала распевали молитвы перед импровизированным алтарем, потом плясали под звуки аккордеона. На площади устанавливали столб со знаменем святого Жоана, готовили костры для святой ночи. В конце месяца вдовы и вдовцы должны были праздновать день своего покровителя святого Педро. Праздники продолжаются целый месяц; дети бегают с хлопушками и бенгальскими огнями. Во время тринадцатидневных молений завязываются флирты, девушки склоняются над тазами с водой, чтобы разглядеть лицо суженого. А избрание в старейшины праздника святого Педро — честь, которой домогаются все мужчины предместья.
Праздник святого Жоана пришел в каждый дом.
Даже в самых бедных семьях откупоривалась бутылка ликера из женипапо и гостя угощали куском канжики, пирогом из кукурузной или маниоковой муки, кускусом из тапиоки или нежной памоньей, обернутой в листья. Но главное веселье бурлило на площади, где устраивались развлечения для бедных учеников начальной школы, детей рыбаков и рабочих «Бразильского Востока». Приезжал из Платаформы отец Жусто, служил мессу в маленькой церковке, обедал у кого-нибудь из влиятельных граждан и потом смотрел на народное гулянье. Поздно вечером зажигались костры, с треском летели искры, жарились кукуруза и сладкий батат, воздушные шары взмывали в небо, усыпанное бесчисленными звездами.
Готовясь к выборам старейшины праздника, отец Жусто вынужден был прибегать к самой тонкой дипломатии. Впрочем, его сутана, наверно, и вправду скрывала фрак дипломата — если судить по тому, как он умел убедить упрямых, успокоить обидчивых, с одним выпить чашечку кофе, с другим позавтракать, с третьим пообедать; он отведывал ликеру и канжики в десятках домов и возвращался в Платаформу, установив полное согласие с прихожанами Перипери и заполучив сильнейшее расстройство желудка.
Каждый год кандидатов в старейшины праздника святого Педро бывало немало. Все считали себя вправе председательствовать на вечернем гулянье, когда дети соревновались в беге в мешках и взбирались на скользкий намыленный столб с пятимильрейсовой бумажкой наверху. Приходилось, правда, идти на некоторые расходы, но ведь это пустяки по сравнению с честью сидеть рядом с преподобным отцом и слушать хвалебную речь ученика, написанную учительницей и стоившую маленькому оратору немалых усилий и страданий от ударов линейкой.
Еще в апреле к отцу Жусто в Платаформу начали поступать письма с осторожными намеками, потом пошли визиты кандидатов и их родственников. Они ставили свечи в церкви, некоторые даже заказывали мессу.
Самые старые обитатели Перипери почти все были уже удостоены звания старейшины праздника. Старый Жозе Пауло заслужил его трижды и перестал выставлять свою кандидатуру, избегая лишних расходов. Адриано Мейру, Аугусто Рамоса, Руя Пессоа тоже уже избирали. Даже Леминьос, вышедший в отставку по болезни в сорок пять лет и сравнительно недавно поселившийся в наших местах, и тот был один раз старейшиной. Шико Пашеко тоже четыре года назад блестяще и достойно председательствовал на празднике святого Педро. Зачем же тогда в год приезда капитана Шико вздумал снова претендовать на это заманчивое звание?
Если кто имел на него право, так это Зекинья Курвело: он жил в Перипери уже пять лет, а священник все еще не вспомнил о нем. Но как раз Зекинья первым назвал преподобному имя Васко Москозо де Араган.
По его мнению, никто другой не должен быть старейшиной праздника; было бы высшим актом справедливости избрать прославленного моряка, который своим присутствием делает честь Перипери. Отец Жусто согласился, его всегда привлекали новые прихожане, ему нравилось завоевывать их доверие и дружбу. Выбор был сделан, казалось, мирно: влиятельные лица, вроде Проныры, Адриано Мейры и Эмилио Фагундеса, не возражали. О простых людях и говорить нечего: они обожали капитана, всегда готового прийти на помощь несколькими монетами или просто заплатить за стакан каш асы. Он объяснял, что приобрел эту привычку в общении с моряками, решая их споры, участвуя в их попойках. Он любил помогать ближним, давать советы, выслушивать признания. Отец Жусто думал, что на этот раз он никого не обидит и не вызовет ничьей ревности своим выбором, — казалось, все с восторгом встретили кандидатуру капитана.
Но преподобный отец ошибся. Когда новость распространилась по предместью, Шико Пашеко пришел в ярость. Больше месяца тому назад он предложил священнику свою кандидатуру и послал ему в подарок каплуна и бутылку вина из журубебы[4] под названием «Северный лев». И вдруг он получает удар в спину. Какое подлое предательство! Мало того, что рассмотрение его дела в суде отсрочено, мало того, что здесь, в Перипери, его постигло тяжелое разочарование, так теперь еще церковь пренебрегает его кандидатурой, вступает в союз с обманщиком, с шарлатаном. Шико Пашеко неожиданно охватил бурный приступ антиклерикализма, он проникся глубокой симпатией к масонству и поносил направо и налево духовенство вообще и отца Жусто в частности, приписывая ему любовниц и незаконных детей.
